Гори, ведьма!

Мирт и Клевер, 2023

В городе, полном ведьм, никогда не стихает борьба за власть. Огонь магии, который в них горит, делает их не способными ни к миру, ни к покою. Говорят, что под городом спит птичий бог и видит сон обо всех ведьмах, которые ходят по его земле. И когда проснется, от его крика небо треснет пополам, и всякий ужас обернется плотью, а земля провалится под каждой ведьмой, и не будет им ни костра, ни кургана, ни помина. Бог лежит глубоко и спит крепко, но глаза его остры и все видят.

Глава 10.

Данил посмотрел на них исподлобья, в полумраке избы глаза его потеряли разницу между радужкой и зрачком и стали просто черными дырами. Он вытянул на середину комнаты свой табурет и указал на него Леше. Тот, рассудив, что они тут надолго, стянул пуховик, спихивая его на лавку. Неловко поднялся, сделал пару шагов на нетвердых ногах и рухнул на скрипнувшее сидение. Оборотень издал протяжный низкий звук, от которого ноги вмиг стали ватными. Потом он поднял руку к потолку и быстро вытянул из травяных пучков по несколько листьев. Те вспыхнули и за секунду прогорели в пепел. Яра неслышно подошла сзади и жестко зафиксировала Леше голову, придушив локтем, так, что он вскрикнул от неожиданности и неуклюже замолотил по воздуху, пытаясь отодрать от себя ведьму, но пальцы лишь проехались по ткани ее пальто. Зато ему удалось достать до оборотня, пропахав ногтями ему по голым рукам и груди. Данил растер травяной пепел в ладонях, легко, будто от насекомого, отмахнулся от Лешиных рук, и с силой провел большими пальцами, измазанными в черном, ему под глазами, от носа к вискам и вниз, вдоль щек. Потом наклонился близко, почти касаясь его лба своим, и горячо выдохнул Леше прямо в распахнутый для судорожного вдоха рот. В этот момент Яра отпустила его горло, он тут же с перепугу хватанул полной грудью раскаленного воздуха из чужих легких, и его повело. Закружилась голова, будто не воздух он проглотил, а чистый спирт на дурманных травах. Ведьма крепко держала его голову, не давая ни отвернуться, ни двинуться. Оборотень тонко улыбнулся, отстраняясь, и указал Леше на что-то за своим плечом. Там, в углу, насмешливо скалился тот самый череп, который Леша недавно украдкой разглядывал. Он напряг зрение, пытаясь поймать плывущий фокус на его белых очертаниях, и когда смог, его так сильно подбросило от ужаса, что не держи его Яра, он бы свалился с табурета — в провалах глазниц плясал холодный потусторонний огонь. Данил коротко хохотнул, быстрая вспышка его острых зубов и дикие, совершенно нечеловеческие глаза отпечатались у Леши в мозгу с колючим, болезненным импульсом. Лица Яры Леша видеть не мог, может оно и к лучшему.

Глаза защипало, сквозь пелену слез и пота он мог видеть только дрожащие огни на белой скобленой кости, с каждым взмахом ресниц становилось все темнее и темнее, пока свет совсем не исчез.

Он был один. Леша понял, что его больше никто не держит и поднял руки к лицу, пытаясь разглядеть хоть что-то в кромешной темноте, но не мог угадать даже их слабый контур. Тело со всех сторон сдавила тишина, и как ни старался, он не мог уловить ни звука дыхания, ни биения сердца. Тяжелая голова клонила шею вперед под странным и неудобным углом, будто что-то мешало, с силой давило на виски, на лоб и скулы. Он попытался потереть лоб, чтобы облегчить напряжение, но вместо кожи его ладони наткнулись на что-то твердое, шершавое и продолговатое. Что-то, чего на его лице быть не должно. Паника закрутилась узлом в желудке, на груди и спине поверх горячей испарины выступил холодный пот. Он взвыл, срывая связки, и едва соображая от страха и омерзения, принялся суматошно ощупывать голову, пока не понял, что голова его, как в шлем, плотно втиснута в волчий череп. Мокрые от пота пальцы тряслись и соскальзывали в беспомощной попытке отыскать границу между костью и живой плотью. Сердце рвалось из груди с такой силой, что каждый его толчок болезненным эхом отдавался внутри.

Что они сделали с ним?

«Сам виноват! Ты сам виноват, что поверил ведьме и оборотню», — пульсировало в голове под зажмуренными от разрывающей белой боли веками.

— Тише, тише, успокойся, все хорошо, — чей-то голос, прохладной успокоительной волной прокатился через все тело и растаял в темноте.

Он едва понял слова, голос был таким теплым и ласковым, как летний ветер, и как солнечный свет, и как все, чего не могло быть в этом мраке. Сердце так же заходилось в сильном испуганном ритме, но паника отступила. Он бы, наверное, упал, если бы только бесстрастная и безмятежная темнота, не держала его в своих ладонях, как в колыбели. Но едва только слова были сказаны, и отзвук из затих, как тяжелая душная тишина вернулась, а с ней вернулся и страх. Жалкий, дрожащий скулеж упал в темноту перед ним, и он понял, что этот звук издал он сам. Каждая мышца горела в напряжении, было так больно.

Он уже так скучал по этому голосу, по его мягкости и покою. Ему нужно было, чтобы голос продолжал говорить.

— Открой глаза, вспомни, что ты видел, — голос вернулся, и он застонал от разом наступившей благодати.

Темнота загустела, уплотнилась, оборачивая вокруг него с давлением сильным и безжалостным, заставившим задыхаться и трястись, не переставая, в этой крепкой хватке. Воздуха не хватало, да и нужен ли был ему воздух? Ему нужен был звук, чистое спасительное электричество, яркими, острыми разрядами проносящееся под кожей. Пусть оно снова смоет всю боль, оставит измученные нервы тихо гудеть от облегчения! Ему нужно больше слов, как можно больше слов, голос должен говорить, пожалуйстапожалуйстапожалуйста!..

Когда голос появился снова, он был тверд, но ласков.

— Покажи нам.

Конечно, он покажет, что угодно, сделает все, будет таким хорошим…

В его голове больно и ярко вспыхнул свет и хлынул из глазниц двумя потоками, как прожектором осветив все вокруг. Горло в спазме дернулось, заставляя проглотить набежавшую слюну, она была горькой и провалилась по гортани, опалив ее, будто чистое пламя. Холодный свет выхватил из темноты кремовые стены девчачьей спальни, широкую кровать под золотистым покрывалом и мертвую девушку на нем, ее раскрытый в последнем крике рот, длинные темные пряди на лице и вокруг нежной шеи.

— Хорошо, молодец, не торопись.

Ему захотелось разрыдаться, и чтобы голос похвалил его еще раз. Было так больно, но он все равно смотрел. Он так хотел быть хорошим для голоса, так хотел еще больше прохладных мягких слов для пылающего в агонии боли разума.

— Вот так, некуда спешить, мой хороший. У тебя так хорошо получается. Ты такой молодец, покажи нам больше.

Кажется, слез он все-таки не удержал. Новый горячий импульс сотряс все тело, на мгновение картинка стала мутной, глаза обожгло, а потом что-то горячее закапало и полилось по шее. Он осветил всю комнату в таких деталях, которые бы сам, в том, другом мире, ни за что не упомнил бы: то, как лежал каждый волос на плечах у рыжей девочки, отпечатки пальцев на зеркальных дверцах шкафа, следы пыли, рисунок трещин на оконной раме, каждый символ на пентаграмме, каждый осколок стекла на полу. Света становилось все больше и больше, пока он не залил все вокруг, оставив его разом ослепшим и оглохшим.

Леша пришел в себя на том же табурете, продрал слипшиеся ресницы и со стоном открыл глаза. Его одежда и сам он были абсолютно мокрыми. На лицо больше ничего не давило, и мышцы больше не взрывались от боли, как тогда, когда он был потерян в видении. Взгляд его, заторможенный и поплывший, расслабленно скользил, наблюдая за тем, как Данил неспешно и деловито копается в древнем буфете. Он успел накинуть какую-то длинную вязаную кофту на пуговицах, превратившую его из полудикого лесного бомжа в парня с обложки инди-альбома. Царапины на груди, оставленные Лешиными ногтями, налились кровью и вспухли, от чего тот испытал что-то похожее на мстительное удовлетворение. Пока на ключицу ему, обжигая холодом металла, не упала ведьминская заколка, а к шее не прижалось два пальца, чтобы проверить пульс. Тогда он осознал, что все это время Яра прижимала его затылком к своей груди и нежно поглаживала по волосам, пропуская влажные пряди между пальцами. Леша дернулся от нее прочь, будто через него пропустили разряд электричества. Между двумя ударами пульса он успел по-кошачьи вырвать себя из ее рук и рванул к двери, наружу, своротив на пути стул и опрокинув лавку. Он буквально выпал из дома, цепляясь за стену, и его вывернуло пустой желчью на сугроб около дома.

— Я тебе больше ничего не должен, ведьма, — прохрипел он, вытирая снегом подбородок.

Мокрая одежда моментально остыла на зимнем воздухе, Лешу заколотило от озноба и злости, он и сам не знал от чего больше.

— Зайди в дом, дуралей, — устало вздохнула ведьма, зачесывая челку со лба.

Яра усадила его на лавку возле печки и одним движением стянула с него насквозь мокрый свитер вместе с майкой, едва не оторвав уши. Данил молча насыпал ему кофе в большую чашку и три ложки сахара. Потом посмотрел на Лешу — того трясло так, что лавка под ним мелко шаталась взад-вперед, добавил еще две, плеснул кипятка, энергично размешал и сунул обжигающую чашку ему в руки. Яра, тем временем, пошарила на печке, стянула вниз какую-то шерстяную рогожу, и накрыла ей Лешу. Рогожа оказалась овчинным тулупом, от которого тащило зверем и еловой смолой.

— Отвали от меня, — прохрипел он ей в лицо, недовольно ерзая. — Не смейте меня трогать, вы оба. Вы меня чуть не сожгли.

— Ты справился очень хорошо. Лучше, чем можно было ожидать.

Леша так резко повернул к ней голову, что потянул мышцу на шее.

— Хватит, — пробормотал он, пряча покрасневшее до слез лицо в ладони.

— Через тебя всего-то капля магии прошла, а ты уже в истерике, — Данил насмешливо сверкнул глазами в его сторону.

Он, скрестив на груди руки, встал у окна, прислонясь бедром к подоконнику, и излучал молчаливую уверенность в себе. Лешу тошнило от них обоих. Скривив губы, он проглотил свои доводы о том, что, на минутку, просто человек, и они не имели права делать с ним такое, запив это большим глотком кофе, и заставил себя дышать по счету, как учил Илья. Постепенно, с размеренным дыханием, теплым запахом тулупа и обжигающим кофе в желудке, дрожь утихла, он расслабился.

— Что ты увидел? — Яра бросила на оборотня острый взгляд, заправляя в перчатку выбившийся край бинта.

Данил помолчал немного, поводил пальцем, еще сохранившим следы травяного пепла по краю подоконника, не спеша обдумывая ответ.

— Тварь в пентаграмме. Она важна, — наконец ответил он.

— Я и так знаю, что она важна. Что это, откуда? Как мне поможет?

— Да, что это такое? Оно свело с ума своей болтовней весь Отдел, — встрял Леша, отставляя пустую чашку. Звон, с которым мельхиоровая ложка ударилась о стеклянные стенки заставил стиснуть зубы — все его чувства все еще оставались слишком болезненно восприимчивы.

— Я не знаю. Но там пахло, — проговорил Данил, таким тоном, будто это все объясняло. — Пахло, будто там недавно покрыли суку, или двух, — пояснил он, наткнувшись на два вопросительных взгляда.

Пока Леша таращился на него, переваривая неожиданную терминологию, Яра беспокойно металась из одного угла комнаты в другой, нервно запуская пальцы в и так растрепанную челку.

— И что? Что мне это даст?

Данил пожал плечами.

— Я не разбираюсь в ваших ритуалах. Это все, что я могу сказать.

Ведьма резко остановилась. Взгляд ее был тверд, а глаза мерцали в полумраке комнаты, как всполохи молнии. В эту секунду Леша как никогда четко осознал, насколько и Данил и Яра отличаются от него. Он был человеком, чуть больше информированным, чем те, кто не имеют отношения к Отделу, но все же человеком. А эти двое были другими, мыслили иначе, в совсем иных категориях. И в этом различии он обнаружил огромную опасность. Может быть, именно тогда он на самом деле понял, для чего существует Отдел.

Он поймал взгляд Яры и объявил негромко, но как мог твердо:

— Нам пора.

Натягивая на себя еще влажный свитер, он вдруг замер, осененный внезапно идеей.

— А где, кстати, мы находимся?

— Километров двадцать от Мирного, — ответил Данил. И видя, что Леша не впечатлен, пояснил: «В Якутии».

У оборотня хватило совести ухмыльнуться его ошарашенному лицу.

— Покрытие сети здесь плохое, поэтому придется поверить на слово.

Леша, по-совиному моргнув, проследил за небрежным взмахом его руки, в сторону, где на боку беленой печи висел корпоративный календарь АЛРОСА, весь в неразборчивых пометках, обвел взглядом травы, отключенный холодильник «ЗИЛ», увешанный цветастыми магнитами с мамонтами, и ящик для растопки около печи, полный щепы и мятых листовок с рекламой снегоходов.

— Но мы шли сюда не дольше часа…

— Тебя привела ведьма, заключившая с колдовским Лесом сделку. Короткая дорога — это меньшее, что у нее могло бы быть за цену, которую она заплатит, — Данил понизил голос, задумчиво поглядывая на Яру из-за плеча. — Когда ее мать жива была, мы могли свободно ходить через Лес куда угодно, и все возвращались обратно живыми. Но с тех пор, как ее не стало, Лес зол… и голоден. Теперь, если кто-то пытается пройти через него, он всегда забирает кого-то, как будто плату за вход. Иногда он забирает всех. Кто знает, если эта ведьма сможет придумать что-то стоящее и как-то выкрутится, может быть мы могли бы снова… — не договорив, он замолчал, дернув уголок губ в горьком сомнении.

На прощание у лесной опушки оборотень вполне по-человечьи пожал Леше руку, заглянул в глаза со всей серьезностью, и заявил: «Я запомнил твой запах. И твой тоже, ведьма», как будто это было не странно и совсем не жутко. Кивнул им обоим и исчез за сугробами, так же, как появился.

Яра пару секунд смотрела ему в след со сложным выражением лица, которое Леша не взялся бы расшифровывать, а потом развернулась на каблуках и резво двинулась к лесу. Тропа тут же опять нырнула им в ноги, и захрустела мелкими шишками под шагами, унося их дальше от дома шамана. И чем глубже она уводила их в лес, тем яснее и отчетливее становилось ведьмино беспокойство. Она настойчиво не смотрела по сторонам, только себе под ноги, и постоянно ускоряла шаг, пока Леше это не надоело, и он не дернул за конец ее мягкого синего шарфа, не дав, в конце концов, сорваться на бег. Яра нахмурившись на него недовольно, потянулась, вырывая конец шарфа из его рук, и не поднимая лица от земли, пробормотала: «Надо торопиться. Ты не хочешь остаться в Лесу с наступлением темноты». Но шаг, все равно, немного сбавила.

— Шаман сказал, что у тебя с лесом сделка, ты здесь, вроде как, самая главная, ммм?.. И разве ты не говорила, что спасешь меня от всех плохих злых тварей, которые захотят меня сожрать? — Леша насмешливо фыркнул, пиная попавшую ему под ноги шишку в сторону сугробов.

Яра наградила его тяжелым взглядом. Тени делали черты ее лица острыми и твердыми, будто вырезанными из дерева и из кости, пятна солнца красили ее радужки бледным жидким золотом, холодным и неживым. Леша первый отвел глаза.

— Если мы не выберемся отсюда до того, как солнце сядет, может быть, я сама тебя съем. Давай не будем проверять.

Ведьма замолчала, издав низкий задумчивый звук.

— Будь осторожен с мыслями в таких местах, как это, — внезапно она подняла руку и постучала согнутым пальцем ему по лбу, Леша не успел отпрянуть. — В таких местах рождаются боги и чудовища. И, по большей части, между ними нет разницы.

Он счел правильным захлопнуть свой рот и поспешил за ней.

Лес и вправду творил странные вещи, и уже успел разок подловить его: сначала, сколько бы Леша не проверял, солнце долгое время висело на одном месте, но стоило ему отвлечься, и в следующий раз, когда он задрал голову, оно оказалось на две ладони ниже к горизонту. Возможно, им действительно следовало поторопиться.

Постепенно Леша стал замечать, что ведьма рядом с ним то и дело вздрагивает, сбиваясь с шага, а глаза ее помимо воли, будто случайно, скользят в сторону чащи. Это вызвало какое-то неприятное чувство в основании его шеи, острое и зудящее. Когда Яра в очередной раз споткнулась, засмотревшись на что-то что видит только она, Леша, наконец, понял, что именно его тревожило все это время. Ведьма словно постепенно таяла, теряла ощущение присутствия, растворяясь в прозрачном холоде. Казалось, только необходимость отвечать на вопросы и как-то реагировать на его слова вынуждала ее каждый раз возвращаться откуда-то издалека, где блуждал ее разум. Он невольно задавался вопросом, не являлось ли это просчитанным ею последствием их торга. А что, может быть, она стразу поняла — одной ей туда-обратно не дойти, и нужен кто-то заинтересованный в том, чтобы вернуться в город, какой-то добрый наивный дурачок, который бы выдергивал ее по дороге из всех опасных… эмоциональных состояний. С ведьмы бы сталось обернуть себе в пользу даже такую мелочь.

Эта догадка поразила его, заставляя резко втянуть сквозь зубы морозный воздух. Но вместе с тем, это обожгло его чем-то мстительным и злорадным глубоко внутри, там, где хранилось все то, чем в себе не гордился и предпочитал не анализировать слишком много. На секунду он позволил себе помечтать, что было бы, не отвлеки он ее разговором. Просто позволил бы сойти с тропы, пойти за тем, что мерещилось ей в лесной мгле? Отстраненно он представлял, как ведомая вслед слышному только ей зову, Яра шагает с утоптанной хвои прочь и исчезает в темноте между елей, а снег, просеиваясь через тучи, как мука через сито, медленно засыпает ее следы. Смогло бы что-то заставить ее очнуться, или она шла бы за этим зовом, пока огонь собственной магии не сжег бы ее? Чувствовала бы ли она боль, достаточно сильную, чтобы очнуться, или продолжала бы идти, пока ноги не начнут рассыпаться горстями жирного черного пепла, а потом ползти, толкаясь тем, что останется от ее рук, пока и они больше не смогут держать ее? Пройдет время, пепел разлетится с ветром, смешается с землей, прилетят птицы и по нитке растащат мягкий синий шарф, темная лесная тварь прокрадется из самой чащи и заберет себе ее голос.

Эта картина не отозвалась в нем ровно ничем, кроме печали и сожаления. Леша понял, что больше разочарован, чем зол и напуган. И очень, очень устал.

— Почему ты сразу не сказала, что тебе самой нужен шаман?

Яра недоверчиво фыркнула, пробормотав себе под нос что-то неразборчивое.

— И ты что, помог бы мне? Просто так пошел бы с ведьмой в Лес? Впустил бы в свою голову?

Вместо ответа Леша смерил ее долгим взглядом. Был ли смысл убеждать ее? Что-то глубоко не так было с моральными ориентирами, знать бы, с его или с ее.

Ведьма шла, наклонив голову низко, челка упала вперед, скрывая ее глаза так, что невозможно было разобрать их выражение.

— Ну да, конечно, — скептицизма с которым она поджала губы хватило бы на целый шабаш. — Ни черта похожего. Но это нормально, правда, — она сопроводила свои слова решительным кивком.

— Я и не ждала помощи, пока не надавлю. Просто не ожидала, что слова о милосердии действительно сработают так хорошо.

Признание в эмоциональном шантаже, такое наглое и бесхитростное, почти заставило Лешу невесело улыбнуться, но он передумал, когда Яра поймала его взгляд и ответила своим, прямым и серьезным.

— Мне жаль, что тебе было больно, но я не могла тебя предупредить, если был хоть один крошечный шанс, что ты откажешься участвовать в ритуале. Мне нужен мой шабаш, и я не хочу умирать. И если немного чьей-то боли могло помочь мне найти решение… — она не стала договаривать, пожав плечами. Все и без того понятно: если цена ее желаний в том, чтобы какой-то доверчивый дурак пережил пару неприятных мгновений, то так тому и быть.

Леша с досадой поморщился. Ну а чего он ожидал? С самой первой встречи ведьм только и делала, что проверяла границы, смотрела насколько она может толкнуть его, прежде, чем получит отпор. Леша с сожалением осознал, что свои границы он сдал как неопытный полководец, одну за другой.

— Ты знала, что это будет… так? — помолчав, спросил он, избегая ее взгляда.

Что это будет такое интенсивное ощущение, сырое и гальваническое. С привкусом меди, озона и мускуса. С ощущением нежных и жестких пальцев на его щеке и в его волосах. Так больно, так ошеломляюще, сильно и хорошо… и целый клубок из сложных чувств и эмоций, который он до сих пор толком не смог разделить на что-то понятное. Слова, непрошенные и честные, теснились на языке и просились наружу, и он закусил щеку изнутри, чтобы не выпустить их, потому что, если только он откроет свой глупый рот и даст им сбежать, ему придется признать их существование. И, хуже того, ему придется как-то жить с тем, что произошедшее с ним в доме оборотня было… не совсем плохо. И абсолютно сокрушительно.

Ведьма бросила на него знающий взгляд, от которого потеплели кончики ушей, и собственная кожа стала слишком тесной.

— Конечно, я знала, Леша, — в этот раз имя его на языке ведьмы было как мед. Дикий, горький, но это мед.

Она уже называла его так, во время ритуала, вспомнил он. И тут же из самого нутра хлынули ужас и жар стыда, напомнив, что тело его все еще греется в остаточном тепле от магии, которую ведьма с оборотнем-шаманом протолкнули через него. Яра смотрела на него в упор, скрывать предательски красные щеки было бесполезно, и, поняв это, он обреченно застонал. Ее ресницы опустились не спеша, взгляд скользнул, мучительно медленно изучая его пылающий румянец, а потом вернулся к глазам, от ужасного смущения подернутым влагой, и она, по-видимому, вдоволь насладившись его позором, продолжила:

— Наша магия — это не белые воротнички и черная подводка. Это косматые девки с руками в крови кричат от боли. Это колдун, который не был в своем уме с тех пор, как попробовал магию в первый раз, и не видит разницы между тем, что ему кажется и что есть на самом деле. Это дети дорвались до магии слишком рано, чтобы понимать свой предел, и сгорели в ней. И это их от горя ревущая мать, едва понимая, что делает, строит химеру из того, что от них осталось, и того, что под руку попадется, лишь бы хоть чем-то заменить свое дитя. Чтобы обернуться ясным соколом, Леша, нужно сломать все свои кости и разорвать все свои мышцы, только тогда магия срастит их обратно, уже по-птичьи. Для метаморфозы нужно топливо — жертва, которую ты приносишь, это обратная сторона для любой магии, о которой ты слышал. И эта сторона… она всегда болит. Но на короткий миг, когда магия послушно твоей воле меняет природу материи, когда ты понимаешь, что все ее величие, ее бесконечный потенциал стать чем угодно, подвластен твоей воле, а ты стоишь на вершине пирамиды всего множества вероятностей вселенной, на этот короткий миг ты всеведущ и всемогущ, жив, бессмертен и мертв…

Под конец дыхание ее сбилось, и голос сел. На бледном ее лице выделялись только лихорадочно горящие глаза, яркие и влажные, да искусанный рот, красный, как открытая рана.

–… Но это все длится только лишь одно мгновение творения. После него всегда следует пустота, которая оставит тебе на память только ощущение потери и тоску по секунде, когда ты был чем-то большим. И ты сделаешь все, чтобы это повторилось снова, и заплатишь любую цену. Нет ничего странного или плохого в том, что тебе понравилась магия, — закончила она хриплым шершавым шепотом, который, будто голыми руками, перетрогал все нервные окончания у него на затылке.

Леша беспомощно опустил глаза на палые иголки под ногами. Он чувствовал себя не то, чтобы грязным, но скомпрометированным, отмеченным чем-то не совсем одобряемым. Будто теперь всякий, кто увидит его, сразу поймет, во что он, человек из Отдела, позволил себя втянуть.

Люди из Отдела не участвуют в колдовских ритуалах, и не покрывают ведьм перед этим самым Отделом. И не мнутся после, сглатывая кислый стыд на языке, пытаясь придумать, как скорее отделаться от ведьмы.

К сожалению, осознавать проблему и решить ее — не одно и тоже.

За внутренней драмой он почти пропустил, как тропа вернула их обратно. Сквозь деревья он уже мог различить дом на другой стороне и фонарь, тонкой шпилькой проколовший закатное небо. Около него напряженной фигурой ожидал Федор Бажов, хмурый и недовольный. Ветер играл с воротом его пальто и прядями волос, выбившимися из укладки. В свете догорающего дня они сияли тем же медно-золотым оттенком, что и у его сестры.

Леша задрал голову и прищурился, рассматривая темные силуэты около дома: расслабленно курящего Илью, Варвару за его плечом и Яна, который выглядел безупречно, даже закутанный в шарф до самых ушей.

Яра, заметив гостей, хмыкнула и выразительно двинула бровями, скосив глаза в сторону Леши. Да, это он вызвал Илью с Варварой, и правильно сделал. И если его щеки снова потеплели от неловкости и неуместного чувства вины, то это было только его личное дело.

Время ведьмы подходило к концу.

Вздохнув, он неловко прокашлялся, привлекая внимание, пока они еще не вышли из Леса и получил в ответ вопросительно приподнятые брови. Слова не шли на язык. В ожидании, пока Леша соберется с мыслями, Яра устало привалилась к осиновому стволу и, вытащив из внутреннего кармана пальто изящную фляжку, тут же к ней приложилась двумя долгими глотками.

Когда он, наконец, открыл рот, то сказал совсем не то, что хотел:

— А что, если бы я все равно отказался идти с тобой, даже после всех уговоров?

— Леша, — просто проговорила Яра, с таким снисходительным умилением, что ему захотелось вырвать у нее из рук ее фляжку и швырнуть с обрыва на лед, и саму ведьму вслед за ней, но эта мысль растаяла в его усталости и разочаровании уже через секунду после того, как вспыхнула.

Он засомневался, стоит ли вообще продолжать, но все же в последним момент выпалил:

— Я больше никогда тебе не поверю, — вышло жалко и по-детски, и он тут же себя за это возненавидел.

— О, я бы и мечтать не могла, — ответила она, тяжело отталкиваясь от осины, чтобы наконец, выйти из Леса.

— Поторопимся, пока кто-нибудь не простыл, — кивнула она на темные силуэты на другой стороне. — У меня и без того будет достаточно обвинений.

Леша строго запретил себе испытывать за это вину.

Он ступил на мост с облегчением, которого от себя не ожидал. Не хотелось признавать, но пересекая кромку леса, он невольно задержал дыхание, в страхе, что тот не отпустит их, что в последний момент ведьма попытается сбежать, или выкинет еще что-то безумное, или из темноты вылезут неведомые твари и утащат его в чащу. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Пусть даже и спокойствие, с которым Бажова приняла присутствие Яна возле своего дома и готовность, с которой она шла прямо в руки Отдела, виделись ему крайне подозрительным. Размеренный стук ее каблуков по старым доскам отдавался в ушах мрачным предзнаменованием, часовым ходом, отмеряющим секунды до чего-то тяжелого и недоброго.

У фонаря Яру тут же подхватил под руку брат и принялся что-то выговаривать сквозь зубы, на что она так же тихо отвечала, настойчиво подсовывая ему под нос свою фляжку. Федор раздраженно отмахивался, пока ему не надоело, и он не отобрал ее и не сунул сердито в карман. Так они и поднялись к дому: впереди, яростно перешептываясь, шли Федор с Ярой, а следом Леша, такой вымотанный и голодный, что даже не пытался подслушать, о чем они говорят.

Наверху оказалось, что круг встречающих куда шире, чем предполагалось. Чуть в стороне от Яна и Ильи обнаружились трое молодых людей с раскосыми глазами, в почти одинаковых щегольских пальто из шерсти настолько темной, что она, казалось, высосала весь и без того скудный свет из зимних сумерек. Леша моментально определил их, как колдунов из шабаша Зибы. Интересно, лениво думал он, теперь, когда он так близко прикоснулся к магии, проснется ли у него самого тяга к богатым тканям, мехам и сложному крою? Сделав над собой усилие, он изо всех сил представил себя в чем-то похожем на то, что обычно носил Ян, в ожидании что это пробудит в нем какие-то новые ощущения. Но ощутил себя только еще более усталым, голодным, и желающим поскорее добраться до дома.

Илья, увидев их издалека, тут же отбросил едва подкуренную сигарету, заулыбался и устремился к Бажовым, раскидывая руки во всем своем угрожающе-медвежьем гостеприимстве. Проводив брезгливым взглядом пролетевшую мимо горящую точку, за майором неторопливо выдвинулся и Ян.

— Вот и мы, вот и мы! Что же ты, красавица, сбежала? Не могла до Совета потерпеть, еще мальчика нам перепугала? Нехорошо это, зачем такие потрясения? — Илья ласково погрозил пальцем, и хоть тон его был шутлив и мягок, взгляд, который он бросил на ведьму был холодным и цепким.

Та в ответ криво ухмыльнулась и пожала плечами с веселой небрежностью, от которой как раз подошедший Ян так крепко стиснул зубы, что еще немного и все бы услышали треск его эмали. Вблизи Леша заметил, что глаза у него красные, воспаленные и очень-очень злые. Даже злее, чем обычно.

Поискав за спинами, Илья нашел Лешу своим вопросительным взглядом, и, дождавшись его усталого кивка, не переставая болтать, увлек ведьм вокруг дома, во внешний мир, оставляя своего младшего лейтенанта угрюмо плестись позади.

«Надо было потребовать у того оборотня-шамана какой-нибудь еды», — угрюмо думал он, вяло переставляя ноги. Учитывая все, что он натерпелся из-за него и из-за ведьмы, его точно полагалось хотя бы накормить. И, может быть, напоить чем-то поприличнее, чем растворимый кофе.

Перед домом Бажовых семейное воссоединение стремительно превращалось в обычный ведьминский балаган. Яра громко требовала возврата своей фляги, ее брат, раскрасневшийся и растрепанный, требовал ее вести себя прилично и не позориться, Ян, медленно наступая на Илью, шипел что-то в ультразвуке, а колдуны Зибы все сразу кому-то нервно звонили. За сценой наблюдала Варвара, скучающе постукивая пальцами по рулю полицейского Патриота, в который Илья со всей деликатностью пытался запихнуть Яру.

— Пойдем-пойдем, посидишь пока у нас до Совета, под присмотром, а там видно будет, что с тобой делать. Оп, аккуратно, тут порожек. Ну, вот и славно.

— Ну что же, дорогие друзья, — Илья, наконец, усадил ведьму на заднее сидение, и развернулся к своей беспокойной аудитории. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать обоих Бажовых и шум дороги.

— Ведьма Ярослава Бажова задержана Отделом, в присутствии полномочных представителей городских шабашей, по подозрению в применении магического воздействия на сотрудника Отдела, и пробудет под нашим наблюдением до начала Совета. Надеюсь, все довольны, — он выразительно смерил взглядом Яна и группу в черных пальто.

— Я не довольна, — тут же заявила Яра из машины.

— Сиди, помалкивай! Насколько тупой надо быть, чтобы вести Отдел в Лес?! — в запале крикнул на нее Федор, собрав все пораженные взгляды, и попытался сунуться внутрь машины.

Илья мягко отстранил его, и тот, раздраженно фыркнув, отступил, отбрасывая волосы с глаз движением, которое Леша точно уже где-то видел.

«Не то, чтобы это было вопросом», — пробормотал Илья себе в бороду, хлопая дверью.

— Сердечно благодарю всех вас от лица Отдела, что составили компанию этим вечером, хоть это было и не обязательно.

Он наклонился к Леше и, понизив голос, с намеком сообщил:

— А ты, младший лейтенант, завтра пораньше приходи, будешь очень занятой.

И после, тяжело погрузив свое тело на место рядом с водителем, захлопнул дверь, и скомандовал Варваре: «Трогай, радость моя».

Младший лейтенант вздохнул, глядя в след их сигнальным огням, повернулся к Яну и с надеждой спросил:

— До остановки подбросите?