Слишком поздно для «прости»

Ольга Емельянова, 2023

Это потом двадцатые назовут "ревущими", а Нью-Йорк обрастёт городскими легендами о гангстерских перестрелках и роковых красавицах из джаза. Но для тех, кто начинает утро в маленькой Италии под хриплый шорох радиолы, 5 июня 1921 года – всего лишь дата на календаре, синоним "сегодня". И неизвестно ещё, кому из них предстоит сорвать банк, а кому – схватить дозу свинца. Комбинацию карт знает только раздающий.

Эпизод 1

1921 год

05 июля. Нью-Йорк

13:40

Эта прогулка изначально была идеей самоубийцы, но Майкл не умеет признавать своих ошибок; по крайней мере до того, как потеряет последнюю каплю достоинства, или что-то из анатомии, по мелочи. Так что пока он ещё пытается выловить в темноте хоть намёк на приближение, чтобы успеть увернуться, отпрыгнуть, попросту выстоять в кулачном бое, итог которого предрешен заранее — не стоит кидаться в толпу кипящего города, когда твоей слепоте не исполнилось и года.

Теперь же всё в его мире происходило внезапно — прохожие возникали из пустоты только когда толкали его в торс или били в плечи; а бордюр и пожарные гидранты сообщали о себе броском под ноги.

«Ну и кто кричал, что найдёт бар с закрытыми глазами? Скажи"спасибо", Кёртис, что зонтиками сегодня тычут в небо, а не в твои укромные места. Убедить бы ещё мужчин, что трости — прошлый век, и можно смело записываться в пешеходы…»

"Спасибо"за раскрытые зонтики — это к июлю, опрокинутому на улицы Нью-Йорка белым слепящим солнцем (иначе с чего бы так сладко горело лицо). Лето звенело в каждом шаге: гудели клаксоны, скрипели штиблеты, шуршали юбки, и где-то там, за дребезгом трамвайных колёс, доносился матёрый клич чистильщика обуви. Не город, а серенада: поменьше бы щетинился углами, и можно смело влюбляться. Но сначала желательно выжить, и очень желательно — целиком.

Неожиданно Майкл улавливает дуновение запахов — смесь специй, свежей краски и цитруса. Он улыбается. Он знает, что спасён, и вслед за потоком прохожих сворачивает туда, где жизнь шипит оливковым маслом на сковороде, а итальянская брань так крепка, что Лич с удовольствием бы вылил её в канализацию. Малберри-Стрит — тридцать семь шагов от люка, витая решётка под пальцами левой руки — узор, знакомый с прошлой жизни. На месте! Живой, почти невредимый. Со сладким выдохом Майкл накрывает ладонью дверную ручку, и боль влетает в его лицо раскаленным колом.

— Чарли, джелато! — в голосе Джейн ни удивления, ни единой попытки его изобразить — чем не повод оскорбиться и таки пожелать этой рыжей неделю без чаевых, но Майкл слишком занят густой теплой жидкостью, обильно заливающей подбородок.

«Ну почему так трудно сначала посмотреть — не стоит ли за дверью какой-нибудь симпатичный слепой, а уже потом бить створку с яростью альфа гориллы?»

— Держи, — мокрую ткань, заботливо вложенную в ладонь, Майкл прижимает к лицу почти с благодарностью, а вот от последующего «дай посмотрю», как и от назойливых попыток его вести, отказывается, гордо избрав путь канатоходца в окружении праздных голосов и аппетитных запахов.

Бар «Лимончелло», уже год как потерявший статус питейного заведения (а вместе с ним и гангстерский флёр), сейчас являл собой милое местечко для домашних посиделок. Столики у окон привычно занимали завсегдатаи: родственники или просто друзья семьи; сторона же с диванами у кирпичной стены оставалась для американцев, душой прикипевших к местному колориту. Алкоголь здесь не продавали даже украдкой, зато шедевры итальянской кухни, сдобренные лимоном — страстью бывшего хозяина, — стали для местной публики притчей во языцех. Так что найти в баре свободный столик, особенно во время обеда, было той ещё задачей даже для зрячего гостя. А учитывая размашистые жесты посетителей, тесноту проходов и скорость официанток, лавирующих с подносами среди голосов, — можно представить масштаб своего фиаско.

Пришлось гнездиться у барной стойки — в месте, где общение с мисс «я знаю, что тебе делать!» было также неизбежно как и похмелье после спикизи.

— Больше никаких прогулок в одиночку! Это ещё хорошо, что ты без глаза не остался… — холод жестяной креманки, бьющий в переносицу ломотой, вот-вот должен был перерасти в приятное онемение. Оставалось только немного потерпеть. Чем Майкл и занялся, хмуро, покорно, одной ноздрёй принюхиваясь к морозно-лимонному аромату джелато, тихо тающему в железном бокале. Мысль о том, что десерт, созданный во имя Мадонны (если верить повару), вот-вот бессовестно пропадет, Кёртису не понравилась, и потому, ловко нащупав десертную ложку в лотке неподалёку, он отправил часть исчезающего шедевра в рот. Горькая участь тут же дала сладкую слабину.

«Надо будет непременно признаться Чарли в любви. Жаль, он не умеет готовить обезболивающее от дотошных сестёр… И кому теперь нужен этот проклятый глаз, скажите на милость?»

— Эх, братец, подержать бы тебе эту штуку у носа подольше: я читала в «The Delineator», чёрные круги под глазами снова выходят из моды. Хотя на фоне рубашки всё не так уж и плохо. Просто мясник подустал после долгой смены… — чтобы щебет Джейн стал далёким и оттого особенно приятным, Майкл привычно отпускает слух пройтись по округе. Маленький мир бара всегда успокаивал его лучше колыбельных. Шелест газет, перезвон посуды, байки мистера Манчини, его же смех… Каких-то пять лет назад здесь даже звуки были иными, хоть Кёртис тогда и не придавал им ни малейшего значения. Гремел прокуренный хохот, тяжелые надутые пальцы, еле втиснутые в золотой массив колец, хлопали по столу и филейным частям официанток с особым оттягом. Они ели, не вынимая сигар изо рта, они пили как истерзанные жаждой буйволы на водопое, и отсчитывали купюры с той маслянистой небрежностью, за которую отец готов был убить любого, но как всегда был слишком добродушен, слишком неповоротлив и слишком пьян, чтобы претендовать хоть на что-то кроме законного места вышибалы у входной двери, отвесившей сегодня пощёчину его сыну. Выдыхая куда-то в сторону вернувшийся медный привкус, Кёртис осторожно ведёт языком по разбитой верхней губе…

— Ещё и… нет, ну пожалуйста! — его стон так внезапен, что Джейн чуть было не ринулась за сердечными каплями (себе, конечно), но, оценив мимику «пострадавшего», решила, что посетителю у окна её помощь нужнее. Так что причитания «только не зуб, только не сегодня» бездушная официантка дослушивала уже в пути…

— А что у нас сегодня? — зато армия слушателей пополнилась парой ушей, и уши эти очаровательно торчали из кудрявой головы, что, в свою очередь, держалась на крепком молодом туловище в комбинезоне. Звали туловище Коннор Ривера. Обладатель его был человеком с мистической способностью всегда оказываться в нужное время в нужном месте; а учитывая тот факт, что работал он мойщиком окон, можно себе представить, какую коллекцию историй этот парень повсюду таскал за собой.

— Сегодня в «Моллюске» будут Сёстры Адамс, — Майкл всё ещё хмуро качал большим пальцем передний зуб, когда соседний стул скрипнул под тяжестью тела, и в нос ударил резкий запах одеколона, смешанного с потом в пропорции три к одному.

— Те самые, из Ньюарка?! Давно же их не бы… Оу… Кёртис, ты что, опять лестницу целовал? — если сегодня все будут так реагировать на его внешний вид, к вечеру Майкл точно почувствует себя чудовищем Франкенштейна. Хотя, зачем ждать вечера?

— Мороженное будешь? — хмуро качнув спасительной жестянкой в сторону собеседника, Кёртис, естественно, пропускает заветные три секунды — паузу для Риверы больше, чем достаточную…

— А вообще хорошо, что ты здесь… У меня к тебе дело…

— Ключи не дам.

— Хэй! В этот раз все серьёзно! — не нужно быть другом Коннора, чтобы слышать эту фразу как минимум два раза в неделю. — Это кузина Бена Риччи, и моя голова точно потяжелеет на пару пуль, если он узнает. Но тем вкуснее куш! А теперь представь, что я веду её в номера Умберто… Да это оскорбление, Майкл! Другое дело — семейное гнёздышко на Ист-Ривер…

— А Джейн ты куда денешь?

— У неё сегодня свидание с занозой Фином, раньше двух не вернется… «Каково это — быть доставщиком льда», а?

За резким прыжком бровей — новая волна боли, но Коннору этого мало.

— Специально выбрала вечер, когда ты играешь. Очень просила тебе не говорить.

— Чего не говорить? — внезапное возвращение Джейн даже не прервало буйную речь оратора; ему и вдох не понадобился, чтобы спуститься на полтона в призывно-хрипловатом «Привет, красотка… Новая прическа? Я уже говорил, что эта прядь за ушком придаёт тебе особый шарм?».

— Ключи не дам! Лучше помоги уговорить этого упрямца носить с собой трость. Мне он, конечно, до смерти надоел, но как-то уже привыкла, что ли…

— Трость? Майклу?! Нет, не годится…

Кивок. Пять отличий между модным аксессуаром и палкой калеки несложно найти даже Ривере, а пока собеседники седлают любимую тему, объект обсуждения, неловко покопошившись в кармане брюк, выуживает сигарету и с осторожностью ювелира приспосабливает её к уцелевшему уголку губ. Не успел он вернуть пачку на место, как услышал щелчок стального колёсика у самого лица — услужливый поганец Коннор и его новая австрийская зажигалка давали пьесу братской любви, рассчитанную на Джейн.

— Может, тебе собаку завести? Или ребёнка!

Крепкий вдох табака несёт в грудь до тошноты горькую терпкость. Майкл задумывается о том, что секунду назад прижимал к щеке джелато, а не лёд. Значит, льда мало, и «Лимончелло» налегает на то, что тает: видимо, доставщик Фин не слишком балует бар своими визитами…

— Точно! Визжащего карапуза из тех, кого прохожие вечно обходят за…

«Или милый коллекционер ублюдков наконец-то набрела на приличного кавалера? Такого заботливого парня с распахнутой душой и застёгнутой ширинкой. Должно же ей когда-нибудь надоесть сушить на окнах мокрые наволочки?» Проблеск. В последних репликах. Что-то мелькнуло, и сейчас, ещё не осознанное, но желанное, тянуло за слух как за галстук к болтовне Риверы.

— Собаку…

— Ну да, хорошего такого, умного пса. Я слышал, знакомый Флэтчера держит целую псарню за городом. Выберем тебе щенка, будет на людей кидаться, чтобы под ногами у тебя не путались….

А ведь неплохая идея. Денег на неё у Кёртиса сейчас, конечно, нет — и суток не прошло, как все сбережения были спущены на заказ столика в «Моллюске», но ближайшие гастроли обещали неплохой гонорар… Значит скоро бюджет позволит ему определенные слабости.

— Мне нравится. Давай через пару недель? Сможешь договориться?

Кажется, было слышно, как чиркает по ушам улыбка кучерявого Чешира.

— О чём речь, дружище! Для тебя — всё, что захочешь! — Ривера даже ребром ладони потёрся чуть ниже закатанного рукава Майкла, чтобы слепой благодетель не надумал промахнуться.

— Джейн, подай что-нибудь для… — показав сестре сигарету, Кёртис сунул свободную руку в карман за ключами, и тут же сгрёб их в кулак, подальше от цепких пальцев Риверы, — Прибраться потом не забудь.

— Хорошо, маааам!

Что-то изменилось. Неявно, почти неуловимо — всё также позвякивали столовые приборы в зале, и гул голосов всё также сливался с лошадиным ржанием, доносившимся с улицы, но звуки стали мягче, тоньше, чище. Подобное происходило всякий раз, когда в зал входила она. Облако сладких цветочных духов, перезвон украшений и шорох ткани за спиной. Вместо эха шагов — нестройное"чао, белла"со всех сторон, вместо ответа на комплименты — привычное «Dimmi qualcosa che non so già».

Сандра Марино — вдова Карлучи «Коротышки», одного из самых бешенных гангстеров современности, обходила свою территорию поступью старой кошки, но во всём итальянском квартале не нашлось бы идиота, готового поверить в её мнимую слабость. Сегодня, как и много лет назад, донна Марино вела хозяйство, не снимая железных перчаток, и «Лимончелло» продолжал жить. Вопреки той ночи, когда автоматная очередь оставила сотню пуль в кирпиче стен, и десяток — в жизненно важных органах Карлучи Марино. Тяжкое бремя укрылось в лице итальянки резью глубоких морщин, но так и не смогло добраться до жгучих искр по ту сторону зрачков. Сандре миновало шестьдесят, однако страсти бурлили в пожилом иссушенном теле как игристое вино в бутылке. Вот и сейчас в воздухе ощутимо пахло серой и палёным подшёрстком чертей.

— Давно подался в дымоходы, ragazzo? — по лопаткам Майкла скользнуло холодком: донна Марино направлялась к фонографу, мирно молчащему в дальнем углу «Лимончелло». Самое время взять пример с разумной мебели, но первым не выдержал, конечно же, Коннор, — Что это с ней?

Вытащив недокуренную сигарету из губ Майкла, Джейн переходит на заговорщический шёпот, — В «Таймс» написали, что Карузо не выступил на…

— В «Таймс» написали, что магия его голоса уходит! — уже из угла, горько, с оттенком итальянской брани между слов. Ривера попытался было присвистнуть, но поперхнулся на вдохе, видимо, прерванный взглядом чёрных глаз.

Да уж, паршивее момента не придумать, но деваться Майклу всё равно некуда. Глотнув подтаявший десерт и поправив подтяжки, герой-самоубийца сполз с высокого стула.

— Карлучи опять не закрыл дверцы. И что ты будешь с ним делать… — когда Кёртис добрался до «Виктролы», Сандра, негромко сетуя на погибшего мужа — виновника всех горестей дня сегодняшнего, шелестела бумажными конвертами с пластинками. На боку фонографа, как и несколько лет назад, верный пёс вслушивался в голос своего хозяина, звучащий из раструба. Желания провести по рельефному шильдику пальцами, повинуясь привычке, сегодня не возникало. Были дела поважнее.

— Я тут подумал…

— Тебе стоит поменять рубашку, Майкл.

Кивок. Он выжидает. Сейчас Сандра уточнит, какую пластинку поставить, после чего начнёт неспешно перелистывать конверты; Кёртис махнёт чёлкой на третьей секунде — тогда прелюдия перерастёт в хриплый шорох мелодии, выбранной вне зависимости от воли слепой"рулетки". Наконец, голос донны подпустит к себе ту ноту нежности, которую Кёртисы знали задолго до гибели отца, и можно начинать разговор. Понять, почему Сандра Марино — своенравная"звезда"мафиозных подмостков тайно благоволила именно этим сиротам, не смог бы даже Джон Кейнс, а этот парень разбирался в вещах посложнее. Младший сын Сандры, Джованни, списывал поведение матери на возрастную сентиментальность, знакомые семьи — на банальную жалость, сама же донна чихать хотела на причинно-следственную связь.

— Ты что-то хотел спросить?

Майкл улыбается коронной мальчишеской улыбкой, за которую некогда мог выручить пару яблок, материал для статьи или несколько часов женской ласки.

— Да. Я подумал — раз Вы устроили меня в оркестр к Банди, то заслуживаете страдать вместе с остальными.

Пауза как разрешение продолжать.

— Столик в «Моллюске» поближе к сцене, сегодня в полночь. Шоу будет первоклассным: такое не испортит даже бездарный саксофон.

— Я ошибаюсь или это приглашение на свидание? — она смеётся как ведьма из старых немецких сказок: слишком развязно и кокетливо. Какой нонсенс для шестидесятилетней статной дамы, какое торжество для грешной итальянской «Ма». — О, caro, меня тоже всегда влекло к тем, кто постарше! Но сидеть в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка в одиночку, как спятившая старуха…

Было два пути, он знал это с самого начала: смириться, позволив итальянке выиграть в нелепой игре «уговори меня», или перешагнуть черту. Поражениями Майкл был сыт по горло.

— Думаю, среди гостей найдётся тот, кому Ваше появление доставит радость…

«Лимончелло» заполнил тишину обеденной кантатой со звоном тарелок и мягким баритоном болтовни.

— Знаешь, кто это? — неожиданно тихо и мечтательно. Кёртис хотел было назвать имя, как вдруг понял, что Сандра сменила тему. Движение ручки, нежное касание острия иглы к пластинке, ни с чем не сравнимый сладкий шорох первых секунд записи подтвердили догадку.

— Конечно… — выдыхает он, готовый переждать ностальгию донны под лёгкие ритмы мелодии «Torna a surrie».

— Эррико… Карлучи никогда не любил музыку, а у меня внутри всё заходится от этого голоса. Слышишь? Так поёт Неаполь… — и снова вдох, и снова тишина, отдавшаяся мелодии как лучшему, что с ней могло произойти.

— Хочешь совет, мой мальчик? — Так же неожиданно и также тихо. Сандра ждала ответа, не имея привычки указывать, как следует жить — ещё одна черта, за которую Майкл уважал её, за которую называл про себя «Ма». Конечно, он кивал. Конечно, как и в пятнадцать лет, был готов внимать.

— Будь осторожен, ты слишком много видишь…