Обойдённые

Долинский, поселившись на Батиньоле, рассчитывал здесь найти более покоя, чем в Латинском квартале, где он мог бы жить при своих скудных средствах, о восполнении которых нимало не намерен был много заботиться.

С самого приезда в Париж он не повидался ни с одним из своих прежних знакомых, а прямо занял одиннадцатый нумер между Зайончеком и двумя хорошенькими перчаточницами и засел в этой комнате почти безвыходно. Нестор Игнатьевич не писал из своего убежища никаких писем никому и сам ни от кого не получал ни строчки. Выходил он иногда в неделю раз, иногда раз в месяц и всегда возвращался с какою-нибудь новою книгою. Каждый его выход всегда значил ни более ни менее, что новая книга прочитана и потребовалась другая. M-r le pretre Zapnczek, встретясь два или три раза со своим новым соседом, посмотрел на него самым недружелюбным образом. Казалось, Зайончек досадовал, что Долинский так долго лишает его удовольствия хоть раз закричать у его дверей:

— Ne faites pas de bruit.

Из ближайших соседей Нестора Игнатьевича короче других его знали m-lle Augustine и Marie, но и m-lle Augustine скоро перестала обращать на него всякое внимание и занялась другим соседом — студентом, поместившимся в № 13, и только одинокая Marie никак не могла простить Долинскому его невнимания. Она часто стучалась к нему вечерами, находя что-нибудь попросить или возвратить. Всегда она находила ласковый ответ, услужливость и более ничего. Marie выходила несколько раз, оглядываясь и поводя своими говорящими плечиками; Долинский оставался спокойным и протягивал руку к оставленной книге.

— Что это вы читаете, добрый сосед? — спрашивала иногда Marie и, любопытствуя, смотрела на корешок книги.

Там всегда стояло что-нибудь в таком роде: «La religion primitive des Indo-Europeens par m-r Flotard», или «Bible po-pulaire», [«Первобытная религия индоевропейцев г-на Флотара», или «Популярная Библия» (франц.).] или что-нибудь такое же.

M-lle Marie терялась, что это за удивительный экземпляр, этот ее смирный сосед.

— Ну, что твой бакалавр? — осведомлялась иногда у нее, возвращаясь из тринадцатого нумера, m-lle Augustine.

— Rien, [Ничего (франц.).] — отвечала, кусая губки, Marie.

— Tiens! [Ишь ты! (франц.).] — презрительно восклицала недоумевающая m-lle Augustine.

— Ничего он не стоит, — порешила, наконец, m-lle Marie и дала себе слово перестать думать о соседе и найти кого-нибудь другого.

— Он, верно, совсем глуп, — говорила она, жалуясь подруге.

— С’est vrai, [Верно (франц.).] — небрежно отвечала Augustine, занятая своею новою любовью в тринадцатом нумере.

В одну темную осеннюю ночь, когда в коридоре была совершенная тишина, в дверь у перчаточниц кто-то тихонько постучался. Marie, ночевавшая одна на двуспальной постели, которою они владели исполу со своей подругой, приподнялась на локоть и тихонько спросила:

— Qui va la? [Кто там? (франц.)]

— С est moi, [это я (франц.).] — отвечал так же тихо голос из-за дверей.

— Mais quel moi done? [Кто это я? (франц.)]

— Mais puisque je vous repete que c'est moi, votre voisin du numero onze. [Говорю вам, это я, ваш сосед из 11-го номера (франц.).]

— Tiens! [Подумайте! (франц.).] — прошептала про себя Marie и, лукаво рассмеявшись с соблюдением всякой тишины, отвечала:

— Mais je suis au lit, monsieur!.. Que desirez vous?.. Qu'y a-t-il a votre service? [Но я в постели, сударь, что вам угодно? (франц.)]

— Une allumette, mademoiselle, [Спичку (франц.).] — тихо отвечал Долинский. — Уронил мой ключ и не могу его отыскать без огня.

— Un brin de feu? [Огоньку? (франц.)]

— Oui, une allumette, s'il vous plait. [Да, пожалуйста, спичку (франц.).] Marie еще сердечнее рассмеялась, откинула крючок и, впустив соседа, снова кувыркнулась в свою постельку.

— Спички там на камине, — произнесла она, лукаво выглядывая одним смеющимся глазком из-под одеяла.

Долинский поискал на камине спичек, взял коробочек, поблагодарил соседку и, не смотря на нее, пошел к двери.

M-lle Marie быстро вскочила.

— Это черт знает что такое! — крикнула она вспыльчиво вслед Долинскому.

— Что? — спросил он, остановясь.

— Нужно быть глупее доски, чтобы входить ночью в комнату женщины с желанием получить одну зажигательную спичку.

Долинский, ни слова не отвечая, тихо притворил двери.

M-lle Marie сердито щелкнула крючком, а Долинский, несмотря на поздний час ночи, уселся у себя за столиком со вновь принесенною книгою. Это была одна из брошюр о Юме.

Прошло месяца три; на батиньольских вершинах все шло по-прежнему. Единственная перемена заключалась в том, что pigeon [голубь (франц.).] из тринадцатого нумера прискучил любовью бедной Augustine и оставленная colombine, [голубка (франц.).] написав на дверях изменника, что он «свинья, урод и мерзавец», стала спокойно встречаться с заменившею ее новою подругою тринадцатого нумера и спала у себя с m-lle Marie.

Один раз Долинский возвращался домой часу в пятом самого ненастного зимнего дня. Холодный мелкий дождик, вперемежку с ледянистой мглою и маленькими хлопочками мокрого снега, пробили его насквозь, пока он добрался на империале омнибуса от rue de Seine [улицы Сены (франц.).] из Латинского квартала до своих батиньольских вершин.

Спустясь по осклизшим трехпогибельным ступеням с империала, Долинский торопливо пробежал две улицы и стал подниматься на свою лестницу. Он очень озяб в своем сильно поношенном пальтишке и дрожал; под мышкой у него было несколько книг и брошюр, плохо увернутых в газетную бумагу.

На лестнице Долинский обогнал Зайончека и, не обращая на него внимания, бежал далее, чтобы скорее развести у себя огонь и согреться у камина. Второпях он не заметил, как у него из-под руки выскользнули и упали две книжки.

M-r le pretre Zajonczek не спеша поднял эти книги и не спеша развернул их. Обе книги были польские: одна «Historija Kosciola Russkiego, Ksigdza Fr. Gusty» (история русской церкви, сочиненная католическим священником Густою), а другая—мистические бредни Тавянского, известнейшего мистика, имевшего столь печальное влияние на прекраснейший ум Мицкевича и давшего совершенно иное направление последней деятельности поэта.

M-r le pretre Zajonczek взял обе эти книги и, держа их в руке, постучал в двери Долинского.

— Entrez, [Войдите (франц.).] — отозвался Нестор Игнатьевич. Вошел m-r le pretre Zajonczek.

— То ksiggi рапа dobrodzieja? [Это книги любезного пана? (польск.)] — спросил он Долинского по-польски.

— Мои; очень вам благодарен, — отвечал кое-как на том же языке давно отвыкший от него Долинский.

— Вы занимаетесь религиозной литературой?

— Да… так… немного, — отвечал несколько конфузясь Долинский.

— Пусть вам поможет Бог, — говорил, сжимая его руку Зайончек, и добавил, — жатвы много, а детей мало есть.

С этих пор началось знакомство Долинского с Зайончеком.