В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава XVII

Костя то и дело посматривал на часы и ждал, когда приказчики вернутся домой из лавки, чтобы ему можно было урваться в баню, а вместо бани ехать в «Увеселительный зал» к Надежде Ларионовне. Часовые стрелки казались ему удивительно медленно двигающимися. Дабы не подать подозрение домашним, что он уходит не в баню, он даже собрал в узелок чистое белье. Было половина девятого, а приказчики все еще не возвращались.

«Черт их знает, что они не идут! — думалось Косте. — Давно бы уж пора. Перед стариком свое рвение к делу показать хотят, что ли? Иной раз то и дело торопят запирать лавку, а тут как назло. Дьяволы! Право, дьяволы!»

В нетерпении он стал ходить из угла в угол по комнате, где стояла его кровать и кровать старшего приказчика, и напоминал собой скучающего тигра в клетке. Наконец он стал считать свои шаги. Когда он насчитал четыреста с чем-то, в кухне раздался слабый стук в дверь. Это были приказчики.

— Ну, слава богу! — воскликнул Костя и стал надевать на себя шубу.

В комнату вошел старший приказчик. Наскоро сообщив ему, что было с дядей, и прибавив, что дяде теперь лучше, Костя сказал:

— А я тороплюсь в баню. Самому что-то нездоровится. Хочу мазью бобковой намазаться. Простудился, что ли…

Бока и поясницу так и ломит.

Старший приказчик покосился на узел с бельем, потом взглянул на Костю и проговорил:

— Что ж вы во всем параде-то в баню?..

— В каком параде? — вспыхнул Костя.

— Да как же, в новом спиньжаке, в крахмальной рубашке и при часах с цепочкой.

— Так что ж из этого? Я в сорокакопеечные хорошие бани. Туда все так ходят, там все в параде… Там высшее общество. Там такие франты приходят, что только держись. Раз я видел даже генерала в эполетах. Да еще как: в эполетах и с орденами… Вы бывали ли в сорокакопеечных банях-то?

— Ну, вот… Еще бы не бывать! А я только к тому, что вы и сами всегда в старенькой одеже и в ночной рубахе ходили.

— Ну, так что ж из этого? Ежели во всем старом, то, стало быть, не в сорокакопеечные бани ходил, а в простые.

Ну, да что об этом говорить! Я пойду. Я отпросился у старика, но все-таки, если старик меня спросит, то вы скажите, что в баню ушел.

Костя схватил узел с бельем и выбежал из квартиры. Выбежав на улицу, он вскочил в первые попавшиеся извозчичьи сани и скомандовал:

— На Гороховую!

Первым делом он отправился к портному Кургузу за ротондой для Надежды Ларионовны. Сердце его трепетало. Он то и дело торопил извозчика, а про себя шептал:

— Удивлю всех и поднесу ей эту ротонду вместе с букетом из оркестра при всей публике! Подносят же серебряные сервизы, серебряные самовары, целые куски материи на платье, так отчего же не поднести ротонды?

Портной Кургуз его встретил приветливо, с распростертыми объятиями.

— Боже мой, кабы чаще ко мне такой прекрасный молодой человек приходил! — заговорил он. — Чайку не прикажете ли? Пойдемте ко мне в квартиру. Кстати, я вас с моими дочерями познакомлю.

— Нет, нет, Исай Борисыч, не могу! Когда-нибудь уж в другой раз. А теперь я лечу к моей богине. Давайте мне мою ротонду и прощайте.

— Да ведь я на минутку вас прошу.

— И на минутку не могу.

— Ох, любовь, любовь! — вздохнул Кургуз и прибавил:

— Ну, приезжайте в другой раз, только поскорее. Вы ведь должны мне заказать хоть какую-нибудь пиджачную парочку. Расписку не забывайте.

— Нет, нет, я помню и приеду к вам в конце недели. Мне, в самом деле, нужно заказать себе черный сюртук.

Меховая ротонда была завязана в узел, и Костя, пожав Кургузу руку, выскочил из магазина.

— На Невский! В цветочный магазин! — скомандовал он извозчику.

Куплен был и букет из живых цветов.

Через полчаса Костя входил в швейцарскую «Увеселительного зала». Засуетились швейцары, сдергивая с него пальто.

— Постойте, постойте, — остановил их Костя. — Прежде всего, слушать команду. Вот этот маленький узелок останется у вас в швейцарской. Тут белье. А этот большой узел и кордонку с букетом вы снесете в оркестр, передадите капельмейстеру и скажете, что для Люлиной от Бережкова. Когда подавать на сцену — я сам скажу.

— Слушаем-с, ваше сиятельство.

— Да поняли ли, что я сказал?

— Все поняли, ваше сиятельство. Порядок известный.

— Ну, теперь снимайте с меня пальто. Или вот что, ротонду вы из большого узла выньте и так подайте капельмейстеру. Тут меховая ротонда, — суетился Костя.

— Хорошо-с, ваше сиятельство. Все исполним. Помилуйте, нам не в первый раз.

Из окна кассы выглядывала горбоносая фигура еврея-кассира и приветливо кивала Косте. Костя подошел к кассе и протянул кассиру руку.

— Оставил, оставил. Словно чувствовал, что вы придете, и загнул для вас билет первого ряда, — говорил кассир, сильно акцентируя по-еврейски.

— Спасибо, спасибо. Но разве сегодня так много публики? — спросил Костя.

— Ужас, ужас! И все какой публика! Самый первый сорт. Все на Люлину приехали. Все спрашивают: «Будет ли сегодня петь Люлина? Будет ли она петь?» Большущево актриса сделалась. Сам наш принципал сегодня пять фунтов конфектов ей в уборную послал, — рассказывал кассир.

Костя слушал и сиял. Что-то теплое, очень теплое подкатывало ему под сердце и заставляло усиленно биться. Лицо его горело.

— Мне еще нужно рассчитаться с вами, почтенный Моисей Ильич, — говорил он кассиру. — Я вчера занимал у вас на ужин. Моисей Ильич ведь вас, кажется?

— Как ни зовите, только хлебом кормите.

— Вот шестьдесят пять рублей. Давайте мою расписку обратно, получите деньги и впредь не верьте.

— Фай, фай! Как возможно! Таково хорошему господину, да чтобы не верить? Сто шестьдесят рублей поверим и даже больше, когда деньги есть, а не шестьдесят пять. Двести шестьдесят пять рублей без всяково слову дадим, Константин Павлыч! — распинался кассир, получая деньги и возвращая расписку.

— Ну хорошо, хорошо. Спасибо вам. В антракте приходите в буфет. Попотчую.

Когда Костя входил в театральную залу, на сцене стояла Надежда Ларионовна в своем голубом декольтированном полуакробатском костюме, блестела серебряной мишурой и пела, улыбаясь публике, припрыгивая и делая жесты. Костя вздрогнул, вспыхнул и со всех ног ринулся в первый ряд кресел. В оркестре суетился швейцар, укладывая у ног капельмейстера меховую ротонду и ставя коробку с букетом.