Неточные совпадения
Ребенок
с укором взглянул в
лицо старика и пошел за Сережей.
— Флигель-адъютантом быть хорошо!.. — произнес ребенок
с нахмуренным
лицом.
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы
с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата
с впалыми глазами,
с искаженным
лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Полковник теперь видел, точно въявь, перед собою его искаженное,
с впалыми глазами,
лицо, и его искривленную улыбку, которою он как бы говорил: «А!..
Павел,
с загрязненными ногами, весь в поту и
с недовольным
лицом, пошел домой…
— Ты на медведя пришел? — спросил он его
с любопытствующим
лицом.
— Ну, об этом разговор уже кончен: довольно! — перебил его,
с совершенно вспыхнувшим
лицом, полковник.
В усадьбе его встретили
с улыбающимся
лицом полковник и все почти остальное народонаселение.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а
с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя. В высокой и пространной комнате, перед письменным столом, на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был в колпаке,
с поднятыми на лоб очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах.
Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько
лицо Вальтер-Скотта.
— Что ж, это хорошо, — проговорил Имплев
с каким-то светлым и ободряющим
лицом.
— Вот как-с, умер! — перебил полковник, и на мгновение взглянул на Анну Гавриловну, у которой, впрочем, кроме нетерпения, чтобы Еспер Иваныч дальше читал, ничего не было видно на
лице.
Паша слушал все это
с жадным вниманием. У Анны Гавриловны и грудь и все мускулы на
лице шевелились, и когда Еспер Иваныч отдал ей назад письмо, она
с каким-то благоговением понесла его и положила на прежнее место.
Ванька не трогался
с места;
лицо его явно подернулось облаком грусти.
Работа Плавина между тем подвигалась быстро; внимание и удовольствие смотрящих на него
лиц увеличивалось. Вдруг на улице раздался крик. Все бросились к окну и увидели, что на крыльце флигеля,
с удивленным
лицом, стояла жена Симонова, а посреди двора Ванька что-то такое кричал и барахтался
с будочником. Несмотря на двойные рамы, можно было расслышать их крики.
— Что у них, у дьяволов? — произнес Симонов
с озабоченным
лицом и бросился во двор в помощь товарищу; но полицейский тащил уже Ваньку окончательно.
Симонов,
с тем же озабоченным
лицом, возвратился в комнаты.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов; на
лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька,
с всклоченной головой и
с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в свою темную конуру в каменном коридоре и лег там.
Ванька пошел, но и книгу захватил
с собою. Ночью он всегда
с большим неудовольствием ходил из комнат во флигель длинным и темным двором. В избу к Симонову он вошел, по обыкновению,
с сердитым и недовольным
лицом.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал на голову Павла и смазывал белилами
с кармином, под цвет человечьей кожи, так что пузырь этот от
лица не было никакой возможности отличить; усы, чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Другие действующие
лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана на извозчике, и тогда только этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал
с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня, что вы!»
Наконец, вошел довольно высокий мужчина,
с выразительным
лицом и
с гладко обстриженными волосами, в синем вицмундирном фраке.
Павел подумал и сказал. Николай Силыч,
с окончательно просветлевшим
лицом, мотнул ему еще раз головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
— Ну, теперь я и другими господами займусь! — сказал Павел
с мрачным выражением в
лице, и действительно бы занялся, если бы новый нравственный элемент не поглотил всей души его.
Тот, оставшись один, вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка, лет восемнадцати,
с нежным цветом
лица,
с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
Тот пошел. Еспер Иваныч сидел в креслах около своей кровати: вместо прежнего красивого и представительного мужчины, это был какой-то совершенно уже опустившийся старик,
с небритой бородой,
с протянутой ногой и
с висевшей рукой.
Лицо у него тоже было скошено немного набок.
— Она умная! — перебил
с каким-то особенным ударением Еспер Иваныч, и на его обрюзглом
лице как бы на мгновение появилось прежнее одушевление мысли.
Однажды он
с некоторою краскою в
лице и
с блистающими глазами принес Мари какой-то, года два уже вышедший, номер журнала, в котором отыскал стихотворение к N.N.
Павел пробовал было хоть на минуту остаться
с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала
с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя
с места, m-me Фатеева
с прежним могильным выражением в
лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
Он в продолжение пятницы отслушал все службы, целый день почти ничего не ел и в самом худшем своем платье и
с мрачным
лицом отправился в церковь.
Лицо его было задумчиво и как бы несколько
с болезненной экспрессией, но глаза бойко и здорово блестели.
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч,
с сияющим
лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь часов утра, полковник разговаривал
с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в
лице.
В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему
с претензиями одетую и в тех же буклях 30-х годов, сына ее в расстегнутом вицмундире и в эполетах и монаха в клобуке,
с пресыщенным несколько
лицом, в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе,
с красивыми четками в руках и в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия.
Проговоря это, отец Иоаким приостановился немного, — как бы затем, чтобы дать время своим слушателям уразуметь,
с какими
лицами он был знаком и дружен.
Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил
с вазы апельсин, вырезал на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь представил
лицо человека, которого тошнит.
— Ну, так я вас сейчас познакомлю
с ним! — проговорила она
с легкой краской в
лице и вышла затем из комнаты.
— Постен, — начала, наконец, Фатеева как-то мрачно и потупляя свое
лицо в землю, — расскажите Полю историю моего развода
с мужем… Мне тяжело об этом говорить…
— А что же вы не сказали того, что муж прежде всегда заставлял меня, чтоб я была любезна
с вами? — проговорила она, не оборачивая
лица своего в комнату: вообще в тоне ее голоса и во всех манерах было видно что-то раздраженное.
— Здравствуйте, батюшка Павел Михайлович, — сказал он
с веселым и добрым
лицом, подходя к руке Павла.
— Да, батюшка Павел Михайлович, и вы ведь тоже выросли, — сказал Ефим
с прежним веселым
лицом.
Все это маменька ваша, видно, рассудила и поняла, потому добрая и умная была, — вы из
лица с ней много схожи.
У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и вышел. Через несколько минут после того он вошел,
с всклоченной головой и
с измятым
лицом, к Павлу.
— А, господин скубент! — воскликнул он
с просиявшим
лицом.
Павел, взглянув в это время мельком в зеркало,
с удовольствием заметил, что
лицо его было худо и бледно. «Авось хоть это-то немножко устыдит ее», — подумал он. Денщик возвратился и просил его в гостиную. Мари в первую минуту, как ей доложили о Павле, проворно привстала со своего места.
Мари, оставшись одна, задумалась. «Какой поэтический мальчик!» — произнесла она сама
с собою. — «Но за что же он так ненавидит меня?» — прибавила она после короткого молчания, и искренняя, непритворная грусть отразилась на ее
лице.
В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности:
с весьма тонкими очертаниями
лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх;
с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны
с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
Такое сопоставление его дарований
с брюками показалось Вихрову несколько обидным, но он, впрочем, постарался придать такое выражение своему
лицу, из которого ничего не было бы видно, так, как будто бы он прослушал совершеннейшую чепуху и бессмыслицу. Салов, кажется, заметил это, потому что сейчас же поспешил как бы приласкаться к Павлу.
Неведомов, после того, взглянул на прочих
лиц, помещавшихся за табльдотом, и увидел, что Анна Ивановна сидит
с Саловым и, наклонившись несколько в его сторону, что-то такое слушает не без внимания, что Салов ей говорит.
Вошли шумно два студента: один — толстый, приземистый,
с курчавою головой,
с грубыми руками,
с огромными ногами и почти оборванным образом одетый; а другой — высоконький, худенький,
с необыкновенно острым, подвижным
лицом, и тоже оборванец.
— Миленькие, душеньки! — кричала им Анна Ивановна, все еще от смеха не поднимая
лица с дивана. — Представьте гром и молнию!