Возвращение в СССР. Книга первая. Американский пирог.

Савелий Громов (2024)

Двадцатипятилетний врач анестезиолог-реаниматолог после трагической случайности переносится в семидесятые годы в тело американского подростка. Диалоги героев книги адаптированы в стиле перевода американских фильмов Леонида Володарского. Фирменный гнусавый голос которого стал символом пиратского видео 80-х годов.

Глава 1

Будущее не определено. Нет судьбы, кроме той, что мы творим сами — Джон Коннор. The future is not set. There is no fate but what we make for ourselves — John Connor.

Сара Коннор: Кайл. Как это — лететь сквозь время?

Sarah Connor: Kyle, what's it like when you go through time?

Кайл Риз: Белый свет… боль… как будто рождаешься!

Kyle Reese: White light…pain…it's like being born maybe.

Глава 1.

Глупцы говорят: «Время лечит!» Время не лечит, оно убивает! Кого-то быстро, кого-то медленно, но неотвратимо! Единственное, что ты можем сделать — это сопротивляться! Так что не дай раньше времени обвести себя мелом!

Из неопубликованного: «Разговор с учителем и великим мастером Сунь-Цзы»

Это смерть потрясла меня! Она заставила по-новому взглянуть на мою жизнь! Случилось это на третьем году моей самостоятельной работы врачом анестезиологом-реаниматологом. Иван Иванович находился в отдельной палате нашего госпиталя пятый месяц, у него обнаружили рак. Ему сделали одну за другой пять операций, борясь с расползанием метастазов по всему организму, но безуспешно. Понимая тщетность хирургических мер, консилиум врачей принял решение оставить в покое изнуренного до предела Ивана Ивановича, которого между собой мы уважительно звали Ван Ваныч.

В тот день дежурство выдалось тяжелое: больные шли нескончаемым потоком, приходилось заниматься сортировкой поступающих пациентов и определять приоритеты лечения. В палату Ван Ваныча я смог добраться лишь глубокой ночью — совершенно вымотанный не только от суеты и беготни сегодняшнего дежурства, но и общения с множеством физически и психически больных граждан.

Некоторое время я постоял перед дверью, пытаясь привести дыхание в порядок и собраться с мыслями. Затем решительно потянул на себя дверь и шагнул в темноту душной палаты, освещаемой только аппаратурой мониторинга пациентов и вспышками июльской грозы за окном.

Едва я вошел в палату, как со стороны кровати на меня уставились совершенно нечеловеческие глаза. В черноте этих глаз, затянутых кровавым туманом невыносимых страданий, горели беспощадными инквизиторскими кострами неподвижные зрачки умирающего человеческого существа.

До этого дня Ван Ваныч находился под постоянным воздействием наркотических средств и снотворных препаратов, что исключало возможность его долгого сохранения в сознании. Он практически не приходил в себя.

Теперь же взгляд его был совершенно ясным, осознанным — и пугающим.

— Сделай это, парень! — сказал он странно изменившимся голосом, который казался мне чужим, и попытался поднять свою руку. Я потерянно смотрел в его глаза, горящие адским пламенем боли. Его зрачки словно притягивали мой взгляд. Тягостное молчание заполнило комнату.

— Сделай! — тяжело прохрипел он. — Ты слышишь меня?

— Что сделать? — тупо переспросил я, пытаясь уклониться от тягостного для меня разговора.

— Помоги мне уйти!

В его голосе зазвенела сталь металлического троса, натянувшегося тугой струной от неподъемного груза.

— Что мне нужно сделать? — вновь переспросил я, стараясь хоть как-то оттянуть время.

— Последний укол! — и его голос оборвался в приступе кашля. Аппаратура мониторинга тут же отреагировала тревожными сигналами, указывая на критическое состояние пациента. Я подошел ближе к его кровати, успокоил монитор, взял шприц со столика и уже собрался сделать Ивану Ивановичу новую дозу наркотика, но он перехватила мою руку.

— Сынок, — свистящим сиплым шепотом проговорила он,

— Смерти нет! Есть только страдание слабой человеческой плоти!

— Ты не убьешь меня, я уже мертв! Как врачи мы оба это знаем! Ты просто освободишь меня от этой разлагающейся заживо плоти!

— Ты же знаешь, как это делается?!

— Эту инъекция должна быть последней!

Он замолк и упорно смотрел на меня тяжелым, полным невыносимой боли и отчаяния взором.

Конечно же, я знал, как быстро и безболезненно отправить человека туда, откуда никто не возвращается. Ведь по своей сути наркоз — это искусственно созданное состояние, при котором человек некоторое время балансирует на грани жизни и смерти. И в руках врача — вытащить его из этого состояния или же послать за грань того, что мы называем жизнь! Но сейчас, глядя в глаза нашего Ван Ваныча, который был моим самым строгим и авторитетным наставником и видя, во что превратился этот недавно казавшимся несгибаемым человек, я не находил в себе сил и решимости совершить то о чем он меня просил.

Ван Ваныч всегда презирал смерть, мало того, он всегда с ней сражался, как разъяренный Берсерк. Больных, которые умирали на его глазах, будь то операционный стол, или противошоковая палата, или еще какое-то место больницы, он реанимировал с каким-то маниакальным упорством, пытаясь вырвать их из холодных рук смерти. И только трупные пятна и окоченение — заставляли его отступить. Сейчас же он сам был во власти своего вечного и непримиримого врага, мало того, он решил сдаться ему и просить у него пощады. Мой разум боролся с чувствами, а те, в свою очередь, разбивались о гранит морали. Ван Ваныч всегда учил меня никогда, ни при каких обстоятельствах не идти на убийство, какие бы железные аргументы ни были бы предложены.

А сейчас он сам толкал меня перейти эту запретную черту.

Я понимал, что он прав и я разговариваю по сути уже с мертвым человеком, потому что все, что у него осталось в этой жизни — это постоянная нестерпимая выматывающая боль. Стоило ли держаться за эту жизнь, если это жизнь сплошная непрекращающаяся невыносимая боль, после которой ты все равно умрешь?

К горлу подкатил ком, на глаза выступили слезы. Дрожащими руками я взял шприц и пропальпировав локтевой сгиб Ван Ваныча сделал ему внутривенную инъекцию обычной дозой наркотического анальгетика. Вдруг я почувствовал, как он легко коснулся моей руки. Подняв полные слез глаза, я увидел, что он улыбнулся и ободряюще кивнул мне.

И тут меня осенило!

Чёртов Ван Ваныч!

Это была проверка. Последний экзамен от моего строгого учителя!

Его не сломали: ни многочисленные операции, ни месяцы непрекращающейся, невыносимой, нечеловеческой боли. Он остался несломленным и уходил настоящим бойцом: проигравшим свою последнюю схватку со смертью, но не сдавшимся. До самого последнего мгновения он был верен своим медицинским принципам: «Не навреди» и «Не убивай!».

Он все видел, все понял и остался доволен своим учеником!

Я больше уже не мог сдерживаться и, чтобы не разрыдаться перед своим учителем как сопливый мальчишка, опрометью выскочил из палаты на лестничный марш. Заскочив в пустую курилку, я прислонился к стене; слезы катились неудержимым потоком, в горле стоял комок, а в голове была пустота. Сознание обожгла шальная мысль: только бы никто не вошел в курилку и не увидел меня в таком состоянии. Я прислушался.

За стеной, где находился кабинет Завхоза, доносился ядреный многоэтажный мат. В этом замысловатом вологодском кружеве непереводимых идиоматических выражений иногда проскакивали вполне осмысленные фразы на общепринятом литературном языке:

–Михалыч ты, когда свой строительный мусор уберешь с моей территории?!

–Радуйся, что твои Долбозавры успели закончить ремонт крыши до дождей, а то бы я сейчас с тобой так ласково не разговаривал!

–Ну, да. Ну, да, — вторил Завхоз невидимому собеседнику. По-видимому, разговаривая с кем-то по телефону.

–Михалыч, объясни-ка ты мне старому дурню: за каким ХУ(раскат грома) твои Джамшуты обрезали контур заземления?!

Дальше снова пошел убойный поток забористого русского мата, которым с незапамятных времен на Руси изгоняли из человека бесов или другую вселившуюся в него нечисть и прочую несусветную дурь.

Немного успокоившись, я вытер лицо внутренней стороной своего медицинского халата и на ватных ногах побрел обратно в палату.

Ван Ваныч был мертв! Монитор пронзительно пищал; по экрану двигались две одинаково ровные линии, напоминающие боковые разметки дороги — той самой, которую называют дорогой в один конец. Его голова на подушке чуть повернута к двери. Складки и морщины на лице Вана Ваныча разгладились и в полутьме палаты лицо казалось ровным и помолодевшим. В его распахнутых глазах застыло вселенское спокойствие; тьма из них исчезла, заполнив их полным умиротворением. Глаза смотрели на белый потолок палаты. Я, как завороженный смотрел на это преображение — смерть избавительница. Ван Ваныч обрел свое долгожданное избавление от страданий и вечный покой.

Я медленно подошел к окну; открыл его и распахнул настежь. В палату ворвался свежий, влажный воздух, густо пропитанный озоном июльской грозы. На улице лил дождь. Я так и стоял у окна, держась руками за обе створки распахнутого настежь окна, когда совсем рядом ослепительно сверкнула молния, а мне в грудь ударил ее высоковольтный разряд. Мое сознание сжалось в одну маленькую светящуюся точку, словно изображение на отключившемся после короткого замыкания экране монитора.

Когда через секунду прогремел гром, палата уже погрузилась в непроглядную мглу. Чадила обуглившая проводка медицинской аппаратуры, серые клубы дымы вырывалась на улицу из открытого настежь окна. Воздух помещения наполнился сероватыми снежинками пепла, кружащимися под потолком палаты в медленном хороводе и плавно оседающими вниз, покрывая равномерным слоем все вокруг. На запотевшем оконном стекле осталась надпись, которую я написал пальцем стоя у окна:

Смерть достанет тебя рано или поздно. Единственное, что ты можем сделать — это сопротивляться! — Ван Ваныч.