Свободный заключённый

Александр Киреев

Молодой спортсмен из Сибири отправляется покорять Америку. Но вместо американской мечты он оказывается в американской тюрьме, где ему грозит 80 лет заключения.Это исповедь сильного, но одновременно уязвимого и честного мужчины. Книга — глубокий диалог о том, на что способен человек, когда выбор стоит между совестью и деньгами. Она исследует мужскую уязвимость, хрупкость и умение принимать свою слабость. Но может быть, именно в этих качествах и скрывается истинная сила. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 18. Крыша

В тот день я задержался за книгой и опоздал к началу тренировки. По пути в зал я заметил небольшую очередь заключённых, которая стояла возле ворот, ведущих к общему лифту. Рядом стоял охранник и записывал фамилии.

— Бро, что там за очередь? — поинтересовался я у Бори.

— Не знаю, брат, сейчас проясним.

— Йо, Бро, — он окликнул темнокожего парня, который иногда тренировался с нами, что-то сказал ему и тот мигом побежал узнавать, в чём там дело.

— Они собираются на крышу, — выдал он, вернувшись.

— Что за крыша? — удивился я.

— Бежим, ещё можем успеть, — быстро сказал Боря, направляясь к толпе у ворот.

Мы успели. Охранник записал наши фамилии, и через пару минут мы всей толпой поднимались в огромном тюремном лифте. Моё сердце колотилось с бешеной скоростью. Ничего не спрашивая у братьев, я старался довериться какому-то детскому, почти безвозвратно утраченному чувству предстоящей радости. Ощущение праздника и долгожданного подарка рвалось из груди наверх. Стоять на месте было невозможно. Я ощутил, что похожее чувство испытывают все остальные заключённые. Их глаза становились чище. В них словно зажигалась давно погасшая искра надежды. На лицах стали появляться улыбки. В нас всех проникала жизнь.

Двери лифта распахнулись. Перед нами открылось большое пространство тюремной крыши. Наверху, по краям высоких стен, была натянута решётка. Но яркий солнечный свет легко проникал сквозь неё и слепил мои глаза, которые больше чем за месяц привыкли к искусственному освещению. Тёплый воздух обволакивал лицо и всё тело, привыкшее к искусственной прохладе кондиционеров.

Толпа, не сговариваясь, выбежала на открывшееся пространство, словно стараясь захватить каждый свободный участок. Не веря тому, что происходит, я сделал несколько шагов и остановился. Согревающий солнечный свет, синее безоблачное небо, воздух, наполненный тысячами запахов многомиллионного города, сотни звуков, поднимающихся снизу вверх, птицы, летящие высоко в небе. Всё это казалось сейчас нереальным. Как я успел отвыкнуть от всего этого за месяц? Зачем я поверил, что этого больше нет? Как я мог так быстро отказаться от жизни?

Подбородок затрясся, но я крепко сжал челюсти. Ком подступил к горлу, слёзы стали рваться наружу. Испуганно я приоткрыл глаза и увидел перед собой Борю. Он понимающе отвернулся и пошёл прочь. Стыдясь своей реакции, я быстро направился в сторону дальней стены, где никого не было. Надо спрятаться, иначе все увидят мои чувства, увидят, что я слабый, и перестанут считаться со мной.

Добежав до дальней стены, я коснулся её руками, затем облокотился лбом. Она была тёплая. Запах кирпича проникал в ноздри. Он уже успел прогреться за утро и сейчас, сохранив это тепло, дарил его мне. В очередной раз переборов свои чувства, я поднял глаза вверх. Стена уходила в небо, она была метров пять в высоту, не меньше. А за ней — бескрайняя синяя даль, простор свободы. Я пошёл вдоль стены, держась за неё рукой. Мне хотелось изучить вновь открывшуюся мне территорию.

Крыша делилась на два открытых пространства неправильной формы. Один зал был треугольным. В нём была баскетбольная площадка, два кольца и расчерченное поле. Рядом с полем был турник для подтягиваний, вбитый в кирпичную стену. Пол был из прорезиненного пластика, который хорошо впитывал дождевую воду. Эта территория была полностью освещена и поэтому на ней были почти все заключённые. Они разделились на тех, кто играл в баскетбол, и тех, кто просто загорал на солнце. Второе пространство прямоугольной формы было по большей части в тени. На нём была всего пара заключённых. Они шли на большом расстоянии друг от друга по часовой стрелке. Я хотел выбрать эту территорию, чтобы побыть с собой и осмыслить всё, что сейчас поднималось во мне, но Рома позвал меня на турник, напомнив о том, что идёт тренировочное время. Я не стал сопротивляться. Тренировка всегда помогала мне заглушать эмоции, с которыми я не умел справляться.

Помню, ещё в детстве, когда я злился после телефонного разговора, положив трубку, я падал на пол и отжимался до отказа. Наверное, именно необходимость куда-то выплескивать свои эмоции и привела меня в девятилетнем возрасте в тренировочный зал. Родители делили нас с братом все детство. Их ссоры, крики и разборки по вечерам на кухне не давали нам спать. Я остро чувствовал напряжение, витающее в воздухе между родителями. Сначала мне просто снились кошмары. Потом я стал мочиться под себя, просыпаясь от ужаса в холодном поту. Затем крутился по ночам, переворачивался с боку на бок и не мог уснуть. Меня стали водить по врачам и бабкам-заговорщицам, но ничего не помогало. Я успокаивал сам себя, когда чувствовал тревогу, а тревогу я чувствовал всегда, когда родители были вместе дома.

В 9 лет я впервые напился, в тот же год начал курить и впервые поцеловался, поэтому когда в нашем городке открылась первая и единственная тренировка по армейскому рукопашному бою, для меня это стало выходом. После были ежедневные изнурительные тренировки, соревнования и первые победы. Но каждый раз, когда я выходил на очередной поединок в ринг, на татами или в клетку, я боролся не с соперником, а с собой, который до чёртиков боялся кричащих на кухне родителей.

Вот и сейчас, после часа безжалостного тренинга, я обессиленный лежал на полу, ловил жаркие лучи солнца. Мысли о сроке не давали покоя. В очередной раз я выбрал уничтожить своё тело, чтобы завтра чувствовать боль мышц, а не боль души. Гораздо проще заглушить её тихий, едва уловимый шёпот и сфокусировать всё внимание на теле, чем вспоминать, как каждую ночь вздрагивал от любого громкого звука. Как прятался под одеяло, чтобы не слышать, не видеть и не знать, как родители не любят друг друга. Как бегал в туалет просто чтобы убедиться, что на кухне всё нормально. Как звал маму, чтобы она пришла в комнату и не ругалась с отцом.

Я научился всё делать исправно. Это помогало мне лучше, чем алкоголь или сигареты. Я, как и все, гордо называл это работой над собой. Только в этой работе не было ни капли любви к себе, а была одна ненависть и огромный страх. Именно страх двигал меня к новым спортивным высотам.

Летнее нью-йоркское солнце жарило, не жалея моё белое, отвыкшее тело. Братья и ещё несколько человек обессиленными валялись рядом на полу крыши. Мы были рады этой возможности глотнуть воздуха свободы.

Час закончился. Раздался резкий пронзительный звонок. Моё тело рефлекторно сократилось. Охранник засвистел в свисток и громко позвал всех к лифту. Наше время на свободе заканчивалось.

Ничего не произошло, но все как-то сразу погрустнели. Улыбки ушли с лиц, и осуждённые направились к лифту. Напоследок я обернулся и взглянул на небо. Это было прекрасное, невероятно красивое небо. Точно такое же небо могло быть где угодно, над родными Иркутском, Байкалом или где-то ещё. Только одна небольшая деталь отличала это небо нью-йоркской тюрьмы от других. Оно было в непреодолимую клетку прочной металлической решётки.