Анекдот

Анекдо́т (фр. anecdote — краткий рассказ об интересном случае; от греч. τὸ ἀνέκδοτоν — не опубликовано, букв. «не изданное») — фольклорный жанр, короткая смешная история, обычно передаваемая из уст в уста. Чаще всего анекдоту свойственно неожиданное смысловое разрешение в самом конце, которое и рождает смех. Это может быть игра слов или ассоциации, требующие дополнительных знаний: социальных, литературных, исторических, географических и т. д. Тематика анекдотов охватывает практически все сферы человеческой деятельности. В большинстве случаев авторы анекдотов неизвестны.

В качестве алгоритма формы выступает пародическое использование, имитация исторических преданий, легенд, натуральных очерков и т. п. В ходе импровизированных семиотических преобразований рождается текст, который, вызывая катарсис, доставляет эстетическое удовольствие. Упрощённо говоря, анекдот — это бессознательно проступающее детское речевое творчество. Возможно, отсюда характерное старинное русское название — байка.

В России XVIII—XIX вв. (и в многочисленных языках мира до сих пор) слово «анекдот» имело несколько иное значение — это могла быть просто занимательная история о каком-нибудь известном человеке, необязательно с задачей его высмеять (ср. у Пушкина: «Дней минувших анекдоты»). Классикой того времени стали называть такие «анекдоты» про Потёмкина.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Конечно, читателям встретятся здесь и хорошо знакомые истории. Возможно, некоторые уже в печёнках сидят. Тем не менее автор не нашёл сил отказаться от того, чтобы включить их в книгу, поскольку старался сделать её максимально полной. К тому же от многократного повторения анекдоты и байки только выигрывают, приобретая новые краски и повороты, шлифуются, отбрасывая случайное и выявляя суть. Несмотря на обилие литературных источников, это не научное издание, точность некоторых фактов вызывает большие сомнения, порой одни и те же слова фольклор приписывает разным лицам… И тут мы очень надеемся на помощь читателей, которые смогут уточнить некоторые имена, обстоятельства, детали. Надеемся, что наши уважаемые читатели напишут в издательство об интересных случаях, прямо или косвенно связанных с Утёсовым, свидетелями которых они были или о которых им известно. Такое не исключено – ведь круг общения артиста был очень широк.

Александр Хорт, Утесов. С песней по жизни, 2013

Огромное, на 400 почти страниц, эссе о смерти, куда инкорпорированы анекдоты из барнсовской жизни, байки о его родителях, истории из жизни французских писателей и русских композиторов, воображаемые диалоги с читателями и критиками; много цитат из Флобера и Жюля Ренара (французская литературно-философская традиция всегда была для Барнса удобным интерфейсом, позволяющим размышлять о чем-либо с большей степенью абстрактности, чем обычно принято у англичан). Теоретически «Нечего бояться» можно назвать автобиографией – здесь много очень личной информации об авторе – но, парадоксальным образом, неавторизованной; сам Барнс, во всяком случае, прямо заявляет, что нет, это не автобиография. Барнс все время так или иначе крутится вокруг темы смерти – но не претендует на то, чтобы закрыть тему; это не окончательная-правда-о-смерти или, там, пособие-по-искусству-умирать-достойно; что Барнса на самом деле интересует, так это характеры людей, как они раскрываются перед лицом смерти; а еще – Бог, правда, память, воображение, лицемерие, искусство. В любом случае Барнс не скрывает, кто он: не просто частное лицо, но писатель, который всю жизнь выдумывал неправду для того, чтобы высказать какую-то Правду.

Джулиан Барнс, Нечего бояться, 2008

И сатира и юмор доверху наполнены идеологической начинкой. Сегодня, когда орава отечественных юмористов потчует нас в основном беззубой развлекаловкой, странно выглядят многие анекдоты эпохи Сталина, которые несут философскую нагрузку. При этом хотелось бы отметить одну из приятных особенностей той эпохи. Рождавшиеся стихийно в народе анекдоты, где одним из персонажей выступал Сталин, в целом возвеличивали вождя. Вождь выступал в них обычно не как третируемое, а как третирующее начало. Сугубо отрицательно он выглядел лишь в анекдотах, которые сотворялись «высоколобыми» антисоветскими интеллектуалами, по преимуществу еврейскими. Позитивный сталинский образ вызывал у них желание затмить его мутным валом очернительских баек, для которых сюжеты брались отовсюду, откуда можно, даже из старинных антологий. Они порой сами говорили о своем «творчестве», с удивлением констатируя (почти цитата): «Анекдоты о Ленине получаются злобные, но с уважением. Анекдоты о Сталине получаются очень злобные, но с очень большим уважением». Зато анекдоты о Хрущеве получались у всех смешные и незлобные, о Брежневе – и несмешные и незлобные, а о Горбачеве – вообще не получались и не получаются, если к ним не приладить сталинский и околосталинский фон.

Группа авторов, Сталин шутит…, 2013

Эта статья, повторяю, не была опубликована, но, готовя ее, я обратился к целому ряду работ и полемик не только о Бродском, но и вообще к современному толкованию еврейской темы в искусстве. Например, неизвестный мне автор Андрей Буровский написал целую книгу «Вся правда о российских евреях», к которой взял эпиграф из А. И. Солженицына: «Правду всем надо уметь выслушать. Всем на свете. И евреям тоже». Он там и впрямь рубит правду, как шашкой – направо и налево, демонстрирует начитанность, знание еврейской истории и состав крови всех поминаемых героев. Вот характерный отрывочек: «Национальность семей меняется, хотя чаще всего не за одно поколение. Сохранился прелестный анекдот: как-то на придворном балу к маркизу де Кюстину подошел император Николай I.

Александр Бобров, Иосиф Бродский. Вечный скиталец, 2014

Ангел Богданович… «Мир Божий»… у неискушенного читателя может возникнуть ожидание чего-то религиозно-православного, эмоционально-кроткого… Ничего подобного! Перед нами наследник Писарева. Определенность, безжалостность, цепкость. Его приговор: Мельников – флюгер, двуликий Янус, сыщик-доброволец, «прирожденный искоренитель», «дошлый малый», который, однако, сумел перевернуться и сделать двойную карьеру: в романе он с любовью описывает то, что разрушал в роли чиновника, и описывает не как исследователь, а по-прежнему как чиновник, угадывающий спрос начальства. Если у Печерского и можно усмотреть какие-то идеалы, то это идеалы купецкие: деньги, сила, хитрость, удачливость в обмане. Письмо слащавое и пошлое, сплошь «добры молодцы» да «красны девицы», в общем – типичная суздальская мазня и никакого психологизма. К тому же много старческой болтовни и пустых анекдотов; в этом Печерский похож на Лескова: он не владеет материалом, а материал его «ведет». Смешно вспомнить, что при начале публикации роман «В лесах» ставили рядом с романами Тургенева и Гончарова, а Катков и его партия превозносили Печерского чуть ли не как русского Гомера; порядочные люди тогда отмалчивались. Но теперь истина прояснилась, – итожит А. Богданович, – значение Печерского ничтожно, а в будущем он и вовсе будет забыт.

Павел Мельников-Печерский, В лесах

Думаю, что сложившийся имидж «безбашенной хулиганки» – в некотором смысле «охранял» Раневскую в жизни. Она могла себе позволить публично сказать нечто, за что не просто «обычного работягу», но и «заслуженного» культурного работника могли начать довольно ощутимо «прессовать». Речь идёт о довольно «смелых» для того времени шуточках на политические темы. Тем более что разговор не об обычном пересказывании расхожих анекдотов (а за это тоже можно было попасть под репрессивный аппарат недремлющей Государственной машины!), а именно о генерировании совершенно новых смыслов и образов, кои выглядели весьма «обидными» для действующей власти – под определённым углом зрения.

Раневская Ф. Г., Арлекин и скорбный Экклезиаст, 2017

Глаза второго загораются в предчувствии удачи: сейчас мы схватим сюжет за хвост, как жар-птицу. Но не успевает первый закончить свой рассказ, как глаза другого гаснут и он только выразительно машет рукой. Тем не менее эта новелла вызвала в мозговых извилинах напарника какую-то реакцию, что-то там зацепила, и он в свою очередь извлекает из недр памяти забавную историю, которая произошла с его знакомым. Эта история тоже не тянет на сюжет, но отдельные ее элементы можно использовать. Ежедневно соавторы совершают жуткое насилие над памятью, пытаясь вспомнить занятные случаи, газетные статьи, анекдоты, фабулы других произведений (нельзя ли трансформировать так, чтобы никто не заметил?), судебные процессы, происшествия, фельетоны, истории из собственного прошлого…

Брагинский Э. В., Берегись автомобиля, -1

Осмеяние в анекдотах В. И. Ленина, Ф. Э. Дзержинского, Л. И. Брежнева и других видных фигур Советского Союза разрушало имидж СССР и советской власти. Некоторые анекдоты были исключительно эффективным оружием против СССР и сейчас появляется немало свидетельств тому, что не все, но многие из них создавались на основе «информационного заказа» в спецслужбах противников СССР по «холодной войне». При этом для работы использовались «кадры» эмигрантов из СССР, сознательно за вознаграждение участвовавших в войне против своего народа. Подобное осмеяние разрушало устои святости государства, его историю и культуру. Благодаря таким анекдотам, значительное число людей в нашей стране, сыновья и внуки тех, кто заставил весь мир уважать и бояться их своей силой, самоотверженностью и любовью к Родине, превратилось в «Иванов, родства не помнящих». Такое превращение во многом объясняет тот поразительный факт, что немалая часть людей не сопротивлялась разрушению своей страны («зачем защищать то, над чем мы так смеялись, что выглядит столь нелепо и убого!?») и не переживает по поводу ее сегодняшней деградации («зачем переживать об этой стране – мы над ней так смеялись, вероятно, она на самом деле обречена и нечего о ней горевать!»).

Смирнов С. В., Манипуляция сознанием – 2, 2015

В пушкинскую эпоху подобные забавные литературные портреты, щедро сдобренные необычными случаями или событиями, назывались литературными анекдотами. В «Частной риторике» Н. Ф. Кошанского было подмечено: «Цель его (анекдота) – объяснить характер, показать черту какой-нибудь добродетели (иногда порока), сообщить любопытный случай, происшествие, новость…». Понимание неожиданности, невероятности как ведущих черт анекдота органично входит и в определение жанра, данное в «Энциклопедическом лексиконе» А. Плошара: «…краткий рассказ какого-нибудь происшествия, занимательного по своей необычности, новости или неожиданности…»

Мягкова Лора, Операция «Ы» и другие приключения Вицина, Никулина и Моргунова, 2014

Девятисотстраничный фолиант Сюзанны Кларк способен понравиться самым разным читателям. Во-первых, это исторический роман, в котором дотошно воссозданы не только реалии эпохи, но и ее язык, ее стиль, – история современной литературы знает только один подобный подвиг: «Имя Розы» Умберто Эко. Радует то, что языковые прелести книги доступны и россиянам: книга великолепно переведена, что заставляет вспомнить и сдержанную прозу Пушкина, и достоверные гоголевские гротески. Во-вторых, Кларк должна прийтись по нраву каждому поклоннику фэнтези. «Стрендж и Норрелл» – дальние родственники «Волшебника Земноморья»: автор использует магию не только как прием авантюрного романа, но описывает очертания границ, за которые не следует заглядывать человеку, и причины, по которым их порой все же стоит пересекать. В-третьих, «Стрендж и Норрелл» – подарок для англомана: за тем, что покажется иным читателям занудством и бесчувственностью, поклонники Вальтера Скотта и Кольриджа увидят английскую сдержанность, способ передавать через недосказанность массу косвенной информации. Кларк обставила свою выдумку с беспримерным вкусом и вниманием: обилие ссылок на несуществующие труды по магии, исторических ироничных анекдотов, вставных новелл и красочных описаний иных миров заставляет читателя поверить, что перед ним не просто огромный роман, но достоверный исторический рассказ о возрождении магии.

Кларк Сюзанна, Джонатан Стрендж и мистер Норрелл, 2004

Идейно-пропагандистский аппарат почти на всем протяжении существования СССР (за исключением разве нескольких лет «позднего» застоя, после смерти М.А. Суслова) был исключительно гибок и силен, что позволяло ему одерживать верх над сильнейшими противниками в условиях открытой идеологической войны с Западом и тотальных политических и экономических неудач в собственной стране. Анекдот о советском гражданине, который «слышал не то, что видел, а видел не то что слышал» – и в то же время, заметим, был, в общем, вполне лоялен к властям (горстка столичных диссидентов-интеллектуалов, не находящая особого сочувствия у «широких народных масс», не в счет), – косвенное признание высочайшего класса советских идеологов. То, что глухая пассивная оборона в любой борьбе бесперспективна, здесь понимали великолепно – и к запретам на имя (а в случае с Гумилевым мы имеем дело как раз с такой формой идеологического остракизма), насколько мне известно, не прибегали без крайней к тому необходимости. Имена-то, кстати, в отличие от каких-либо иных сведений об объекте повествования, не просто использовались, но и, превращенные в элементы устойчивых сочетаний, внедрялись в массовое сознание. Кто таков Николай II? – Кровавый! А Троцкий? – Иудушка! Бухарин? – Помесь лисицы и свиньи! Сталин? – Слишком груб! Культ личности! Хрущев? – Волюнтарист, кукурузник…

Зобнин Ю. В., Николай Гумилев, 2013

Следующая форма развлечения, которая также связана со школой поэтики, это анекдот или анекдотичная ситуация. Анекдот может иметь форму не только забавного рассказа в картинках или без оных, не только остроумного ответа, но и своеобразной дидактической притчи, например, на обложке «Галчёнка» изображена мудрая слониха, которая объясняет слонятам, почему обезьяна валяется пьяная, с бутылкой: «Слониха – детям: “Вот видите, до чего доходит животное, когда оно начинает подражать человеку”» (см.: Галченок. 1911. №7. С. 16).

Русская развлекательная культура Серебряного века. 1908-1918, 2017

Если покопаться на стеллажах любого крупного книжного магазина, то квазилитературы, изготовленной из воды и различных вкусовых добавок, обнаружишь с избытком. Откровения поп-звезд. Театральные анекдоты с вековой бородой. Рассуждения юмористов о своем нелегком, но почетном труде. Интересно, о чем эстрадник-юморист, всю жизнь читавший со сцены чужие тексты, может самостоятельно написать книгу? О том, как напивались на гастролях, просыпались в чужих номерах и падали с кроватей? Очень смешно, просто обхохочешься. Как увидишь на обложке знакомую глуповатую физиономию, так сразу и возвышаешься добрым, искренним смехом. Школа жизни! Нравственный опыт поколений!

Коллектив авторов, Испытание реализмом. Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова: традиция и новаторство» (к 60-летию писателя), 2015

Предметами, привычками и людьми Масяня обрастает постепенно, от мульта к мульту. В первом цикле мультфильмов Куваев наделяет свою героиню своеобразной визитной карточкой – особым смехом[61], собственным анекдотом (старым и несмешным) и собственной песней (без слов), которые, по мнению художника, сродни внутреннему голосу человека: «Умейте рассказывать анекдоты. Рассказывайте их только самому себе, потому что все равно никто не поймет… А если и поймет, то все равно по-идиотски»[62]. «Своей песней можно насладиться тока в одиночку»[63].

Сборник, Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции, 2002

О жизни Ивана Баркова известно чрезвычайно мало. Даже отчество его, по одним данным, Семенович, по другим – Степанович, по третьим – Иванович. Исторические анекдоты о нем, рассеянные по мемуарам разных лиц, – единственный доступный источник сведений о нем. И если они хотя бы частично отражают личность Баркова, то это был человек «веселого и беспечного нрава».

Казакевич А. В., От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей, 2018

Сама идея мне казалась интересной, хотя после всего, что было понаписано о Пушкине за последние 30 лет, вряд ли особенно оригинальной. Чтобы она не растворилась с самого начала среди псевдохармсовских анекдотов, ей нужна была особая форма, и в качестве этой формы я выбрал странные повествования Борхеса, в которых эрудиция тесно переплетается с выдумкой, факт и вымысел являются равноправными элементами «виртуальной реальности» книжного мира.

Герасимов Илья, Нулевые. Степень. Письма, 2009

6. Услышанная история. Писатель может взять ее за основу произведения, более или менее изменив. Или, отталкиваясь от нее в самостоятельных рассуждениях, придумать иную, имеющую отдаленную общность с начальной или вовсе ей противоположную. Так, рассказ Семена Альтова «Геракл» основан на одесском анекдоте, в свою очередь основанном на подлинном случае.

Веллер М. И., Технология рассказа, -1

Есть, однако, и в первой книге г. Чехова страницы совершенно другого рода. Над обычным уровнем стоят уже те рассказы, в которых анекдот переплетается с картинкой нравов, и действующие лица перестают быть только марионетками, гримасничающими и кривляющимися на потеху нетребовательных зрителей. Таково, например, изображение мирного уголка, встревоженного вестью о скором прибытии важной особы и готовящегося пленить ее стройным церковным пением («Певчие»). Особа приезжает… и выражает желание, чтобы обедня, ради скорости, была отслужена без певчих. Противоположность между предшествующей суетой и последующим разочарованием производит истинно комическое впечатление, достигаемое без всяких усилий со стороны автора. Очень недурны также рассказы: «У предводительши», «Оба лучше», «Пересолил», «Комик»; и здесь источник комизма заключается в контрасте, не притянутом за волосы, но вполне естественном и жизненном. Хорошо удаются автору и очерки детской психологии («Кухарка женится», «Детвора»), но всего выше поднимается он тогда, когда рисует душевное состояние, когда средоточием рассказа служит не «происшествие», а момент – комический или трагический, это все равно – из внутренней жизни человека. В «Сонной одури», например, мы точно видим собственными глазами залу судебных заседаний, над которой царит безнадежная, непроходимая скука, – и для нас понятны смутные образы, навеваемые ею на дремлющего адвоката. В «Злоумышленнике» чрезвычайно живо обрисован крестьянин, сделавшийся преступником сам того не зная и не понимая. В «Тоске» трогательна фигура извозчика, удрученного горем и напрасно ищущего, кому бы его поведать.

Арсеньев К. К., Беллетристы последнего времени, 1887

Реплики Данилы (вообще, у Балабанова почти нет диалогов в классическом смысле, монологов тем паче; его персонажи общаются репликами, и даже не друг с другом, а будто целя, а то и плюя, в яблочко невидимого смысла). Так вот, разговорная манера Данилы – не так содержательно, как интонационно – ложится рядом с анекдотами и байками о вожде.

Колобродов А. Ю., Здравые смыслы. Настоящая литература настоящего времени, 2017

Иногда мне кажется, что рамки эстрадного жанра слишком узки. Жизнь настолько многомерна, что не вмещается в ёмко и предельно ясно выстроенные фразы, которые я произношу со сцены так, чтобы зрителю было легко услышать, понять, рассмеяться и запомнить, а потом передать в разговоре с друзьями и знакомыми в качестве цитаты или анекдота.

Задорнов М. Н., Русские – это взрыв мозга! Пьесы, 2016

По такому же принципу выявляется интеллектуально-политический уровень в романе. На этом уровне главный персонаж – Евгений Онегин – будет обрастать следующими словесными смысловыми знаками: бранил Гомера, Феокрита, читал Адама Смита, помнил анекдоты, два стиха из Энеиды, особо почитал Назона, барщину заменил оброком, знал, как государство богатеет… Онегин сумел коснуться до всего слегка сученым видом знатока.

Камедина Л. В., Текст в диалоге с читателем: опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия, 2014

Было бы скучным педантизмом спрашивать, кто считает критерием качества литературных персонажей желание с ними познакомиться, какие толстовские басни составляют тысячи страниц, почему «каторга, ссылка, солдатчина» Достоевского связаны «с попытками утвердить себя во внехудожественных сферах» (ведь не сам же себя он отправил на каторгу). Это, скорее, литературные анекдоты в духе Хармса (хотя слушатели Довлатова о таком авторе, вероятно, не подозревали).

Довлатов С. Д., Блеск и нищета русской литературы (сборник), 2010

Какое застолье обходится без анекдотов? К месту рассказанный анекдот – лучший способ создать непринужденную дружескую атмосферу, объединить гостей и показать собственное остроумие. Одна жалость – самые смешные анекдоты почему-то очень быстро вылетают из головы, и искрометное выступление превращается в невнятное мычание: «Ну, как там его… ну, все поняли…»

Свежайшие отборные анекдоты к праздничному столу, 2011

Веселые или печальные, они бесценны, если внятно и со вкусом изложены, и нет для меня ничего заманчивее анекдотов в пушкинском значении слова: его table-talk стоит пяти диссертаций. «Как-то раз…», «рассказывают, что…» – именно так и должен начинаться хороший текст!

Шендерович В. А., Изюм из булки. Том 1, 2013

К месту рассказанный анекдот – лучший способ создать непринужденную дружескую атмосферу, объединить гостей и показать собственное остроумие. Одна жалость – самые смешные анекдоты почему-то очень быстро вылетают из головы, и искрометное выступление превращается в невнятное мычание: «Ну, как там его… ну, все поняли…»

Cвежайшие уморительные анекдоты, 2015

Третья и едва ли не самая главная причина падения языка – возрастающее невежество. Столь часто оплакиваемое вторжение в литературу демократической богемы было бы менее опасным, если бы у нас, как, напр., во Франции, существовало крепкое зерно литературных традиций. Но такого зерна нет. Будущий историк русской журналистики соберет много печальных современных анекдотов, рисующих это понижение уровня образованности. В одной большой петербургской газете я прочел известие о том, что знаменитая драма Генрика Ибсена «Нора» в первый раз была поставлена с большим успехом – о ужас! – в Веймарском театре, когда им управлял Гёте! В другой газете перевели имя французского поэта Леконта де Лиля – граф де Лиль. Таких курьезов множество.

Мережковский Д. С., О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы, 1892

Порой доходит до анекдотов. Пишут: «Никто не предполагал… что какой-нибудь фермер будет начинать с абсолютного нуля». Переводчик имел в виду, разумеется, на пустом месте и не заметил, что в текст ворвалось совсем некстати инородное физическое понятие: температура -273°!

Галь Нора, Слово живое и мертвое, 1972

Какое застолье обходится без анекдотов? К месту рассказанный анекдот – лучший способ создать непринужденную дружескую атмосферу, объединить гостей и показать собственное остроумие. Одна жалость – самые смешные анекдоты почему-то очень быстро вылетают из памяти…

Лучшие новейшие анекдоты, 2014

Мышь с серпом, как и “жуть с ружьем”, – комический аспект экранных драм, низведенный до анекдота страх. Или даже так: мышь с ружьем – это тот единственный образ страха, если вообще не единственный образ, который возникает при просмотре и анализе русских сериалов.

Сборник, Языки страха. Женские и мужские стратегии поведения, 2003

Термин «антисемитизм» был введен в обиход относительно недавно (в 1879 году) венским заштатным журналистом Вильгельмом Марром. Неприязнь же христиан к евреям имеет далекие корни и возникла в пятом веке, как только новая модификация иудейской доктрины – христианство – стала официальной религией империи Рима. Первые христиане считали именно себя «правильными» евреями. Евреи же, конечно, думали наоборот, то есть что христиане – опасные еретики. В русле этого первого внутрипартийного конфликта у христиан возникла тенденция интерпретировать разрушение Иерусалимского храма в 70 году н. э., а также всего Иерусалима в 135 году н. э. как божие наказание уклонистам. Тогда же возникли первые разговоры о богоубийстве руками иудеев. Взаимное раздражение нарастало. В девятом веке в литургию христианской пасхальной мессы в тот стих, где возносились молитвы за язычников и иудеев, была введена зловредная поправка: «за евреев молиться не преклоняя колен». Вот он, первый случай, когда вредность уже начала походить на анекдот. А дальше стала отпадать охота смеяться.

Эко Умберто, Пражское кладбище, 2011