Неточные совпадения
—
Да,
да, на той неделе, — обрадовался Обломов, — у меня еще платье не готово.
Что ж, хорошая партия?
Что ж он делал?
Да все продолжал чертить узор собственной жизни. В ней он, не без основания, находил столько премудрости и поэзии,
что и не исчерпаешь никогда без книг и учености.
—
Да что это, Илья Ильич, за наказание! Я христианин:
что ж вы ядовитым-то браните? Далось: ядовитый! Мы при старом барине родились и выросли, он и щенком изволил бранить, и за уши драл, а этакого слова не слыхивали, выдумок не было! Долго ли до греха? Вот бумага, извольте.
— Так
что ж,
что шаталось? — отвечал Обломов. —
Да вот не развалилось же, даром
что шестнадцать лет без поправки стоит. Славно тогда сделал Лука!.. Вот был плотник, так плотник… умер — царство ему небесное! Нынче избаловались: не сделают так.
— Кто
ж бы это гость? — скажет хозяйка. — Уж не Настасья ли Фаддеевна? Ах, дай-то Господи!
Да нет; она ближе праздника не будет. То-то бы радости! То-то бы обнялись
да наплакались с ней вдвоем! И к заутрене и к обедне бы вместе…
Да куда мне за ней! Я даром
что моложе, а не выстоять мне столько!
— Ты любишь эту арию? Я очень рад: ее прекрасно поет Ольга Ильинская. Я познакомлю тебя — вот голос, вот пение!
Да и сама она
что за очаровательное дитя! Впрочем, может быть, я пристрастно сужу: у меня к ней слабость… Однако
ж не отвлекайся, не отвлекайся, — прибавил Штольц, — рассказывай!
— Где же идеал жизни, по-твоему?
Что ж не обломовщина? — без увлечения, робко спросил он. — Разве не все добиваются того же, о
чем я мечтаю? Помилуй! — прибавил он смелее. —
Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
Но гулять «с мсьё Обломовым», сидеть с ним в углу большой залы, на балконе…
что ж из этого? Ему за тридцать лет: не станет же он говорить ей пустяков, давать каких-нибудь книг…
Да этого ничего никому и в голову не приходило.
—
Что ж тебе так странно? Поеду,
да и конец… У меня и паспорт готов, — сказал Обломов.
«
Да,
да; но ведь этим надо было начать! — думал он опять в страхе. — Троекратное „люблю“, ветка сирени, признание — все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у чистой женщины.
Что ж я? Кто я?» — стучало, как молотком, ему в голову.
—
Да, кажется, ты угадала…
Что ж?
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб.
Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк;
да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в голову не пришло!
Наконец часу в десятом Захар отворил подносом дверь в кабинет, лягнул, по обыкновению, назад ногой, чтоб затворить ее, и, по обыкновению, промахнулся, но удержал, однако
ж, поднос: наметался от долговременной практики,
да притом знал,
что сзади смотрит в дверь Анисья, и только урони он что-нибудь, она сейчас подскочит и сконфузит его.
— Тише, тише, кум! — прервал Иван Матвеевич. —
Что ж, все тридцать пять! Когда до пятидесяти дотянешь?
Да с пятидесятью в рай не попадешь. Женишься, так живи с оглядкой, каждый рубль считай, об ямайском забудь и думать —
что это за жизнь!
— Ну,
что ж, он перепугается, повалится на постель,
да и будет ворочаться, как боров,
да вздыхать — вот и все, — сказал Тарантьев. — Какая же выгода? Где магарыч?
— Нет, ты вот теперь лжешь,
да неискусно.
Что у тебя?
Что с тобой, Илья? А! Так вот
что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда
ж ты деваешь?
—
Что ж? примем ее как новую стихию жизни…
Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то,
что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил…
Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «
Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих пор не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если
ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Марья Антоновна (отдвигается).
Да к
чему ж это?
Хлестаков.
Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако
ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
Почтмейстер.
Да к
чему ж?..
Хлестаков. А,
да! Земляника. И
что ж, скажите, пожалуйста, есть у вас детки?