Неточные совпадения
— Нет, ты постой, постой, —
сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с
кем не говорил об этом. И ни с
кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
—
Кто это может быть? —
сказала Долли.
— Он при мне звал ее на мазурку, —
сказала Нордстон, зная, что Кити поймет,
кто он и она. — Она
сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?
—
Кого нужно? — сердито
сказал голос Николая Левина.
— А, ты так? —
сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь,
кто это? — обратился он к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он не подлец.
— В
кого же дурной быть? А Семен рядчик на другой день вашего отъезда пришел. Надо будет порядиться с ним, Константин Дмитрич, —
сказал приказчик. — Я вам прежде докладывал про машину.
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, —
сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем,
кто бы в самом деле так говорил.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе
скажу,
кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Да
кто же тебе это
сказал? Никто этого не говорил. Я уверена, что он был влюблен в тебя и остался влюблен, но…
— Нисколько. У меня нет другого выхода. Кто-нибудь из нас двух глуп. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда
сказать.
— По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли!
Кто нынче говорит про страсти? —
сказала жена посланника.
— Ну, смотри же, растирай комья-то, —
сказал Левин, подходя к лошади, — да за Мишкой смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
— Да
кто же тебе мешает? — улыбаясь
сказал Левин.
— Очень можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством
сказал Рябинин, как бы желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и с
кем обойтись, но для него никогда и ни в чем не может быть затруднений.
— Может быть, —
сказал он, пожимая локтем её руку. — Но лучше, когда делают так, что, у
кого ни спроси, никто не знает.
— Да
кто же обманщица? — укоризненно
сказала Варенька. — Вы говорите, как будто…
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно,
кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что
сказать.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она
сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их
сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с
кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
—
Кто это идет? —
сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за собою, на боковую дорожку.
— Я несогласен, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, —
сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я ничего не мог сделать. Банки не знаю
кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
— Меня очень занимает вот что, —
сказал Левин. — Он прав, что дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое, как у этого тихонького, или самое простое.
Кто в этом виноват?
— Я не торопился, — холодно
сказал Алексей Александрович, — а советоваться в таком деле ни с
кем нельзя. Я твердо решил.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам
скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и
кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«
Кого бог хочет погубить, того он лишает разума»],
сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
—
Кому ж
сказать? Анна Аркадьевна нездоровы всё, — недовольно
сказала няня.
— Какое же вы можете иметь сомнение о Творце, когда вы воззрите на творения Его? — продолжал священник быстрым, привычным говором. —
Кто же украсил светилами свод небесный?
Кто облек землю в красоту ее? Как же без Творца? —
сказал он, вопросительно взглянув на Левина.
Что же вы ответите ему, когда невинный малютка спросит у вас: «папаша!
кто сотворил всё, что прельщает меня в этом мире, — землю, воды, солнце, цветы, травы?» Неужели вы
скажете ему: «я не знаю»?
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити,
кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и
сказал...
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина:
кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, —
сказала она и, подняв глаза к небу, начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Нет, — перебила его графиня Лидия Ивановна. — Есть предел всему. Я понимаю безнравственность, — не совсем искренно
сказала она, так как она никогда не могла понять того, что приводит женщин к безнравственности, — но я не понимаю жестокости, к
кому же? к вам! Как оставаться в том городе, где вы? Нет, век живи, век учись. И я учусь понимать вашу высоту и ее низость.
— А
кто бросит камень? —
сказал Алексей Александрович, очевидно довольный своей ролью. — Я всё простил и потому не могу лишать ее того, что есть потребность любви для нее — любви к сыну…
«Да, вот он!»
сказала она, взглянув на карточку Вронского, и вдруг вспомнила,
кто был причиной ее теперешнего горя.
— Есть о
ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, —
сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, a зa Левина.
— У
кого же не берет? —
сказал он смеясь.
— Ну,
кто ж направо,
кто налево? — спросил Степан Аркадьич. — Направо шире, идите вы вдвоем, а я налево, — беззаботно как будто
сказал он.
— Ах, какая ночь! —
сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом свете зари в большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряженных катков. — Да слушайте, это женские голоса поют и, право, недурно. Это
кто поет, хозяин?
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал,
кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он
сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Итак, я продолжаю, —
сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не будут его, а чьи-то, кого-то того,
кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
— Wünscht man Dochots, so hat man auch Klopots, [
Кто хочет иметь доходы, тот должен иметь хлопоты,] —
сказал Васенька Весловский, подтрунивая над Немцем. — J’adore l’allemand, [Обожаю немецкий язык,] — обратился он опять с той же улыбкой к Анне.
— Да, да, — отвернувшись и глядя в открытое окно,
сказала Анна. — Но я не была виновата. И
кто виноват? Что такое виноват? Разве могло быть иначе? Ну, как ты думаешь? Могло ли быть, чтобы ты не была жена Стивы?
—
Кто хочет, —
сказал Свияжский.
— Так
кто же? Неведовский? —
сказал Левин, чувствуя, что он запутался.
― Что ж, если это приятнее? ―
сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки. ―
Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.
― Без этого нельзя следить, ―
сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как собеседник его ушел, и поговорить ему больше не с
кем было.
— Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, —
сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю,
кто больше пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
— Да, разумеется, она очень жалкая, —
сказала Кити, когда он кончил. — От
кого ты письмо получил?
— Позволь мне не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для
кого бы то ни было. Она заслужила его, ты
скажешь. Она знает это и не просит тебя; она прямо говорит, что она ничего не смеет просить. Но я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем тебя. За что она мучается?
Кому от этого лучше?
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его,
сказала: «Всё-таки ты увидишь его. Узнай подробно, где он,
кто при нем. И Стива… если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.
— То есть я в общих чертах могу представить себе эту перемену. Мы всегда были дружны, и теперь… — отвечая нежным взглядом на взгляд графини,
сказал Степан Аркадьич, соображая, с которым из двух министров она ближе, чтобы знать, о
ком из двух придется просить ее.
— Что же вы там делали,
кто был? —
сказала она, помолчав.