Свободный заключённый

Александр Киреев

Молодой спортсмен из Сибири отправляется покорять Америку. Но вместо американской мечты он оказывается в американской тюрьме, где ему грозит 80 лет заключения.Это исповедь сильного, но одновременно уязвимого и честного мужчины. Книга — глубокий диалог о том, на что способен человек, когда выбор стоит между совестью и деньгами. Она исследует мужскую уязвимость, хрупкость и умение принимать свою слабость. Но может быть, именно в этих качествах и скрывается истинная сила. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 14. Орудие

Мой тир назывался «Ни о чём». Имелось в виду, что тут нет достойных людей, с которыми стоит считаться. Из постоянных его обитателей были двое подружек, которые пялились на тренирующихся в зале, не сильно это скрывая. Вечная троица пропащих картёжников, которые проигрывали друг другу всё, что можно было проиграть, затем брали в долг и отыгрывали всё назад. Один парень из Беларуси, который замечательно играл в пинг-понг, но почему-то был настолько надменен, что не опускался до общения на русском языке. Огромный, громкий и очень навязчивый серб, который постоянно сравнивал меня с Иваном Драго из кинофильма «Рокки». Несколько темнокожих парней, по-моему, из Эфиопии, которые не находили себе места. Они были настолько забиты, что их практически не было видно. Группа латиносов, которые, казалось, были рады пребыванию в этих стенах. Они постоянно громко общались и шутили между собой. Пара пенсионеров с отсутствующим видом, которые целыми днями читали газеты и обсуждали новости. Остальные просто приходили, а через несколько дней бесследно исчезали. Скорее, их переводили на другие этажи или тюрьмы.

Это произошло после обеда, когда ворота всех камер были открыты на 5 часов до вечернего отбоя. Тренировка только закончилась, и я, уставший, возвращался в камеру. Вначале нас было человек 30, и мы все подтягивались по очереди по 10 повторений. Кто пропускал подход или не выполнял свою десятку, вылетал и уже не мог вернуться в очередь. Он шёл делать какое-то другое упражнение или отдыхал. Я вылетел на седьмом кругу. У меня за спиной было десять лет тренировок, армейского рукопашного боя и тайского бокса, я брал призовые места на разных соревнованиях, но подтягивания всегда были моей ахиллесовой пятой.

Я сделал ещё комплекс на отжимания, приседания и упражнения на пресс. Попрощался с братьями, которые только закончили последний круг на подтягивания, дойдя до 30 повторений за подход. Затем направился к себе в тир. Взяв сменную майку, пошёл в душ. В тире царила странная тишина, как будто на койках никого не было. Не придав этому значения, я зашёл в душевую комнату и увидел перед собой двоих из той самой троицы любителей текилы и сальсы. Опершись на раковину, в углу стоял Амбал, возле него мексиканец поменьше ростом, но тоже хорошо сложенный — как шкаф, широкий и квадратный.

— За тобой должок, русский, — начал Шкаф и направился в мою сторону. — Для начала будешь приносить нам завтраки и отдавать всё, что тебе посылают с воли.

Я молча опустил глаза в пол, чего-то ожидая. В голове веером проносились мысли, одна неприятнее другой. Побежать к братьям, попытаться договориться, приносить завтраки? Это заводило ещё больше, страх в животе разрастался с неимоверной быстротой. Я продолжал молча ждать. С каждым шагом Шкафа по направлению ко мне внутренняя пружина сжималась сильнее и сильнее. Шаг, ещё шаг. Рано, рано. Пружина сжимается сильнее, ещё сильнее. Он на расстоянии вытянутой руки. Сейчас!

Спусковой щелчок. Тело молниеносно, почти автоматически выполняет заученное движение. Я делаю короткий, еле заметный отшаг правой ногой назад, перенося на неё вес тела. Короткое касание носком пола, нога пружинит и начинает сгибаться, колено подтягивается к груди. Я собираюсь в комок и с бешеной скоростью даю пружине разогнуться, буквально выстреливая правой ногой навстречу идущему. Этот удар называется мае-гери. Я нарабатывал его тысячи раз, стирая стопу в кровь. Под присмотром Хасана по полчаса бил ногой о покрышку камаза. Благодаря этому удару я выиграл не один бой. Он помог мне и сейчас. Шкаф не успел ничего сказать, двумя руками схватился за живот и рухнул на пол. Амбал с удивлением кинулся ко мне, но запнувшись о друга, на секунду остановился. Я подумал, что он испугался моего самурайского взгляда или тайской стойки с поднятыми локтями, но тут же заметил братьев, стоящих позади.

— Ты тут и сам хорошо справляешься! А мы думали, помощь нужна, — произнёс Боря с улыбкой Брюса Уиллиса. Он медленно прошёл в центр помещения. По-царски, с вальяжностью сделал круг и, не смотря на Амбала, повысив голос и перейдя на английский сленг, произнёс:

— Съебал отсюда. И не забудь своё говно. Штырю передай, что пацан с нами. Кто тронет, будет иметь дело со мной.

Всё это он делал с непоколебимой уверенностью в себе, не терпящей возражений. У входа в душевую уже стояла толпа зевак, и это привлекло внимание охранников.

Весь оставшийся вечер меня и всех свидетелей допрашивали. Никто ничего не говорил, это было правилом: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Только спустя время я узнал, что обычно в таких случаях всех участников драки разводили по другим этажам и добавляли время к сроку. Но мне почему-то повезло. Шкафа увезли в госпиталь, Амбал ничего не сказал и остался у себя в тире, а меня долго допытывали, куда я спрятал орудие, которым ударил Шкафа. Орудия не нашли, никто ни в чём не сознался, сошлись на том, что у него был резкий приступ желудочных болей. Меня отчитала Мисс Джинкенс, смотрящая за нашим этажом. А напоследок, словно бы невзначай, добавила:

— Это не твоё место, парень, тебе не следует играть в местные игры. Поверь мне, я уже 15 лет смотрю за этой тюрьмой.

Эти слова засели у меня в голове и долгое время не давали покоя, когда я решался делать то, что мне казалось правильным.

— Помнишь, я говорил тебе, что к нам в хату просто так не попадают, нужно зарекомендовать себя или как-то проявить? — напомнил мне Боря, встречая после разговора с управляющей.

— Да, помню.

— Сегодня ты себя проявил. Завтра можешь заезжать к нам. Я со всеми перетёр.

— Спасибо, Боря, — ещё не отойдя от случившегося, выдавил я.

— Не благодари, сочтёмся, боец.

По пути к своему тиру я оглядывался на камеру, где находился Штырь. И хоть я там никого не видел, мне казалось, что он смотрит на меня из глубины своего тира.

В ту ночь я практически не спал. Все в камере косились на меня и о чём-то шептались, но я не слышал, о чём. Только когда я уже почти сомкнул глаза, откуда-то снизу донеслось: «Его по любому приговорят. Штырь на воле человек десять закопал».

Всю ночь раздавались какие-то всхлипы, крики, стоны, тогда я ещё не знал природу их происхождения, но уже учился спать в полглаза. И только на спине.