Свободный заключённый

Александр Киреев

Молодой спортсмен из Сибири отправляется покорять Америку. Но вместо американской мечты он оказывается в американской тюрьме, где ему грозит 80 лет заключения.Это исповедь сильного, но одновременно уязвимого и честного мужчины. Книга — глубокий диалог о том, на что способен человек, когда выбор стоит между совестью и деньгами. Она исследует мужскую уязвимость, хрупкость и умение принимать свою слабость. Но может быть, именно в этих качествах и скрывается истинная сила. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 6. Сестра

Прошла почти неделя с моего ареста. Я понемногу начинал привыкать к условиям содержания, питанию, режиму дня и правилам.

Завтрак начинался в 7 утра, состоял из яблока или банана, сухих хлопьев и баночки молока. Его просовывали сквозь небольшое окошко в двери. После я садился и записывал мысли, которые приходили ночью. Эта привычка здорово мне пригодилась в дальнейшей жизни. Иногда я так получал ответы, приходил к важным осознаниям и находил решения. Затем пару часов я тренировался, изобретая упражнения в условиях камеры. Набивал костяшки кулаков о стены, отжимался с отягощением, подтягивался, держась за верхнюю шконку. Проводил бой с тенью, отрабатывая базовые комбинации, тысячи раз наработанные в тренировочном зале.

Затем был обед: разваренные макароны, пара кусков американского ватного хлеба и соевая котлета. После него я дремал, обдумывая план дальнейших действий. Вечером мы часто общались с соседом. Он рассказывал мне про свою семью в Иране, как сильно он любит свою жену, четверых детей и всех своих родственников, имена которых я даже не пытался запомнить. Его взяли на торговле левыми документами, он согласился помогать следствию, сдал всех подельников и верил, что его скоро выпустят. Когда он спрашивал меня о моих делах, я отмалчивался, подозревая в нём наседку, собиравшую сведения.

Затем наступало время ужина. Кашеобразный рис, непонятно из чего сделанная зелёная баланда с противным запахом водорослей и хлеб.

В ту первую неделю я сильно похудел, видимо, из-за стресса, поэтому старался не пропускать приёмы пищи. Съедал всё без остатка, неважно, что давали, слипшиеся макароны, сырой хлеб или пахнущие плесенью жидкие соевые котлеты. Но как бы я ни старался, чувство голода не покидало меня даже после еды. Голод был моим вечным спутником, и часто все мысли были только о еде. Я вспоминал мамины пирожки разной формы, жареные на сковороде. Треугольные с мясом, круглые с картошкой и овальные с капустой. Жареную картошечку с луком, которую искусно готовил отец. Да и любую еду, к которой привык в Сибири, и которой так не хватало тут, в Америке. Если бы не голод и ограниченное пространство камеры размером с небольшую ванную комнату, условия содержания можно было бы назвать вполне сносными.

Душа в камере не было. Мы мыли тело в маленькой металлической раковине, протираясь влажной запасной футболкой или носком. У нас были негласные правила. Когда один идёт в туалет по-маленькому, другой находится на своей шконке. Когда по-большому, второй отворачивается и смотрит в стену, ждёт, пока тот справит нужду. Эти простые правила были нужны, они помогали создавать хоть какой-то комфорт в этих условиях.

На третий день совместного проживания с моим соседом произошло то, что случалось со всеми людьми, знающими меня какое-то время. Он попросил меня тренироваться вместе. Я не удивился. Так было с самого детства. Хоть я и не был самым сильным или главным, скорее наоборот, но когда я шёл на турники, весь двор начинал подтягиваться со мной.

С того дня мы начали тренироваться вместе. Мне нравилось обучать, передавать знания, накопленные за десять лет тренировок. Сосед кряхтел, потел и стыдливо оправдывался, но всё равно выполнял то, что мог повторить. А потом по полчаса с восхищением разглядывал свою мускулатуру в маленькое металлическое зеркало, и благодарил, перечисляя всех своих богов.

В тот день я шёл по тюремным коридорам, быстро переставляя ноги. Уже привычная тюремная одежда отдавала неприятным металлическим запахом. Обувь — китайские чешки — была мала и натирала ноги.

Ворота, решётки, засовы, ещё ворота, и я оказался в камере, где заключённые ожидали встреч со своими адвокатами. Я зашёл внутрь и за несколько секунд оценил атмосферу и людей. Эта привычка появилась у меня с юности и обострилась в здешних условиях. Заходя в любое заведение, я научился сканировать пространство, деля людей на овец, баранов и волков. Ещё, правда, удавалось встречать пастухов, но это было редкостью.

В камере было всего четверо, но в воздухе висело сильное напряжение. Ещё бы, люди хотят уцепиться за единственную возможность, которая может исправить то положение, в котором они оказались. Эта возможность называлась адвокатом.

В левом дальнем углу на железной скамье сидело двое бедолаг, погружённых в свои мысли. Их можно было смело отнести к овцам. Один объект стоял за невысокой перегородкой и громко, без стеснения справлял нужду. Видимо, претендовал на роль волка, но дотягивал максимум до барана. Ещё один неподвижно стоял у решётки узкого окна и даже не повернулся, когда за моей спиной хлопнула дверь.

Странно: несмотря на лето, в камере был дикий холод. «Может быть, это способ давления», — пронеслось у меня в голове. Разместившись на скамье, я скрестил руки на груди, пытаясь сохранить тепло. Чуть прикрыв глаза, сфокусировал своё внимание на дыхании. Сколько мне тут сидеть в ожидании адвоката, было непонятно. В прошлый раз это заняло около 3 часов. В голове по кругу вращалась его фраза с нашей первой встречи: «Если сестра заплатит залог, тебе не нужно будет сидеть в тюрьме и ждать решения суда». А следом другая его фраза, после которой я впервые в жизни по-настоящему испугался: «Тебе инкриминируют 4 статьи с максимальным сроком, за каждую 20 лет».

Конечно, она сделает всё, чтобы вытащить меня отсюда. Ведь мы так хорошо общались в последнее время. Я был горд ею и уважал тот путь, который она проделала в чужой стране, приехав сюда ещё в студенческие годы. Сейчас она врач, востребованный специалист. Она прекрасно выглядит, у неё хорошая семья. Я с детства считал её примером.

Я вспоминал, как мы с отцом и братом приехали в Украину, как мы с сестрой бегали по утрам по стадиону. Я был ещё ребёнком, но образ спортивной, всегда улыбающейся сестры, говорящей с английским акцентом, навсегда запал мне в душу.

Да, мы были двоюродными, не родными, но она точно поймёт, что я просто попал не в ту компанию. Конечно, во что бы то ни стало она поможет мне. За день до моего ареста она попросила меня помочь ей с мебелью в недавно купленной квартире рядом с Central park. Я был рад за неё и с удовольствием согласился. Приехав на место рано утром, я обнаружил гору коробок с дорогой мебелью и всего одну крестовую отвёртку. «Сестра попросила, значит, надо помочь», — подумал я и приступил к работе.

Закручивая последний шуруп, я взглянул на свои руки. Пальцы, усеянные мозолями и кровоподтёками, еле сжимались в кулак. Полностью обессилев, я поднялся на крышу, где располагалась солнечная терраса, и уснул под заходящим солнцем.

Сестра приехала поздно вечером. Её улыбка и радостные возгласы были лучшей благодарностью для меня. Свои руки я показывать не стал. Прощаясь уже ночью, мы крепко обнялись и пожелали друг другу счастья, обещая поддерживать связь. На следующий день у меня был рейс. Она пожелала мне хорошего полёта и мягкой посадки в Москве. А на следующий день меня арестовали.

Вспомнив эти подробности, я ещё раз убедился, что скоро за меня заплатят залог, и я покину эти места.

Громкий стук по металлу вырвал меня из череды мыслей. Почему-то решётку в камере не открыли, и меня не позвали на выход. Поднявшись, я увидел своего адвоката, стоящего по ту сторону металлических прутьев. Свежий, с идеально уложенным пробором, в хорошем костюме, лоснящийся успехом и свободой, он вызывал у меня смешанные чувства. Быстро поздоровавшись, он сказал, что «это ненадолго», поэтому нас не поведут в отдельную комнату. Это смутило меня.

— Какие новости? — спросил я.

Он прикусил нижнюю губу и быстро забегал глазами по камере. Плохой знак. Он продолжал молчать.

— Тони, что такое? — не совладав с эмоциями, я повысил голос.

— Она сказала, что у неё нет никакого брата, — отрывисто бросил он, делая ударение на слове никакого.

Звон, снова этот жуткий звон раздался в моей голове. Второй звон. Первый был после того, как я сложил максимальные сроки четырёх статей, инкриминируемых мне, и получил в сумме 80 лет ареста. Сейчас звон был сильнее и неприятнее. Надежда растаяла в одно мгновение, как будто лопнул мыльный пузырь.

Это значит, что залог за меня никто не заплатит, объяснял я себе. Тони сказал что-то ещё, но я уже не слышал. Похлопав меня по плечу, он удалился, обдав меня ароматом парфюма, напомнившим запах океанского ветра.

В голове никак не укладывалось. Странно, у неё нет никакого брата. Но ведь у меня есть сестра. Или это больше ничего не значит? Ты один, совсем один, и никто тебе не поможет. Рассчитывать не на кого. Ты должен быть ещё сильнее, твёрже, жёстче и решительнее. И никаких чувств, Саша, никаких чувств. Они только причиняют боль, когда обрывается последняя надежда, и больше ничего. Эти слова я повторял весь вечер, глядя на себя в зеркало, стоя посреди камеры. Возможно, именно тогда я интуитивно опробовал силу самовнушения.