Неточные совпадения
Марфин, впрочем, вряд ли
бы его пощадил и даже, пожалуй, сказал
бы еще что-нибудь посильней, но только вдруг, как
бы от прикосновения волшебного жезла, он смолк, стих и даже побледнел, увидав входившее в это время в залу целое семейство вновь приехавших гостей, которое состояло из трех молодых девушек с какими-то ангелоподобными лицами и довольно пожилой матери, сохранившей
еще заметные следы красоты.
— Если
бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове мозгу, так он должен был
бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник начал перечислять по пальцам) —
еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ.
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это с дамской ручки?.. Вы, должно быть, даму какую-нибудь с бала увезли!.. Я
бы подумал, что Клавскую, да ту сенатор
еще раньше вашего похитил.
— Надо быть, что с двумя! — сообразил сметливый кучер. — Всего в одном возке четвероместном поехала; значит, если
бы еще барышню взяла, — пятеро
бы с горничной было, и не уселись
бы все!
— Ваше высокопревосходительство! — начал Дрыгин тоном благородного негодования. — Если
бы я был не человек, а свинья, и уничтожил
бы в продолжение нескольких часов целый ушат капусты, то умер
бы, а я
еще жив!
— О, черт
бы его драл! — отозвался без церемонии Ченцов. — Я игрывал и не с такими
еще господами… почище его будут!.. Стоит ли об этом говорить! Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. — присовокупил он, наливая по стакану шампанского себе и Катрин.
— Не теперь
бы, а
еще вчера это следовало! — говорила все с большим и большим одушевлением gnadige Frau: о, она была дама энергическая и прозорливая, сумела
бы найтись во всяких обстоятельствах жизни.
Разговор начался между ними не скоро. Марфин, поместившийся невдалеке от хозяйки, держал голову потупленною вниз, а адмиральша робко взглядывала на него, как будто
бы она что-то такое очень дурное совершила и намерена
еще совершить против Егора Егорыча. Пересилив себя, впрочем, адмиральша заговорила первая, запинаясь несколько на словах...
— От движения камешков, от перемены их сочетаний… В истории, при изменении этих сочетаний, происходит
еще больший шум, грохот, разгром… Кажется, как будто
бы весь мир должен рухнуть!
Еще с 1825 году, когда я работал по моему малярному мастерству в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами, то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки
бы я скопец и распространитель сей веры.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто
бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной
еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Нет, я исполнился гневом против всех и всего; но
еще божья милость велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два
еще горшие врага: печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные волны и как
бы ропотом своим шепчут мне: «Тебе теперь тяжело, а дальше
еще тягчее будет…»
— Благодарю, глубоко благодарю; вы ничем
бы не могли доставить мне такой радости, как этим; а теперь прощайте!.. Вам, я вижу, многое
еще надобно обдумать и сообразить!
— Конечно, так же
бы, как и вам!.. Слава богу, мы до сих пор
еще не различествовали в наших мнениях, — говорил Крапчик, кладя письмо бережно к себе в карман, и затем распростился с хозяином масонским поцелуем, пожелав как можно скорее опять увидаться.
— Но ты будешь и потом
еще видаться с Ченцовым? — проговорила как
бы спокойно Юлия Матвеевна.
— Ах, у нее очень сложная болезнь! — вывертывалась Юлия Матвеевна, и она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли
бы еще у нее достало силы притворничать перед Сусанной, но в это время послышался голос Людмилы, которым она громко выговорила...
— Если
бы таких полковников у нас в военной службе было побольше, так нам, обер-офицерам, легче было
бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и ушел от нее, продолжая всю дорогу думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а
еще более ее — полковник Марфин, с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
Капитан, кажется, его понял, потому что как
бы еще больше приободрился и сделался
еще тверже.
Утро между тем было прекрасное; солнце грело, но не жгло
еще; воздух был как
бы пропитан бодрящею свежестью и чем-то вселяющим в сердце людей радость. Капитан, чуткий к красотам природы, не мог удержаться и воскликнул...
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего
бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как
бы перебегали со свечками из одной комнаты в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да
еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.
«Что значит ум-то мой и расчет!» — восклицал он мысленно и вместе с тем соображал, как
бы ему на княжеском обеде посильнее очернить сенатора, а
еще более того губернатора, и при этом закинуть словцо о своей кандидатуре на место начальника губернии.
Приглашенная Антипом Ильичом Миропа Дмитриевна вошла. Она была, по обыкновению, кокетливо одета: но в то же время выглядывала несколько утомленною и измученною: освежающие лицо ее притиранья как будто
бы на этот раз были забыты; на висках ее весьма заметно виднелось несколько седых волос, которые Миропа Дмитриевна или не успела
еще выдернуть, или их так много вдруг появилось, что сделать это оказалось довольно трудным.
О службе Аггея Никитича в почтовом ведомстве Миропа Дмитриевна заговорила, так как
еще прежде довольно подробно разведала о том, что должность губернского почтмейстера, помимо жалованья, очень выгодна по доходам, и сообразила, что если
бы Аггей Никитич, получив сие место, не пожелал иметь этих доходов, то, будучи близкой ему женщиной, можно будет делать это и без ведома его!..
— Во всю жизнь мою
еще никогда не простуживался, — отвечал, усмехаясь, молодой человек, сбрасывая шинель и калоши, причем оказалось, что он был в щеголеватом черном сюртуке и, имея какие-то чересчур уж открытые воротнички у сорочки, всей своей наружностью, за исключением голубых глаз и некрасивого, толстоватого носа, мало напоминал русского, а скорее смахивал на итальянца; волосы молодой человек имел густые, вьющиеся и приподнятые вверх; небольшие и сильно нафабренные усики лежали у него на губах, как
бы две приклеенные раковинки, а также на подобную приклеенную раковинку походила и эспаньолка его.
Милорадович показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу написал старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет такого, что отводило
бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может сделать человека
еще более привязанным к церкви.
— Gnadige Frau,
еще одно слово!.. Если
бы предложение мое почему-либо показалось Сусанне Николаевне странным, то вот отдайте ей это мое стихотворение, в котором я, кажется, понятно выразил свои стихийные стремления и, пожалуй, прорухи.
— Как вам сказать? Нервы стали как будто
бы поспокойнее, — отвечал Мартын Степаныч. — Но позвольте мне однако, мой дорогой друг, взглянуть попристальнее на вас! — обратился он к Егору Егорычу и всматриваясь в того. — Вы молодец, юноша
еще!
Удар для самолюбия Крапчика был страшный, так что он перестал даже выезжать в общество: ему стыдно было показаться кому
бы то ни было из посторонних на глаза; но гнев божий за все темные деяния Петра Григорьича этим
еще не иссяк, и в одно утро он получил письмо от Катрин, надписанное ее рукою и запечатанное.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело
еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как
бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если
бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла
бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была
еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
— Oh, mon Dieu, mon Dieu! — воскликнул Ченцов. — Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне и разговаривать-то с ней о чем
бы ни было противно, и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней вовсе не по любви, а продал ей себя, и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если
бы что-либо подобное случилось, так я предоставляю вам право ударить меня в лицо и сказать: вы подлец! А этого мне — смею вас заверить — никогда
еще никто не говорил!.. Итак, вашу руку!..
— Ждать так ждать! — сказал с тем же невеселым лицом Егор Егорыч и затем почти целую неделю не спал ни одной ночи: живая струйка родственной любви к Валерьяну в нем далеко
еще не иссякла. Сусанна все это, разумеется, подметила и постоянно обдумывала в своей хорошенькой головке, как
бы и чем помочь Валерьяну и успокоить Егора Егорыча.
— Благодарю вас, — сказал на это майор, пожимая по старой привычке плечами, как будто
бы они были
еще в эполетах, — но согласитесь, что я не имею никакого права пользоваться вашей добротой.
Надо всем этим, конечно, преобладала мысль, что всякий человек должен иметь жену, которая
бы его любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было не занимать стать, но, как ни являлось все это ясным, червячок сомнения шевелился
еще в уме Аггея Никитича.
В то время
еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея в голове одну только мысль, что как
бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
Мне
еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд было как
бы предначертано: «Ты спасешься женщиной!» — и прежде я думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле, думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!»
Тулузов
еще раз прочитал про себя окончание письма: рысьи глаза его, несколько налитые кровью, как будто
бы в эти минуты окаменели и были неподвижно уставлены на письмо.
— Стало быть, существуют такие кружки? — спросил как
бы все
еще находившийся в сомнении Аггей Никитич.
На это gnadige Frau не нашлась, что и сказать. В первый
еще раз в жизни своей она до такой степени растерялась, что у нее все мысли как
бы перепутались в голове.
— И я сегодня же заведу с Егором Егорычем разговор, который, я знаю, очень его заинтересует, — присовокупила та, несколько лукаво прищуривая свои глаза, и вечером, с наступлением которого Егор Егорыч стал
еще мрачнее, она, в присутствии, конечно, Сусанны Николаевны и доктора, будто
бы так, случайно, спросила Егора Егорыча...
— Поехать
бы я вас просил, — сказал на это Тулузов, — завтра, часов в одиннадцать утра, когда господин предводитель только
еще просыпается и пьет чай; вы с ним предварительно переговорите, передадите ему, как сами смотрите на мое предложение, а часов в двенадцать и я явлюсь к нему!
В молодости, служа в гвардии и будучи мужчиною красивым и ловким, князь существовал на счет слабости женщин, потом женился на довольно, казалось
бы, богатой женщине, но это пошло не в прок, так что, быв
еще уездным предводителем, успел все женино состояние выпустить в трубу и ныне существовал более старым кредитом и некоторыми другими средствами, о которых нам потом придется несколько догадаться.
— Обо всем этом, я полагаю, рановременно
еще говорить, — вмешался в разговор Тулузов, — и я просил
бы пока не решать ничего по этому предмету, потому что я в непродолжительном времени поеду в Петербург и там посоветуюсь об этом.
По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго
еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть
бы в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим голосом...
Дело в том, что на потолке этой уборной была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая цветы, которые как
бы должны были упасть с потолка на поправляющих свой туалет дам и тем их
еще более украсить, — мысль сама по себе прекрасная, но на беду в уборной повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: «Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру в пуп».
Но как
бы то ни было, несмотря на такого рода недоумения и несправедливые насмешки, труды губернского предводителя были оценены, потому что, когда он, собрав в новый дом приехавших на баллотировку дворян, ввел их разом в танцевальную залу, то почти все выразили восторг и стали, подходя поодиночке, благодарить его: подавать адресы, а тем более одобрительно хлопать, тогда
еще было не принято.
— Извольте, но только позвольте прежде подкрепиться
еще стаканчиком портеру! — как
бы скаламбурил Максинька и, беря бутылку, налил себе из нее стакан, каковой проворно выпив, продекламировал гробовым голосом...
— Жаль, я этого не предполагал, — произнес Янгуржеев, как
бы что-то соображая, и, проходя затем через залу, слегка мотнул головой все
еще сидевшей там Аграфене Васильевне.
— Вот видишь, как я угадал твое желание! — произнес опять-таки с своей горькой улыбкой Лябьев, хотя, правду говоря, он пригласил Углакова вовсе не для удовольствия того, но дабы на первых порах спрятаться, так сказать, за него от откровенных объяснений с женой касательно не дома проведенной ночи; хотя Муза при такого рода объяснениях всегда была очень кротка, но эта-то покорность жены
еще более терзала Лябьева, чем терзал
бы его гнев ее.
— Может, вначале я успела
бы это сделать, но ты знаешь, какая я была молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках. Последнее время у него появился
еще новый знакомый, Янгуржеев, который, по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех почти наверное…