Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление

Вера Эвери

История взросления девочки, чье детство пришлось на 1970—80-е годы XX века, рассказанная ею самой. Каждый из рассказов – отдельная история: о доме, семье, школе, о быте в провинциальном городке и переезде за Полярный круг, о дружбе и любви. Вместе они составляют цельное полотно жизни, сплетенное из сотни разных сюжетов.

Куриный суп или проделки Амура

Тот день был особенным.

Сначала я здорово объелась за обедом — первый и, надеюсь, последний раз в жизни. А потом мне сразу приснился эротический сон.

Объесться детсадовской порцией — еще суметь надо, но в тот раз мне, можно сказать, повезло.

Глубокие тарелки в садике были скучные — белые с толстыми краями: уронишь такую — а ей хоть бы хны. Разбивались они редко и всегда к счастью. Потому что взамен тетя Шура приносила из дому красивые. Ругалась, но приносила.

Самой лучшей была — большая тарелка с вишенками. Но суп в нее кому попало не наливали.

Чтоб в обед увидеть перед собой такую красоту, надо было стараться с самого утра: вытирать ноги, не драться и помогать тете Шуре раскладывать ложки перед завтраком.

Другие тарелки были попроще — одна с желтой каемочкой, вторая — с голубой. Это если все кубики с пола соберешь или, например, подъемный кран из железного конструктора сделаешь. Мне с голубой каемкой — сто раз давали! А с вишенками — никак: то с мальчишками подралась, то ложки не тем концом разложила…

Но однажды я так хорошо выучила:

Осень наступила,

Высохли цветы,

И глядят уныло

Голые кусты, — что все замолчали и даже мальчишки перестали плеваться мозаикой. А тетя Шура, все утро выдиравшая из клумбы перед садиком засохшие астры, умилилась, и в обед выставила передо мной тарелку с вишенками — полную куриного супа.

Так я и отправилась на тихий час — держа живот руками, булькая и переваливаясь по-утиному.

И сразу уснула, несмотря на бьющее в окна низкое осеннее солнце.

И приснились мне… голые профессора — бородатые дядьки с бледными круглыми животами. Фигурами дядьки походили на детсадовских голышков — кривоногих, пузатых лялек с вечно оторванными руками. Но у моих профессоров руки были на месте и прикрывали что-то спереди внизу живота — такое, чего у наших голышков не было. Смотреть туда было нехорошо, но интересно. Так что я опускала голову и поглядывала исподтишка — а то дядьки уж очень стеснялись. Они были добрые и очень ученые. Их всех надо было взвесить, измерить и сделать укол. В попу. А у меня был шприц, как у медсестры — с острой блестящей иголкой. Уколов профессора боялись, но виду не подавали…

Волнительной процедуре помешала тетя Шура — зашла в спальню, да как гаркнет: «По-одъем!»

Путаясь ногами в пододеяльнике, я вскочила и тут же повалилась обратно — суп перевесил.

— Вставай, вставай, — сказала тетя Шура, — нечего разлеживаться, а то медсестру позову, пусть укол тебе сделает.

Тут я вспомнила профессоров, покинутых на самом интересном месте, и щеки у меня запылали.

— Тетя Шура! — взмолилась я, мучительно сознавая всю неприличность своих видений и считая их наказанием за обжорство. — Я куриный суп больше не буду!

— Эка! — удивилась тетя Шура, — А где он, тот суп? Съели. Ишь, румяная-то какая, — забеспокоилась она и на всякий случай потрогала мой лоб. — Ладно, пойдем, молочка дам. С коржиком.