Эпиграмма

Эпигра́мма (др.-греч. ἐπίγραμμα «надпись») — небольшое сатирическое стихотворение, высмеивающее какое-либо лицо или общественное явление.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Кантемир, Тредиаковский и Ломоносов обращались к жанру сатирической эпиграммы эпизодически, иное дело – Сумароков. Он написал около ста эпиграмм и около двадцати эпиграмматических эпитафий. Об их популярности свидетельствует факт, что они входили в такие широко известные учебные руководства, как «Правила пиитические в пользу юношества» А. Байбакова и «Российская универсальная грамматика» Н. Курганова. В своем роде это была канонизация формы сумароковских эпиграмм. Об эпиграммах Сумароков писал:

Арам Асоян, Пушкин ad marginem, 2015

Заметив одаренность мальчика, этот скромный литератор взял на себя его словесное воспитание и с честью выполнил ответственное задание. Следует признать, что он был вполне подготовлен к нему. Лирик небольшого дарования, он был прилежным работником в области стиха («Твой слог отменно чист, грамматика тебя угодником считает», – писал ему мастер поэтического слова Жуковский). Василий Львович занимался тщательной разработкой разнообразнейших поэтических жанров – посланий к друзьям, басен и сказок, сатирических поэм, эпиграмм, мадригалов, альбомных стихотворений, экспромтов, стихов на заданные рифмы. В ряду характерных бытовых черт старой Москвы Толстой упоминает в «Войне и мире» и «буриме Василия Пушкина». Наконец, как фольклорист, этот тонкий стиховед примыкал к целой плеяде поэтов XVIII века, разрабатывавших национальную старину и славянскую мифологию (Херасков, Державин, Богданович, Радищев).

Леонид Гроссман, Пушкин, 2011

Все эти жанры восходят, как известно, к одному литературному предку— к античной эпиграмме, форме, допускавшей самые разные варианты – от эпического до сатирического. Классицисты создали гораздо более строгий, чем в античности, канон жанра, но не наследовали главного – плоти и души древней надписи, эпической пластичности, характерной для ранних поэтов Эллады, либо глубокого лиризма, свойственного поздним эллинским поэтам. Ситуация кардинально изменилась в условиях становления нового литературного направления – сентиментализма.

И. Л. Альми, Внутренний строй литературного произведения, 2008

Новая поэтическая культура создавалась Пушкиным не в одиночку. Он творил в кругу талантливых и самобытных поэтов, среди которых были: проницательный и иронически-язвительный П. Вяземский, писавший сатирические стихи, эпиграммы и стихотворные фельетоны; близкий друг и соратник Пушкина А. Дельвиг, автор оригинальных идиллий на античные темы и песен, написанных в народном духе; поэт-мыслитель Е. Баратынский, создатель поразительных по психологической глубине элегий; преждевременно ушедший из жизни гениальный юноша Д. Веневитинов, душа кружка московских «любомудров» (название – калька с греческого слова «философ»); певец вольности и дружбы, виртуозно владевший стихом Н. Языков; предельно искренний И. Козлов; поэты-декабристы А. Бестужев и К. Рылеев и др. И каждый из них внес свой – больший или меньший – вклад в сокровищницу русской поэзии. Вместе с Пушкиным они принимали живейшее участие в создании русского литературного языка, обогащали поэзию новыми художественными средствами, разрабатывали и утверждали новые роды и виды литературы, новые темы – социальные, исторические, личные, усовершенствовали русское стихосложение. Каждый из них создавал своего лирического героя со своим взглядом на мир, раздумьями о жизни, мыслями и переживаниями. У В. Жуковского – это мечтательно-печальный юноша, у молодого К. Батюшкова – жизнерадостно настроенный эпикуреец, у Д. Давыдова – лихой, бесхитростный и прямодушный воин, у Ф. Глинки – пророк, обличающий пороки, у К. Рылеева – поэт-гражданин, у Н. Языкова – «мыслящий» студент, отстаивающий свои «высокие» права, и т. д.

Сборник, Поэты пушкинской поры, 2014

Особо следует отметить многообразие форм и художественно – стилистических приемов, выработанных литературой Греции и Рима: практически все жанры, присущие в будущем литературе Нового времени, а многие жанры даже сохранили свои названия (по большей части греческие: ода, комедия, трагедия, элегия, эпиграмма и др.)

Евгения Масленникова, Фреймовое представление семантики поэтического текста, 2014

Свойства слов в пушкинских эпиграммах проявляются наиболее полно. Сочетаясь друг с другом в продуманные предложения, слова в них приобретают дополнительные значения. Ни в одном из его насмешливых текстов невозможно найти не только ни одного лишнего определения, обозначения действия или существительного, там нельзя обнаружить ни одного лишнего звука, ни одного необязательного знака препинания, настолько тщательно выверен ритмический и смысловой рисунок представленного текста. В этом смысле его эпиграмматическое творчество выступает в качестве своеобразной квинтэссенции поэзии. Ссылаясь на пушкинские сатирические шедевры, можно смело спорить с классификацией поэзии и прозы Буало, в которой великий француз отводит эпиграмме самое последнее место среди всех известных нам литературных жанров.

В. В. Меркушев, Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм, 2017

Время жизни Гомера спорно. Древние версии охватывают период протяженностью в несколько столетий – от XII до VII вв. до н. э. Начало творчества Гомера относится к 907 г. до н. э. Уже в VII в. до н. э. в сочинениях античных поэтов встречаются цитаты из Гомера и ссылки на его произведения. Древние биографы считали, что Гомер родился на ионийском побережье Малой Азии. В пользу этой версии говорит и ионийский диалект его поэм. Согласно одной из греческих эпиграмм, за право считаться родиной великого Гомера спорят 7 городов: Смирна, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Итака и Афины. Имя Гомер не является греческим. Существует два варианта перевода этого имени – малоазийский «слепец» и древнегреческий «заложник». Вторым вариантом, возможно, подчеркивалось негреческое происхождение поэта. Родословная Гомера мифологична – его отцом в разных источниках называют бога Аполлона, бога Мелета, Телемаха. Матерью – богиню Метиду, музу Каллиопу, нимфу Эвметиду. В биографиях указано, что Гомер ослеп, после чего музы вдохновили его на создание поэм. Он скитался по Греции, участвовал в поэтических состязаниях. По легенде, соревновался в поэзии с Гесиодом. По мнению большинства ученых, поэмы «Илиада» и «Одиссея» были созданы Гомером в Ионии (Малая

И. С. Пигулевская, Словарь греческой мифологии, 2008

Но Шихматова, как известно, критиковали не только «безграмотные журналисты». Как поэт Шихматов был возведен сатирической традицией в «ранг одного из главных действующих лиц «Беседы». Его стихотворные произведения оказались в центре полемики архаистов и новаторов, порожденной разницей не только литературных направлений, но, главным образом, мировоззрений. Среди непримиримых оппонентов Шихматова были активные члены «Арзамаса»: В. Л. Пушкин, Д. В. Дашков, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский. Наконец, репутация поэта была закреплена эпиграммой А. С. Пушкина «Угрюмых тройка есть певцов…»

Е. А. Бузько, «Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века, 2014

«Руслан и Людмила». – Анекдот о заклеенной бумажке. – Появление «Руслана» в 1820 г. – Публика, писатели старой школы, И. И. Дмитриев, русская сказка, Каченовский. – Тайная насмешка поэта над чопорностию прежних русских песен и рассказов и над холодной эпической торжественностью. – Поклонники Пушкина. – Отношение «Руслана» к поэме Ариоста. – Холодность поэмы и тщательность отделки. – Вопросы Зыкова. – Критика на «Руслана и Людмилу» в «Сыне отечества» (1820, часть LXIV). – Эпиграмма Крылова, рецензия в «Невском зрителе» (1820 г., часть 3). – Прием в публике. – Значение Пушкина как воспитателя изящного чувства и вкуса в народе.

П. В. Анненков, Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта, 1873

В следующей повести Е. И. Замятина «На куличках» (1913) приоритет «показа», представления фабулы над оригинальностью самой фабулы (как цепи событий) сохраняется. Традиционность, если не банальность, сюжета повести стала объектом эпиграмм.[231] Повесть была воспринята читателями как развитие темы разложения армии («Поединок» А. Куприна, «Бабаев» С. Сергеева-Ценского и др.) и темы самого Замятина.[232] Исчерпаемость референтного события, проявившаяся в фабульных схождениях повести Замятина со своей знаменитой предшественницей, во многом определила «реалистическое» прочтение произведения, изображающего «типическое» в русской жизни.[233] На наш взгляд, «перелицовывая» Куприна, Замятин отталкивается от демократической реалистической традиции и вписывает свое произведение о кризисе современной русской жизни в символистскую парадигму. Фабула второй повести наряду с социально-историческим образным планом выстраивает фольклорно-христианский миф о Деве Марии в соответствии с символистским мифом о Вечной Женственности, а также мифологической (и символистской) идеей пути как духовного самоопределения личности. Сюжет, хронотоп, система персонажей повести моделируются по законам символистской дуальности.

М. А. Хатямова, Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX века, 2008

Маршак в свойственной ему манере смягчает, сглаживает резкости оригинала, замены реалий множат элементы комического и всё стихотворение превращается в комедию положений; в конце переводчик употребляет тот самый пуант («Да ещё и недоволен!»), который приближает считалку к эпиграмме, сближает фольклор и литературу.

М. Д. Яснов, Путешествие в чудетство. Книга о детях, детской поэзии и детских поэтах, 2014

Я снова встретил Смелфунгуса в Турине; он возвращался домой и рассказал мне печальную повесть своих злоключений… С него живьем сдирали шкуру, его терзали и мучили хуже, чем св. Варфоломея, на каждой почтовой станции… – Я расскажу это, – вскричал Смелфунгус, – всему свету… – Лучше расскажите это, – сказал я, – вашему врачу» (Sterne L. Works. Edinburgh, 1872. P. 218). Стерн полагал, что наповал сразил педанта Смелфунгуса этой эпиграммой. Не тут-то было! Смоллет сыграл над своим противником самую неожиданную шутку. Спроецировав в образ Мэтью Брамбла черты собственного характера и душевного склада, он осуществил в «Путешествии Хамфри Клинкера» одновременно и свое намерение, и злой совет Стерна. Брамбл действительно пишет все время своему врачу, и его «сплин и разлитие желчи» нередко сказываются в предвзятости его впечатлений; но сама эта предвзятость становится предметом художественного реалистического изображения и получает психологическое обоснование; в конце концов письма Брамбла, как и весь роман, по праву адресованы «всему свету».

Коллектив авторов, Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия научных текстов, 2017