Неточные совпадения
Городничий. Это бы еще ничего, — инкогнито проклятое! Вдруг заглянет: «А, вы здесь, голубчик! А
кто,
скажет, здесь судья?» — «Ляпкин-Тяпкин». — «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! А
кто попечитель богоугодных заведений?» — «Земляника». — «А подать сюда Землянику!» Вот что худо!
Городничий. Жаловаться? А
кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что
скажешь? а?
Городничий.
Скажите! такой просвещенный гость, и терпит — от
кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и на свет не следовало родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
Анна Андреевна. Ну,
скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от
кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Впрочем, я так только упомянул об уездном суде; а по правде
сказать, вряд ли
кто когда-нибудь заглянет туда: это уж такое завидное место, сам бог ему покровительствует.
Трудись!
Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
А нам земля осталася…
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам не мать, а мачеха
Теперь… «А
кто велел? —
Кричат писаки праздные, —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!»
А я
скажу: — А
кто же ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: «Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись...
Иди сюда, гляди,
кто здесь!» —
Сказал Игнатий Прохоров,
Взяв к бревнам приваленную
Дугу.
Скажите, православные,
Кого вы называете
Породой жеребячьею?
Чур! отвечать на спрос!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том,
кто всех грешней?
Один
сказал: кабатчики,
Другой
сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется счастливо.
Вольготно на Руси?
Влас слушал — и рассказчиков
Глазами мерял: — Вижу я,
Вы тоже люди странные! —
Сказал он наконец. —
Чудим и мы достаточно.
А вы — и нас чудней...
Прилетела в дом
Сизым голубем…
Поклонился мне
Свекор-батюшка,
Поклонилася
Мать-свекровушка,
Деверья, зятья
Поклонилися,
Поклонилися,
Повинилися!
Вы садитесь-ка,
Вы не кланяйтесь,
Вы послушайте.
Что
скажу я вам:
Тому кланяться,
Кто сильней меня, —
Кто добрей меня,
Тому славу петь.
Кому славу петь?
Губернаторше!
Доброй душеньке
Александровне!
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с
кем не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова не
скажу. Пусть же, себе на уме, Бог тому заплатит,
кто меня, бедную, обижает.
Стародум. Как! А разве тот счастлив,
кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться.
Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот,
кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Тогда поймали Матренку Ноздрю и начали вежливенько топить ее в реке, требуя, чтоб она
сказала,
кто ее, сущую бездельницу и воровку, на воровство научил и
кто в том деле ей пособлял?
Ибо, как я однажды
сказал, ежели градоначальник будет палить без расчета, то со временем ему даже не с
кем будет распорядиться…
Но злаков на полях все не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии — бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было
сказать, что"как-никак, а придется в поле с сохою выйти", но дерзкого едва не побили каменьями, и в ответ на его предложение утроили усердие.
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали
сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока
кто кого перетяпает.
— Простите, атаманы-молодцы! ежели
кого обидел, и ежели перед
кем согрешил, и ежели
кому неправду
сказал… все простите!
Да и
кто же может
сказать, долго ли просуществовала бы построенная Бородавкиным академия и какие принесла бы она плоды?
На это могу
сказать одно:
кто не верит в волшебные превращения, тот пусть не читает летописи Глупова.
Это, так
сказать, апокалипсическое [Апока́липсис (греч. — откровение) — книга туманных пророчеств, написанная, по древнему преданию, одним из учеников Христа.] письмо, которое может понять только тот,
кто его получает.
— Он при мне звал ее на мазурку, —
сказала Нордстон, зная, что Кити поймет,
кто он и она. — Она
сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне
сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне
сказали то, что было у меня в душе. А
кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
— Ни с
кем мне не может быть так мало неприятно видеться, как с вами, —
сказал Вронский. — Извините меня. Приятного в жизни мне нет.
—
Кто хочет, —
сказал Свияжский.
― Без этого нельзя следить, ―
сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как собеседник его ушел, и поговорить ему больше не с
кем было.
—
Кто это идет? —
сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за собою, на боковую дорожку.
— В
кого же дурной быть? А Семен рядчик на другой день вашего отъезда пришел. Надо будет порядиться с ним, Константин Дмитрич, —
сказал приказчик. — Я вам прежде докладывал про машину.
— Да
кто же тебе мешает? — улыбаясь
сказал Левин.
— Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, —
сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю,
кто больше пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
—
Кто это может быть? —
сказала Долли.
«Да, вот он!»
сказала она, взглянув на карточку Вронского, и вдруг вспомнила,
кто был причиной ее теперешнего горя.
— По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли!
Кто нынче говорит про страсти? —
сказала жена посланника.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе
скажу,
кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Да, да, — отвернувшись и глядя в открытое окно,
сказала Анна. — Но я не была виновата. И
кто виноват? Что такое виноват? Разве могло быть иначе? Ну, как ты думаешь? Могло ли быть, чтобы ты не была жена Стивы?
— Нисколько. У меня нет другого выхода. Кто-нибудь из нас двух глуп. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда
сказать.
— Что ж, там нужны люди, —
сказал он, смеясь глазами. И они заговорили о последней военной новости, и оба друг перед другом скрыли свое недоумение о том, с
кем назавтра ожидается сражение, когда Турки, по последнему известию, разбиты на всех пунктах. И так, оба не высказав своего мнения, они разошлись.
— А ты знаешь, Костя, с
кем Сергей Иванович ехал сюда? —
сказала Долли, оделив детей огурцами и медом. — С Вронским! Он едет в Сербию.
― Что ж, если это приятнее? ―
сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки. ―
Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.
— Ах, какая ночь! —
сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом свете зари в большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряженных катков. — Да слушайте, это женские голоса поют и, право, недурно. Это
кто поет, хозяин?
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал,
кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он
сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Ну, смотри же, растирай комья-то, —
сказал Левин, подходя к лошади, — да за Мишкой смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
— Ну,
кто ж направо,
кто налево? — спросил Степан Аркадьич. — Направо шире, идите вы вдвоем, а я налево, — беззаботно как будто
сказал он.
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, —
сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем,
кто бы в самом деле так говорил.
— То есть я в общих чертах могу представить себе эту перемену. Мы всегда были дружны, и теперь… — отвечая нежным взглядом на взгляд графини,
сказал Степан Аркадьич, соображая, с которым из двух министров она ближе, чтобы знать, о
ком из двух придется просить ее.
— Есть о
ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, —
сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, a зa Левина.
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«
Кого бог хочет погубить, того он лишает разума»],
сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его,
сказала: «Всё-таки ты увидишь его. Узнай подробно, где он,
кто при нем. И Стива… если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.
— Я не торопился, — холодно
сказал Алексей Александрович, — а советоваться в таком деле ни с
кем нельзя. Я твердо решил.