Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если
ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Марья Антоновна (отдвигается).
Да к
чему ж это?
Хлестаков.
Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако
ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
Почтмейстер.
Да к
чему ж?..
Хлестаков. А,
да! Земляника. И
что ж, скажите, пожалуйста, есть у вас детки?
«Налить?
Да где
ж тут счастие?
Мы потчуем счастливого,
А ты
что рассказал...
«А вы
что ж не танцуете? —
Сказал Последыш барыням
И молодым сынам. —
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«Спой, Люба!» Не хотелося
Петь белокурой барыне,
Да старый так пристал!
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка!
Да извозчики-то на
что ж? Это их дело. Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка,
что, конечно, то вздор,
чего не знает Митрофанушка.
Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым и быть действительно.
Да мне это непонятно, дядюшка, как можно человеку все помнить одного себя? Неужели не рассуждают,
чем один обязан другому? Где
ж ум, которым так величаются?
Г-жа Простакова. Подите
ж с Богом. (Все отходят.) А я уж знаю,
что делать. Где гнев, тут и милость. Старик погневается
да простит и за неволю. А мы свое возьмем.
Правдин.
Да и ступай к своим свиньям. Не забудь, однако
ж, повестить всем Скотининым,
чему они подвержены.
Г-жа Простакова. Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен;
да на
что ж дан нам указ-от о вольности дворянства?
Скотинин. Кого? За
что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою.
Да за
что ж ты так прогневалась?
Еремеевна. Ах, Создатель, спаси и помилуй!
Да кабы братец в ту
ж минуту отойти не изволил, то б я с ним поломалась. Вот
что б Бог не поставил. Притупились бы эти (указывая на ногти), я б и клыков беречь не стала.
—
Что ж это такое? фыркнул — и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози,
да потом и помилуй!
—
Да и мне тоже.
Что ж, к вечеру доедем?
— Я пожалуюсь?
Да ни за
что в свете! Разговоры такие пойдут,
что и не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки, ушли.
Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом
да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
— Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам.
Да,
да!
Что ж может выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом поехал… к кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
— Вот отлично! Общий! — вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу отыскивать вальдшнепа. «Ах
да, о
чем это неприятно было? — вспоминал он. —
Да, больна Кити…
Что ж делать, очень жаль», думал он.
—
Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в деревне, чудо.
Что ж ты Рябинину не предложил поесть?
«Завтра пойду рано утром и возьму на себя не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити.
Да, Стива, пожалуй, и прав: я не мужествен с нею, я обабился… Но
что ж делать! Опять отрицательно!»
«
Да нынче
что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе —
Что ж я-то? Или я боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
—
Да после его несчастья
что ж ему было делать?
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину,
да только он мне отвечал,
что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому
что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а
что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите,
что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую…
Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот
что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну,
да Бог ее простит!.. И вправду молвить:
что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая;
да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому,
что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
— Куда
ж еще вы их хотели пристроить?
Да, впрочем, ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так
что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
—
Да на
что ж бы я подтибрила? Ведь мне проку с ней никакого; я грамоте не знаю.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако
ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили,
что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков,
что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда,
что потерпел по службе за правду,
да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом,
что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое…
да кто же он в самом деле такой?
— Жена — хлопотать! — продолжал Чичиков. — Ну,
что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо,
что случились добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами
да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными,
да выбритыми,
да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
—
Да к
чему ж ты не хочешь сказать?
—
Да хоть бы даже и в этом смысле, —
что ж тут такого? — сказал Чичиков.
—
Да на
что ж они тебе? — сказала старуха, выпучив на него глаза.
—
Да на
что ж вам расписка?
— Помилуйте,
что ж он?..
Да ведь я не сержусь! — сказал смягчившийся генерал. — В душе моей я искренно полюбил его и уверен,
что со временем он будет преполезный человек.
— Не я-с, Петр Петрович, наложу-с <на> вас, а так как вы хотели бы послужить, как говорите сами, так вот богоугодное дело. Строится в одном месте церковь доброхотным дательством благочестивых людей. Денег нестает, нужен сбор. Наденьте простую сибирку… ведь вы теперь простой человек, разорившийся дворянин и тот же нищий:
что ж тут чиниться? —
да с книгой в руках, на простой тележке и отправляйтесь по городам и деревням. От архиерея вы получите благословенье и шнурованную книгу,
да и с Богом.
— Ну,
что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж в ответ десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать письмо.
Да стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит —
да и нет, только убыток, а ты принеси-ка мне лучинку!
—
Да куды
ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли,
что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее не дадут; я ведь не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все
что хотите, но взятков брать я не стану. Мне не ужиться с Красноносовым
да Самосвистовым.
Он то и дело подливал
да подливал;
чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола — как бы ни в
чем не бывали, точно выпили по стакану воды.
—
Да,
что ж вы не скажете Ивану Григорьевичу, — отозвался Собакевич, —
что такое именно вы приобрели; а вы, Иван Григорьевич,
что вы не спросите, какое приобретение они сделали? Ведь какой народ! просто золото. Ведь я им продал и каретника Михеева.
Конечно, можно запрятаться к себе в кабинет и не дать ни одного бала,
да ведь этим
что ж?
— Отчего
ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал,
что продаст,
да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт тебя побери, продавай, проклятая!»
«А
что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом деле к Ноздреву.
Чем же он хуже других, такой же человек,
да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
—
Что ж другое? Разве пеньку?
Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.
— А
что ж, душенька, так у них делается, я не виноват, так у них у всех делается. Все
что ни есть ненужного,
что Акулька у нас бросает, с позволения сказать, в помойную лохань, они его в суп!
да в суп! туда его!
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в
чем дело, в ту
ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо
да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было со стороны рыбного ряда.
Друзья мои,
что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
— Я тут еще беды не вижу.
«
Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну
что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский;
да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
Хотя мы знаем,
что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако
ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.