Диктатура

Диктату́ра (лат. dictatura) — форма осуществления государственной власти, при которой вся полнота государственной власти принадлежит одной политической позиции, за которой стоит либо один человек (диктатор), либо правящая группа лиц (партия, союз, класс и т. д.).

C точки зрения политологии, диктатура — форма осуществления власти, при которой правитель или правящая группа, вне зависимости от формы власти, вне зависимости от формы отношения к власти, осуществляет своё правление прямым, директивным путём. Независимость данной формы осуществления власти от формы власти и формы отношения к власти ярко показывает пример политической системы, возникшей в результате Великой французской революции: форма власти — республика, форма отношения к власти — демократия, форма осуществления власти — диктатура.

Функционирование диктаторского режима нередко сопровождается радикальными или репрессивными мерами против политических оппонентов и жёстким подавлением или устранением тех прав и свобод граждан, которые тем или иным образом противоречат позиции данного режима.

Эффективность и оптимальность данной формы осуществления власти зависит от многих факторов, в том числе от объективной ситуации, восприятия обществом необходимости именно данной формы осуществления власти, формы отношения общества и власти, формы идеологического обоснования власти.

В настоящее время диктатурой, как правило, именуют режим власти одного лица или группы лиц (в противопоставлении народу), не ограниченный нормами законодательства и не сдерживаемый какими-либо общественными или политическими институтами. Несмотря на то, что нередко в условиях такой диктатуры сохраняются отдельные демократические институты, их реальное влияние на политику сводится к минимуму.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Практически невозможно классифицировать такого рода государства с точки зрения формы правления. Мы можем не сомневаться, что США – это конституционная демократия, а СССР – коммунистическая диктатура. Но какова политическая система Индонезии, Доминиканской Республики, Южного Вьетнама, Бирмы, Нигерии, Эквадора, Аргентины, Сирии, где проводились выборы? Но эти страны, очевидным образом, не являются демократиями в том смысле, в котором таковыми являются Дания или Новая Зеландия. У них были авторитарные правители, но это не эффективные диктатуры, как коммунистические государства. В другие периоды своей истории во главе их стояли харизматические личности или военные хунты. Они не поддаются классификации в терминах какой-либо конкретной формы государственного устройства, поскольку их отличительной характеристикой является хрупкость и зыбкость всех форм авторитета. Харизматический лидер, военная хунта, парламентский режим, популистский диктатор сменяют друг друга непредсказуемым и озадачивающим по видимости образом. Формы участия в политике нельзя назвать ни устойчивыми, ни институциализованными; могут происходить резкие колебания от одной формы к другой. Как давно уже указывали Платон и Аристотель, порочные или преторианские государства часто совершают колебания между деспотизмом и властью толпы. «Там, где ранее установившаяся политическая власть характеризуется высокой степенью автократии, быстрое и насильственное свержение этой власти демократическим режимом с высокой вероятностью приводит к появлению экстремистских массовых движений, чреватых изменениями новой демократии в антидемократических направлениях». Раппопорт находит у Гиббона краткое описание ритмики преторианского государства, которое «балансирует между крайностями абсолютной монархии и дикой демократии». Такая нестабильность есть признак общества, в котором отсутствует политическая общность и в котором политическая активность опережает институциализацию политики»99.

Самюэль Хантингтон, Политический порядок в меняющихся обществах

Карл Шмитт противопоставлял дискуссии без решения (романтика) решение без дискуссии (диктатура) как две крайности. Вторая крайность была для него предпочтительнее первой в условиях Веймарской республики. Критика романтики как бесплодной вечной дискуссии и апология решительности стали фоном для его концепции диктатуры. Он дал полное описание истории данного феномена, охватывающего период от римского консулата до современной «диктатуры пролетариата» и до диктаторских элементов Веймарской конституции (58). Принципиальное значение имело различение двух типов диктатуры. Один из них – «комиссариатская» диктатура – назывался так потому, что диктаторская власть (комиссары) наделялась своими полномочиями со стороны конституированной власти. Данный вид диктатуры имел место с римских времен, был характерен для абсолютистских монархий (получив теоретическое обоснование у Ж. Бодена) и представлен народными комиссарами Французской революции. Смысл диктатуры данного вида состоял в сохранении существующей конституции путем временного приостановления ее статей. Это был, следовательно, чрезвычайный режим, направленный на защиту status quo. Совершенно иные цели преследовал второй тип диктатуры, получивший название «суверенной» диктатуры. Она получила такое название потому, что диктаторские полномочия предоставлялись конституирующей властью. В задачу данного типа диктатуры (примерами которой служили революционное Национальное собрание Франции и «диктатура пролетариата» в России) входило установление новой конституции на место старой. Сохраняя формальную зависимость от воли доверителей (французской нации или пролетариата), данный тип диктатуры фактически не мог быть ограничен правовым путем в силу факта самообретения власти. Второй тип диктатуры, следовательно, был направлен на революционное разрушение общества.

Андрей Медушевский, Социология права

Целесообразность установления диктатуры Федотов обосновывал также необходимостью сохранять единство России. «Вот почему, – писал он, – Россия не может в ближайшие годы позволить себе роскошь свободной политической борьбы, которая на ее еще горячей почве всегда рискует превратиться в междоусобие». Он признавал три вида диктатуры: единоличную, партийную и монархическую. Под партийной диктатурой Федотов имел в виду диктатуру коммунистической партии, которая при определенных условиях может продлиться и в постбольшевистское время. Здесь же Федотов замечал, что партия уже «износилась как самостоятельная политическая форма», превратилась в единоличную диктатуру и функционирует как политический аппарат. Советскую власть и фашистский режим он объединял понятием идеологической диктатуры, их общей чертой считал удушение свободы и творчества. Однако, фашизм как «самый вредный вариант», по его мнению, был неприемлем для России, в то время как советский строй мог составить определенную основу для новой постбольшевистской России.

Маргарита Вандалковская, Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.), 2015

Подробный анализ «французской», а точнее франко-немецкой, традиции не входит в нашу задачу, однако следует остановиться на основных моментах особенно немецкой теории правового государства как наиболее известной и влиятельной, по крайней мере, до окончания второй мировой войны. Германия, находящаяся в центре Европы, не могла остаться в стороне от общеевропейской «либерализации». Но господство «княжеского абсолютизма» и слабость гражданского общества в сравнении, например, с соседней Францией не могли не сказаться на характере немецких политико-правовых теорий. Во Франции набравшее силу третье сословие стремилось выразить свою волю в виде всеобщего закона. Это нашло теоретическое выражение в работах Руссо, писавшего о правлении общей воли, что, в конечном счете, практически реализовывалось в кровавой якобинской диктатуре, показавшей, что нет тирана страшнее, чем возомнившего себя выразителем всеобщей народной воли.

И. Ю. Козлихин, Избранные труды, 2012

Левицки и Вэй выделяют 35 стран «конкурентного авторитаризма», Барбара Геддес изучает трансформацию 280 автократий мира в промежутке с 1946 по 2010 год. Большая часть человечества сейчас живет под властью промежуточных политических форм – чистые диктатуры суть вымирающий вид, но и сияющие демократии на холме тоже встречаются не так часто. Большинство стран мира относятся к категории «ни богу свечка, ни черту кочерга» – они не устраивают массовых казней, не закрывают границы на въезд и выезд, не запрещают все партии, кроме единственно верной, но и не в состоянии провести открытые выборы, ограничить власть правящей группировки (будь то бюрократия, военные или друзья и родственники правителя), победить коррупцию или обеспечить свободу прессы. Отсюда и исследовательский интерес, и одновременно слабое место этих исследований: когда статистической единицей является целое государство, любое отклонение от правила очень дорого стоит: что вам с того, что в пяти соседних странах изучаемые тенденции ярко проявляются, если именно в вашем случае все пошло не так?

Екатерина Шульман, Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью, 2018

В целом вместо прогресса в развитии парламентаризма в Сербии в ХХ в. наблюдался регресс. К тому же, если вычесть все войны и годы различной степени диктатур (включая и самую длительную – коммунистическую), то получится, что сербский парламентаризм в прошлом веке существовал менее сорока лет. Но даже в свои лучшие годы такой важнейший институт государственности функционировал преимущественно как обрамление для своего рода полуторапартийной политической системы. И если при однопартийной системе парламентаризм в принципе невозможен, то и при полуторапартийной – он функционирует далеко не самым лучшим образом. Права меньшинства в Сербии и Югославии, как правило, не учитывались. Парламентаризм также часто понимался лишь как неограниченная власть большинства. Национальная идеология – будь то местный национализм, «интегральный югославизм» или «самоуправление» – сразу же превращалась в догму и насаждалась силовыми методами вплоть до диктатуры. Мало что изменилось и после прихода к власти демократов.

К. В. Никифоров, Сербия на Балканах. XX век, 2012

Мирные формы борьбы могут вылиться в массовое движение, которое заставит – исключительно в ситуации общего кризиса – правительство передать, под неодолимым воздействием событий, власть народным силам, которые затем установят диктатуру пролетариата. Теоретически это возможно. Прилагая изложенные выше положения к Латинской Америке, получаем следующее: на континенте в целом наличествуют объективные условия, которые толкают массы к насильственным действиям против правительств, выражающих классовые интересы буржуазии и землевладельцев, а во многих странах налицо также кризис власти и имеются субъективные условия. Очевидно, что в таких странах, в которых уже налицо все условия – и объективные, и субъективные, – было бы преступлением не начинать борьбу за взятие власти. Там же, где этого нет, возможны альтернативы, и оптимальное для каждой конкретной страны решение должно быть найдено в ходе теоретической дискуссии. Единственное, чего история не приемлет, – это теоретиков и практиков политической борьбы пролетариата, допускающих ошибки. Никто не вправе требовать, чтобы ему дали официальное звание авангардной партии, вроде того, как выдается диплом об окончании университета. Быть авангардной партией значит: стоять во главе борьбы рабочего класса, вести его к завоеванию власти, не исключая и кратчайший путь. Это и есть миссия наших революционных партий, и чтобы избежать ошибок, наш анализ должен быть глубоким и исчерпывающим.

Э. Ч. Гевара, Опыт революционной борьбы, 2012

После трагедии 11 сентября у наиболее консервативных элементов политического истеблишмента Америки, прежде всего у тех, чьи симпатии явно на стороне олицетворяемой «Ликудом» части израильского политического спектра, появилось искушение реализовать идею абсолютно нового порядка на Ближнем Востоке, который, как предполагается, Соединенные Штаты навяжут региону, мотивируя необходимостью ответить на новые вызовы терроризма и распространения ОМП. Стремление воплотить эту мысленную конструкцию в жизнь уже привело к насильственному свержению диктатуры Саддама Хусейна в Ираке и предвещает возможные дальнейшие акции против баасовского режима в Сирии либо теократии в Иране. В то же время раздаются призывы к Соединенным Штатам дистанцироваться во имя демократии от нынешних правителей Саудовской Аравии и Египта и оказать давление на эти страны, требуя их внутренней демократизации, пусть даже в ущерб американским интересам в регионе.

З. К. Бжезинский, Выбор. Стратегический взгляд (сборник), 2004

Но и на этом не остановилась непрекращающаяся внутренняя борьба народа России с царем в собственной коллективной голове. Популярный советский анекдот гласил: «Ленин доказал, что государством может управлять пролетариат, Сталин – что государством может управлять личность, Хрущев – что любой дурак, а Брежнев – что государством можно вообще не управлять». Анекдот анекдотом, но развитие системы управления в советские годы продолжалось в прежнем направлении: всякий раз отвергалась, казалось бы, сердцевина самодержавия на современном этапе, но на следующем этапе находились какие-то неожиданные внутренние резервы, и обновленная форма правления по своей сути оставалась прежней. Разрушена сакральная основа самодержавия – православие и монархия, и на их месте возникает самодержавие на основе узурпации, диктатуры по праву захвата власти организованным партийно-преступным сообществом. «Преодолен культ личности» – во главе режима оказываются несоразмерные масштабу власти люди, будь то «любой дурак» (вовсе не дурак, но по масштабу личности, образования и кругозора совершенно неадекватный «царской власти» Хрущев), будь то вообще пустое место (умирающие, не контролирующие себя старцы Брежнев и Черненко). Но пределов для их власти становится все меньше как за счет усложнения и усиления аппарата власти, так и за счет снижения качества и уровня любой возможной оппозиции (и внутри системы, и вне ее).

Дмитрий Юрьев, Режим Путина. Постдемократия, -1

На митингах и в брошюрах, как и в своей программе, наци не щадят капитализма. Но, всматриваясь ближе в их высказывания, анализируя наиболее ответственные их заявления, приходишь к выводу, что их идеология, поскольку о ней можно серьезно говорить, развивается в том же направлении, по которому с гораздо большим блеском шел итальянский фашизм. Ее антикапитализм – относителен, условен. В сущности, она приближается к той идеологии промышленного «этатизма», конкретный облик которого достаточно ясно обрисовался уже к началу нашего века: сначала теоретически, а в послевоенную эпоху отчасти и практически. Государство – верховный контролер экономической жизни общества, государство – регулятор, государство – «огонь Весты». Для того чтобы реально стать им, оно вынуждено произвести внутреннюю реконструкцию: от старой формальной демократии к новой современной национальной диктатуре плебисцитного типа. Собственность – не священное право, а социальная функция. Труд – всеобщая обязанность. Свобода – в пределах, диктуемых благом целого и целям государства. Широкое социальное законодательство. Экономический парламент. «Связанное» хозяйство, возрастающая роль планового начала. И, наконец, расширение государственного сектора хозяйства, рост прямой предпринимательской деятельности государства: «холодная социализация».

Н. В. Устрялов, Германия. В круговороте фашистской свастики, 1933

Последующая активность на местах определялась далеко не только полученными сверху сигналами – будь это так, СССР в самом деле можно было бы считать подлинно тоталитарной диктатурой. Но тогда, по всей видимости, и побудительные призывы Москвы к повышению качества и эффективности общественного труда, подъему сельского хозяйства или борьбе с пьянством должны были бы беспрекословно исполняться, а не оставаться раз за разом пустым пропагандистским ритуалом. Здесь мы вновь сталкиваемся с проблемой инфраструктурной слабости (в противоположность деспотической силе) советского государства. Последовательно и даже ревностно исполнялись те директивы центра, которые либо соответствовали интересам местной иерархии, либо вызывали опасение не оказаться в русле текущей кампании, если центр давал понять, что на сей раз могут последовать серьезные проверки. Наверняка таков и был механизм сталинских чисток и военной мобилизации. Впрочем, даже тогда находились способы симулировать деятельность, и тем более они находились после частичного демонтажа аппарата сталинского террора.

Г. М. Дерлугьян, Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе, -1

Следует признать, что подобные действия обусловлены как внешними, так и внутренними многообразными проблемами. Не случайно еще в самом начале своего президентства В. В. Путин выдвинул тезис о «диктатуре закона», подвергшийся критике со стороны определенных кругов общества. Однако, признавая подобную формулировку не совсем удачной, в какой-то степени некорректной, отметим, что ее суть состоит «в стремлении власти России навести хотя бы элементарный порядок в стране»[217]. Провозглашение подобного принципа права было вынужденной мерой, подчеркивающей верховенство закона, его карающую силу и жесткость. В условиях формирования в России олигархического капитализма, пренебрежения законностью и моралью, сосредоточения антиконституционных политических привилегий в руках определенных структур и представителей олигархических кланов было необходимо обратиться к силе закона (позитивного права). Бывший помощник Президента РФ по правовым вопросам М. А. Крас нов подчеркнул необходимость подобного тезиса «из-за общей разболтанности государственного механизма»[218] и в то же время признал его временный характер.

Ю. А. Кудрявцев, Государственные режимы, 2012

Во многих странах происходят экономические, политические и социальные изменения. Хотя за последние годы число свободных стран увеличилось, остается большая опасность – не исключено, что такие быстрые изменения приведут не к свободе, а к новым формам диктатуры. Военные группировки, честолюбивые лидеры и приверженные догмам партии постоянно пытаются навязать населению свою волю. Государственные перевороты происходят и сейчас, и вполне возможны в будущем. Основные права человека и политические права по-прежнему недоступны для многих и многих народов.

Джин Шарп, От диктатуры к демократии. Стратегия и тактика освобождения, 2010

Специалисты считают, что только в гражданском обществе и возможна демократия, гражданское общество и демократия – две стороны одной медали, которые друг без друга не существуют. Гражданское общество – это тип самоорганизации. Об этом мечтал ещё великий политик В.И. Ленин. Он полагал, что диктатура пролетариата – это последняя модель государства подавления. И только путем развития демократии будет построено самоорганизующее общество. По Ленину, все народы обречены на демократический путь. Но этот путь драматичен. Об этом свидетельствует политическая история России. Современный мир XXI в. постепенно движется к этой самоорганизации, где государство становится регулировщиком, а не тираном. Главная задача формирования гражданского общества заключается в том, чтобы сделать человека – гражданина важней бюрократической машины. Воспитать личность с качествами ответственности и заинтересованности в делах управления государством. Такая личность должна обладать достаточным уровнем политической и правовой культуры. Конечно, этот процесс трудный, поэтапный. В нашей стране постепенно выстраивается новая модель отношений граждан и государства. В последние годы получают распространение различного рода гражданские инициативы, почины, возникают объединения людей по профессиональным и другим критериям. Несколько лет действует Общественная палата, цель которой – контроль за деятельностью государственной власти, обсуждение острых вопросов социально-экономического и политико-правового характера. Например, проблемы национально-этнической миграции и т. д.

А. И. Самсин, Философия управления, 2013

Переломный момент наступил в 1986 г., когда сын и наследник Чан Кайши – Цзян Цзинго, – занимавший тогда пост президента Китайской Республики, отменил закон о чрезвычайном положении, что означало восстановление основных демократических свобод. Примечательно, что это решение последовало почти сразу после незаконного создания оппозиционной Демократической прогрессивной партии. Это был прежде всего личный выбор Цзян Цзинго, понимавшего бесперспективность дальнейшего сохранения диктатуры Гоминьдана. Вместе с тем решение Цзян Цзинго избавило Тайвань от назревавшей конфронтации между оппозицией и правительством и открыло путь мирной демократизации тайваньского общества. В этом смысле представляется важным замечание О. Г. Харитоновой по поводу мнения тайваньского эксперта Миньсинь Пэя, что в Китае происходит «ползучая демократизация». Исследовательница подчеркивает, что источник такой «ползучей демократизации» находится в изменениях, которым подвергаются политические институты, и отсюда делает заключение, что «в авторитарных режимах политическая институализация опережает демократизацию»[46]. По точно такому же алгоритму происходила и трансформация Тайваня из авторитарного в поставторитарное состояние.

Чэнь Цзя-вэй, Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация, 2017

Суверенитет есть независимое от каких-либо сил, обстоятельств и лиц верховенство социального субъекта. Напомним, что классическое определение суверенитета было дано французским философом Жаном Боденом. Мы уже рассматривали суть его представлений о государственном суверенитете. Они и сегодня лежат в основе существующих определений суверенитета. Чтобы не повторяться, в данном контексте подчеркнем такие проявления суверенитета политической власти, как ее независимость и неделимость. Независимость политической власти означает ее верховенство по отношению к другим видам власти внутри данного сообщества и ее равенство по отношению к власти, носителями которой являются другие политически организованные сообщества. Неделимость политической власти означает, что она не может быть разделена между социальными субъектами, занимающими разные политические позиции. Даже если в стране действуют многопартийный парламент и коалиционное правительство, политическая власть все же осуществляется с одной позиции на основе компромисса нескольких политических сил. История, правда, знает ситуации двоевластия и даже троевластия, когда в стране одновременно считают свое положение верховенствующим две или три независимые друг от друга социально-политические силы. Однако это исключительное состояние общества, которое характеризуется обостренной политической борьбой. Такое состояние является непродолжительным и переходит либо в гражданскую войну, либо во власть толпы, либо в диктатуру одной из властей и лишь в редких случаях разрешается ненасильственным путем – переходом всей полноты власти к одной политической силе.

В. А. Мельник, Введение в политическую теорию, 2012

Управленческая модель буржуазной диктатуры отличается тем, что государство откровенно служит по преимуществу интересам собственников и предпринимателей, а трудящиеся массы удерживает в положении, которое для них неприемлемо, является насильно навязанным. В обществе нет ситуации компромисса, а есть ситуация сдерживания и подавленности. Законы появляются (в отличие от тоталитаризма), но они не воспринимаются массой как справедливые. Механизм действия законов налаживается, но правопорядок даёт сбои в интересах буржуазии. Имеет место сильный идеологический пресс, апология частной собственности, насаждение религии с расчетом отвлечь трудящихся от недовольства и борьбы за свои интересы. Культивируются ценности времён первоначального накопления капитала, глубокие гуманистические ценности предаются забвению или выхолащиваются до поверхностной модной трескотни. Сила, власть, богатство, удача, ловкий ход высоко ценятся. Прагматизм становится главной философией сильных, слабым рекомендуется мечта об успехах, а для утешения – религия. Национализм и имперская идеология приобретают особую остроту и распространяются при активной поддержке властей.

Б. В. Ракитский, Наука о социальной политике: методология, теория, проблемы российской практики. Том II. Становление науки о социальной политике, 2017

Идеологи шоковых реформ и правящие реформаторы пытались поначалу маскировать факт неконституционности, незаконности (по отношению к старым правовым нормам) фактически проведённых исходных социально-структурных преобразований. И только когда главные цели, поставленные перед реформой собственности, были выполнены, они признали: “…Распределение собственности в России, как, впрочем, и в других странах, происходит пропорционально существованию властных элит”[91]. В отличие от этого пролетарские идеологи “считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения”[92] и открыто признают деспотическое вмешательство в право собственности исходным шагом социальной революции, актом диктатуры класса, ниспровергающего старый общественный строй. То есть в сущности позиция та же, что и у А.Чубайса, – собственность распределяется по власти, значит, надо брать власть.

Г. Я. Ракитская, Основные труды. Том 2. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства, 2017

В России демократическим путем избраны парламент и президент, остановившие реакционный путч. Принципиально важен тот факт, что высшие органы власти возникли не революционным, а реформаторским способом. Легальные органы России сформировались в недрах старого общества в ходе модернизации политических институтов в рамках самих этих институтов. Успех действий законной власти зависит от ее податливости к переменам, что в свою очередь будет обусловлено намерением политиков сохранить демократическое руководство или вернуться к авторитарному правлению и диктатуре. Этой возможности исключать нельзя: мысль о твердой руке жива. Но Россия смотрит вперед, и ее перспективы как будто обещают прогрессирующую реформацию и модернизацию жизни при условии, что россияне воспримут мудрый совет: «Тот, кто хочет достигнуть вершины горы, должен подниматься не прыжками, а шаг за шагом».

Н. А. Канц, Славянский союз: необходимость и возможность, 2015

В современном обществе призывы к осуществлению внешней демократической интервенции следует разграничить в зависимости от природы конкретного строя, от которого исходят призывы о демократической помощи. Если речь идет об однопартийных системах, личных диктатурах, просьбы о помощи в демократизации внутренних политических обстоятельств можно понять с политической точки зрения. Особенно если власти в недемократических системах практикуют террор в отношении граждан и ликвидируют политических противников. Но в таких обстоятельствах призывы к чужой помощи всегда найдут моральное оправдание: но не должны ли граждане такой страны в первую очередь самостоятельно изменить облик власти, независимо от того, в каких условиях действует оппозиция?

Зоран Аврамович, Демократия и бомбардировки. Есть ли будущее у демократии?, 2017

Идеологической основой для придания законной силы массовым репрессиям, определяемым нами как террор, являлись сами революционная и фашистская теории. Основоположники марксизма допускали преобразование общества посредством насилия, не исключающего террор. Вывод о необходимости революционного террора делался на основании опыта революций XVIII–XIX вв. К. Маркс «с пониманием» относился к якобинскому террору, унесшему жизни сотен тысяч человек[67]. Анализируя причины поражения Парижской коммуны, К. Маркс пришел к выводу, что одной из причин ее поражения было то, что она была слишком «совестлива» по отношению к контрреволюционерам[68]. «При социалистической революции и установлении диктатуры пролетариата, – считал К. Маркс, – нужно сменить оружие критики на критику оружием»[69]. «Революционное насилие, – считал он, – выполняет не только разрушительные, но и созидательные функции, является “повивальной бабкой” при рождении нового общества»[70]. «Революция есть, – писал Ф. Энгельс, – несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно авторитарных. И если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие»[71].

С. У. Дикаев, Террор, терроризм и преступления террористического характера, 2006

Первая модель, реализация которой является значительно более трудной, остается в современном мире достаточно редким явлением. Она очень хорошо иллюстрируется примером Испании. В Испании переход от франкистской диктатуры к демократической политической системе включал несколько этапов. Первый состоял в общей демократизации политической системы авторитарного режима (введение гласности, свободы ассоциаций и политических партий); второй состоял в разработке и принятии (на референдуме) особого Закона о политической реформе, закладывавшего (причем без формального разрыва с предшествующим франкистским законодательством) модель будущей конституирующей власти; наконец, третий определялся достижением согласия основных политических партий внутри самой конституирующей власти. Результатом всего переходного периода стало принятие несомненно легитимной Конституции 1978 г., признанной одной из лучших в современной Европе. Принципиальной особенностью переходного процесса в Испании (в отличие от других стран Южной Европы, например, Греции или Португалии) является проведение радикальной реформы при сохранении реальной конституционной преемственности по отношению к предшествующему праву. Опыт испанской модели перехода к демократии был востребован в СССР при Горбачеве, который, как показывают некоторые источники, стремился реализовать сходную модель договорной либерализации режима.

А. Н. Медушевский, Размышления о современном российском конституционализме, 2015

Резолюция «конференции» посвящена вопросу «о завоевании власти и участии во временном правительстве»[5]. Уже в этой постановке вопроса кроется, как мы указывали, путаница. С одной стороны, вопрос ставится узко: только о нашем участии во временном правительстве, а не вообще о задачах партии по отношению к временному революционному правительству. С другой стороны, смешиваются два совершенно разнородных вопроса: о нашем участии в одной из стадий демократического переворота и о социалистическом перевороте. В самом деле, «завоевание власти» социал-демократией есть именно социалистический переворот и не может быть ничем иным, если употреблять эти слова в их прямом и обычном значении. А если понимать их в смысле завоевания власти не для социалистического, а для демократического переворота, то тогда какой смысл говорить не только об участии во временном революционном правительстве, но и о «завоевании власти» вообще? Очевидно, наши «конференты» сами хорошенько не знали, о чем собственно им следует говорить: о демократическом или о социалистическом перевороте. Кто следил за литературой вопроса, тот знает, что начало этой путанице положил тов. Мартынов в его знаменитых «Двух диктатурах»: новоискровцы неохотно вспоминают о постановке вопроса, данной (еще до 9-го января) в этом образцово-хвостистском произведении, но его идейное влияние на конференцию не подлежит сомнению.

В. И. Ленин, Полное собрание сочинений. Том 11. Июль ~ октябрь 1905, -1

Если парламентский режим даже в эпоху «мирного», устойчивого развития был довольно грубым счетчиком настроений в стране, а в эпоху революционной бури совершенно утратил способность поспевать за ходом борьбы и развитием политического сознания, то советский режим, несравненно ближе, органичнее, честнее связанный с трудящимся большинством народа, главное свое значение полагает не в том, чтобы статически отражать большинство, а в том, чтобы динамически формировать его. Вставши на путь революционной диктатуры, рабочий класс России тем самым сказал, что свою политику в переходный период он строит не на призрачном искусстве соревнования с хамелеонскими партиями в целях уловления крестьянских голосов, а на фактическом вовлечении крестьянских масс, рука об руку с пролетариатом, в дело управления страной в подлинных интересах трудящихся масс. Эта демократия поглубже парламентаризма!

Л. Д. Троцкий, Терроризм и коммунизм, -1

Для Российской социал-демократической партии характерны типичные для всех российских политических структур того времени черты: утопизм политической программы, крайне негативное отношение к существующему самодержавному режиму, стремление к его полному разрушению. Все это сочеталось с признанием государства главным средством построения социализма как справедливой общественной формации. Это выразилось в программном требовании диктатуры пролетариата. Ориентируясь на рабочий класс, РСДРП выражала интересы многих социальных групп огромной страны, находившейся в переходном состоянии.

И. В. Котляров, Социология политических партий, 2011

Сама идея гражданской нации возникла как рефлексия по поводу роли общества по отношению к государству и тесно связана с доктриной «общественного договора» или «народного суверенитета». Суть ее хорошо известна, напомню лишь некоторые ее положения: не государь, а народ (общество) является источником власти, суверенитета; не народ служит государству, а государство является «слугой народа», проводником его коллективного национального интереса. Из этого вытекает также и то, что не отдельная группа (династическая, корпоративная или этническая), а все общество выполняет государствообразующую функцию, именно оно вырабатывает современные политические механизмы делегирования, разделения полномочий и другие, которые должны предотвращать возможность узурпации власти. Однако, каким бы демократическим ни было устройство государства само по себе, оно не дает гарантий от перерождения его в диктатуру. Только развитая гражданская нация с устоявшимися гражданскими ценностями и институтами гражданского общества может быть таким гарантом.

Эмиль Паин, Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России, -1

Политическое значение диктатуры пролетариата сохранилось и в последующих советских конституциях, принятых после образования Союза ССР. Положения о диктатуре пролетариата существовали в Конституциях СССР 1924 и 1936 годов, а также в конституциях союзных республик, в частности в Конституциях РСФСР 1925 и 1937 годов. В процессе политической эволюции социальная основа диктатуры пролетариата постепенно расширялась. Во-первых, были ликвидированы социальные слои, возникающие вследствие свободы экономической деятельности, которая была запрещена в Советском государстве. Во-вторых, через систему местных Советов простые слои населения были привлечены к участию в управлении государством под политическим контролем правящей партии большевиков. В-третьих, социальная политика Советского государства способствовала росту благосостояния советских граждан, хотя компартия оставалась главным интерпретатором того, что считалось «общим благом». Можно согласиться с тем, что диктатура пролетариата «была призвана просветить массы, втягивая их в практическую работу строительства нового общества, а затем уступить место народовластию»[233]. Стратегическая цель превращения диктатуры пролетариата в режим народовластия повлияла на выработку концепции самоуправления трудящихся, которая предполагала повсеместную и широкую замену форм государственного управления формами общественного самоуправления.

И. А. Кравец, Российский конституционализм: проблемы становления, развития и осуществления, 2005

Очередь для фашистского режима наступает тогда, когда «нормальных» военно-полицейских средств буржуазной диктатуры, вместе с их парламентским прикрытием, становится недостаточно для удержания общества в равновесии. Через фашистскую агентуру капитал приводит в движение массы ошалевшей мелкой буржуазии, банды деклассированных, деморализованных люмпенов, все те бесчисленные человеческие существования, которые финансовый капитал сам же довел до отчаяния и бешенства. От фашизма буржуазия требует полной работы: раз она допустила методы гражданской войны, она хочет иметь покой на ряд лет. И фашистская агентура, пользуясь мелкой буржуазией, как тараном, и сокрушая все препятствия на пути, доводит работу до конца. Победа фашизма ведет к тому, что финансовый капитал прямо и непосредственно захватывает в стальные клещи все органы и учреждения господства, управления и воспитания: государственный аппарат с армией, муниципалитеты, университеты, школы, печать, профессиональные союзы, кооперативы. Фашизация государства означает не только муссолинизацию форм и приемов управления, – в этой области перемены играют в конце концов второстепенный характер, – но, прежде всего и главным образом, разгром рабочих организаций, приведение пролетариата в аморфное состояние, создание системы глубоко проникающих в массы органов, которые должны препятствовать самостоятельной кристаллизации пролетариата. В этом именно и состоит сущность фашистского режима.

Л. Д. Троцкий, Немецкая революция и сталинская бюрократия, 1932

В 1837 г. Огюст Бланки создал «Общество времен года» (название отражает структуру общества: каждые 7 членов образовывали ячейку, которая называлась «неделя»; 4 «недели» составляли «месяц»; 3 «месяца» – «время года»; 4 «времени года» – «год»). К 1839 г. организация насчитывала 4–5 тыс. человек. Бланки полагал, что изменить политическую систему и условия жизни возможно лишь путем политического переворота, который один только способен привести к социальным преобразованиям. Политическая революция, подчеркивал Бланки, имеет своей непосредственной задачей низвержение власти капитала, а конечной целью – установление коммунистических порядков, полное устранение всякой эксплуатации. Бланки представлял революцию как вооруженное восстание, инициированное конспиративной организацией. Он считал естественным и исторически неизбежным доверить руководство революционным движением выходцам из самой буржуазии. В ее рядах имеется некоторое избранное меньшинство, от которого исходят идеи преобразования и которое ведет массы на бой против капитала. Бланки полагал, что грядущая революция завершит вековую борьбу «бедных и богатых», «труда и капитала», а следовательно, будет в интересах пролетариата. Для закрепления революции, проведения необходимых преобразований необходима революционная диктатура, утверждал Бланки. В его представлении она есть не диктатура класса, а «диктатура Парижа». Как отмечал В. П. Волгин, Бланки имел в виду «диктатуру революционной организации, опирающейся на определенную часть парижского населения – на парижский плебс» [159, с. 316]. Бланки считал, что первоочередной задачей революционного правительства является разоружение буржуазии.

И. Р. Чикалова, Партии, профессиональные союзы, женские организации Франции, Германии, Великобритании (1815–1914), 2015

Однако видеть за этим, как предлагают многие наши современники, ликвидацию диктатур и необратимость победы демократии, пока рано, ибо в посткоммунистическом пространстве общественно-политические перемены в духе оттеснения государства ассоциациями демократического самоуправления недостаточны и иллюзорны. Здесь необходимо параллельно создавать «гегелевское гражданское общество» в экономике путем рыночных преобразований, а это, в свою очередь, означает угрозу возникновения новой олигархии.

Коллектив авторов, Гражданское общество. Истоки и современность, 2006

Гарнизонное государство, по сути, не имеет никакого отношения к демократии. В нем «…инструментальная демократия будет не востребована, хотя символы мистической “демократии”, вне всякого сомнения, сохранятся. Инструментальная демократия существует там, где власть (authority) и контроль широко рассредоточены среди граждан государства. Мистическая “демократия” – это, строго говоря, никакая не демократия, поскольку ее можно обнаружить там, где власть и контроль максимально сконцентрированы [в руках немногих], но где, тем не менее, согласно сложившейся практике, говорят от имени народа в целом. Таким образом, диктатура может прославлять свою “демократию” и с презрением говорить о таких “механических средствах”, как правление большинства на выборах или в легислатурах»[243].

Э. Я. Баталов, Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века, -1

Во-первых, существовала общая юридическая неопределенность в отношениях Государственной думы и монарха, которая вытекала из Основных законов в редакции 1906 г.[174] Это была система монархического конституционализма германского типа, которая сочетала элементы дуализма в организации власти с положениями, дающими реальное преобладание монархической власти. Установление данной системы Манифестом 17 октября 1905 г. представляло собой вынужденный компромисс между монархической диктатурой и конституционной системой – решение, фактически навязанное царю СЮ. Витте и принятое под влиянием великого князя Николая Николаевича. Николай II считал, что попытки ограничить монархию в России есть «истинная чепуха», а принятие Манифеста определял как «день крушения»[175]. Царь придерживался идеи патриархальной монархии – необходимости соответствия управления «самобытным русским началам», воплощенным в единении между царем и земскими людьми. В либеральной политической культуре, напротив, доминирующее значение приобрела идея монистического парламентаризма в виде парламентской монархии британского типа или даже парламентской республики по образцу Франции того же периода. Эйфорическая вера кадетов в парламентаризм как святыню не была поколеблена первой русской революцией, но, напротив, вызывала неприятие думской монархии, разочарование в которой возникало из-за бюрократизации режима и подмены самой идеи народного представительства[176]. Столыпинская модель политической системы предлагала прагматический синтез этих двух крайних позиций (патриархальной и конституционной монархии), отстаивая курс авторитарной модернизации[177]. Однако она встречала жесткую оппозицию как либеральной общественности, так и представителей правящей бюрократии. Столыпину не удалось создать правительство общественного доверия или его эрзац: попытки привлечь либеральную оппозицию не увенчалась успехом. В условиях, когда либеральное общественное мнение отстаивало конституцию и парламентаризм, царь, как показывают записи его дневника, поддерживал все инициативы по их сворачиванию – роспуску Думы и введению мнимого конституционализма.

А. Н. Медушевский, Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке, 2017

Большинство ученых, исследующих различные аспекты политического плюрализма, исходят из того, что именно этот тип политических отношений выступает антиподом тоталитарному режиму. По образному выражению политолога А. Сабова, политический плюрализм – демократическая узда против любых диктатур, будь то административных, партийных или военных.[125] По мнению Л. С. Явича, «без углубления демократии в области политики, без политического плюрализма, в том числе плюрализма мнений, убеждений, без общественно-политических течений, союзов единомышленников, движений и фронтов нельзя надлежащим образом решить экономические проблемы».[126] С точки зрения В. И. Козодоя, при отсутствии политического плюрализма выборы превращаются в фарс, парламент – в министерство по производству законов[127]. В значительной степени просчеты в логике действий правительств, издержки в принимаемых ими законодательных актах и экономических прогнозах являются следствием стереотипизированных действий, содержащих определенные требования к условиям и результатам социально-политической практики. Не бывает случайных научных результатов, как и не может быть не продуманных общественно-политических отношений, иначе у страны не будет ясности в определении своего будущего. Весьма опасно полагаться на стереотипизированный алгоритм, ибо, как справедливо отмечает А. Н. Харитонов, «теоретическая модель демократической политической системы обладает не менее мощным деструктивным потенциалом по сравнению с политической системой тоталитарного типа»[128].

К. В. Старостенко, Конституционно-политическое многообразие, 2008

Таким образом, крайне правые большевики под демократией подразумевали диктатуру многочисленной, но не самой лучшей части населения. Власть в руках трудящихся, по нашему мнению, возможна лишь в виде диктатуры, способной принуждать талантливых организаторов, деловых людей, творческих работников делать то, что необходимо для укрепления диктаторской власти.

В. А. Поцелуев, Великий Ленин. «Вечно живой», 2014

В 2009 г. Дж. Шарп (наряду с Дж. Маккейном и Дж. Соросом) был обвинен иранскими руководителями в причастности к попытке государственного переворота. Причем негодование Тегерана подкреплялось появлением (накануне волнений) в Интернете знаменитого пособия профессора Шарпа «От диктатуры к демократии» в переводе на фарси[5]. Спустя два года администрация Б. Обамы, отягощенная участием одновременно в двух военных кампаниях, сделала ставку на непрямое участие в смене режимов в Тунисе (январь 2011 г.) и Египте (февраль 2011 г.)[6]. Ненасильственным сопротивлением также охвачены Алжир (2010–2011), Йемен (2011), Сирия, Бахрейн, Иордания и Ливия. В меньшей степени протестный потенциал проявился в Марокко, Саудовской Аравии, Ливане, Ираке, Омане, Кувейте, Мавритании, Судане, Сомали, Западной Сахаре и Джибути. Этот широкий список стран приближает решение долгожданной задачи Соединенных Штатов: перестроить Большой Ближний Восток на свой лад, предоставив проамериканским элитам новую легитимность, необходимую в условиях ослабления глобальных позиций доллара.

Максим Юраков, Переворот, 2016

Советский Союз с самого начала строился как альтернатива «мировому капитализму», т. е. Западу. На рубеже 1990-х годов эта альтернативность была снята, российское руководство провозгласило курс на строительство демократического государства, рыночной экономики, гражданского общества. На международной политической арене Россия официально стала партнером США и Европы. Тем не менее спустя 15 лет после распада СССР многие российские и зарубежные наблюдатели утверждают, что Россия «застряла между прошлым и будущим» – между диктатурой и демократией1, бюрократически «схваченным» и свободным рынком, цензурой и самоцензурой подконтрольных государству средств массовой информации и свободой слова независимых СМИ. Часто делают вывод, что в России с наступлением XXI в. произошел откат назад и страна двигается в неверном направлении2.

Д. В. Тренин, Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад», 2006

Одновременно с дезориентацией высшего руководства СССР американские спецслужбы готовили ударный отряд новой политической силы с целью его свержения. Сегодня в офисах Национального демократического института и Международного республиканского института в Вашингтоне можно увидеть агитационные плакаты и листовки ельцинской избирательной кампании 1990 года, которую под прикрытием прославления Горбачева как современного мирового лидера вели американские спецслужбы. Они создавали сеть агентов влияния с целью разрушения СССР и одновременно превозносили Горбачева за организованную им перестройку, суть которой свелась к саморазрушению системы управления страной и резкому нарастанию хаоса. Как только хаос позволил организовать новую политическую силу, на Горбачева было оказано мощное давление со стороны пользовавшихся его доверием западных лидеров с целью парализации политической воли и удержания от применения законной силы для наведения порядка. В то же время выпестованный американскими спецслужбами и окруженный западными агентами влияния Ельцин организовал в Верховном совете РСФСР антисоветский майдан, парализовав деятельность союзных органов власти. Организованный вскоре после этого при поддержке руководства США Беловежский сговор заранее подготовленных американскими агентами влияния руководителей трех славянских республик похоронил СССР. Коммунистическое руководство бывших советских социалистических республик мгновенно перекрасилось в националистов, занявшись установлением олигархических диктатур своей личной власти в новых национальных государств на антикоммунистической и русофобской основе.

С. Ю. Глазьев, Последняя мировая война. США начинают и проигрывают, 2016

Голодные, недовольные, но бесправные крестьяне не слишком беспокоили правительство, несмотря на их колоссальную численность. Однако в самом центре китайского общества находилась еще одна социальная группа, которая была разочарована проводимой Мао политикой ничуть не меньше крестьян, а может быть, и больше. Ветераны Красной армии и старые партийцы один за другим становились жертвами «чисток» в ходе многочисленных политических кампаний. Немало опальных партийцев пострадали вследствие борьбы за власть, которую они вели с Мао Цзэдуном или с его приближенными, действовавшими от лица своего патрона в собственных интересах. Некоторые имели достаточно смелости, чтобы высказывать мнение, противоречившее позиции Мао; кто-то даже лично вступал с ним в спор; отдельные кампании, инициированные Мао, оказывались столь невероятны, что любому независимо мыслящему человеку было, по видимости, крайне сложно удержаться от заявления о своем несогласии. Поскольку терпимость не входила в круг почитаемых Мао добродетелей, а в эпоху диктатуры пролетариата и вовсе находилась под запретом, в Китае были выявлены миллионы «правых уклонистов» и «агентов капитализма».

Рональд Коуз, Как Китай стал капиталистическим, 2013