Неточные совпадения
—
Да, нахожу. Нахожу,
что все эти нападки неуместны, непрактичны, просто сказать, глупы. Семью нужно переделать, так и училища переделаются. А то,
что институты! У нас
что ни семья, то ад, дрянь, болото. В институтах воспитывают плохо, а в семьях еще несравненно хуже. Так
что ж тут институты? Институты необходимое зло прошлого века и больше ничего. Иди-ка, дружочек, умойся: самовар несут.
— Ну
да. Признавать законность воли одного над стремлениями других!
Что ж это, не деспотизм разве?
— Хорошо, молюсь
да работаю,
что ж мне. Конечно, иной раз…
— Не бил, а так вот пилил бы.
Да ведь тебе
что ж это. Тебе это ничего. Ты будешь пешкою у мужа, и тебе это все равно будет, — будешь очень счастлива.
—
Да зачем же это, сестра? На
что ж твои деньги? Разве я сам не могу выписать для дочери?
—
Да к
чему ж ты их всех путаешь?
—
Да,
да, Юстин Феликсович,
чего ж это вы нас боитесь-то?
—
Да какая
ж драма?
Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как же это ставить на сцену!
Да и борьбы-то нравственной здесь не представите, потому
что все грубо, коротко. Все не борется, а… решается. В таком быту народа у него нет своей драмы,
да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не драмы.
—
Что ж тут думать: не минует, бедняжка, красной шапки
да ранца.
—
Да, я сама думаю так.
Что ж: спыток — не убыток.
— Все так, все так, — сказал он, наконец, после двухчасового спора, в котором никто не принимал участия, кроме его, Бычкова и Арапова, — только шкода людей,
да и нима людей.
Что ж эта газета, этиих мыслйй еще никто в России не понимает.
—
Что ж такое, семья? И у Белоярцева есть жена, и у Барилочки есть жена и дети,
да ведь едут же.
— Надо держать крепче тех, которые меньше знают. У вас есть Арапов, рыжий, этот Пархоменко и капитан,
Да Райнер, — помилуйте,
чего ж вам? А
что эти Белоярцев и Завулонов?
— Или адресные билеты, — зачинал другой. —
Что это за билеты? Склыка одна
да беспокойство. Нет, это не так надо устроить! Это можно устроить в два слова по целой России, а не то
что здесь
да в Питере, только склыка одна. Деньги нужны — зачем не брать, только с
чего ж бы и нас не спросить.
— Как? Одно слово: взял
да и пустил. Теперь, к примеру скажем, я. Я небольшой человек, кто как разумеет, может и совсем человек маленький, а я центральный человек. У нас теперь по низовью рыбацкие артели: несколько сот артель одна, так
что ж мне.
«Все это как-то… нелепо очень… А впрочем, — приходило ему опять в голову, —
что ж такое? Тот такой человек,
что его не оплетешь, а как знать,
чего не знаешь. По началу конец точно виден, ну
да и иначе бывает».
— По ком?.. Ах
да! Это-то я слышал как-то.
Что ж, действительно прекрасное дело.
— Ну
да, я это понимаю; только
что ж — эта панихида будет по самом мирном и честном гражданине.
— Сходка?
Да? Отвечайте же: сходка у них,
да?
Что ж вы, онемели,
что ли?
«Ну
что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там;
что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше,
чем быть вместе и жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?..
Да бог его знает,
что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
—
Да это
что ж… А вот Бертольди.
— Еще бы?
да он наш.
Что ж вы так рассуждаете о Белоярцеве?
—
Да maman хотела меня отправить в смирительный дом,
что ж! Я ожидаю: отправляйте.
— Где, сударыня, устать: всего верст десять прошла,
да часа три по колени в грязи простояла. С
чего ж тут устать? дождичек божий, а косточки молодые, — помыл — хорошо.
—
Да что это вы говорите, — вмешалась Бертольди. — Какое же дело кому-нибудь верить или не верить. На приобретение ребенка была ваша воля,
что ж, вам за это деньги платить,
что ли? Это, наконец, смешно! Ну, отдайте его в воспитательный дом. Удивительное требование: я рожу ребенка и в награду за это должна получать право на чужой труд.
—
Что ж тут обсуждать: общее собрание наличных членов,
да вот и все…
—
Да кто лечит? Сулима наш прописывает. Вот сейчас перед вашим приходом чуть с ним не подралась: рецепт прописал,
да смотрю, свои осматки с ног скидает, а его новые сапожки надевает. Вам, говорит, пока вы больны, выходить некуда. А он молчит. Ну
что же это такое: последние сапожонки, и то у живого еще с ног волокут! Ведь это
ж аспиды, а не люди.
—
Да вот же всё эти,
что опивали
да объедали его, а теперь тащат, кто за
что схватится. Ну, вот видите, не правду
ж я говорила: последний халат — вот он, — один только и есть, ему самому, станет обмогаться, не во
что будет одеться, а этот глотик уж и тащит без меня. — «Он, говорит, сам обещал», перекривляла Афимья. —
Да кто вам, нищебродам, не пообещает! Выпросите. А вот он обещал, а я не даю: вот тебе и весь сказ.
—
Да не в том, а
что ж это: все это до голой подробности, как в курсе акушерства, рассказывается…
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил…
Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «
Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих пор не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.