Неточные совпадения
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно
есть. Деньги
сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не
поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у
себя. Хотите, прочту?
По осени у старого
Какая-то глубокая
На шее рана сделалась,
Он трудно умирал:
Сто дней не
ел; хирел да сох,
Сам над
собой подтрунивал:
— Не правда ли, Матренушка,
На комара корёжского
Костлявый я похож?
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю
сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что
будет? Богу ведомо!
А про
себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Стародум(целуя
сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в
самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не
будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе может; однако для тебя
есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать
себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Милон. Вы, господин Скотинин,
сами признаете
себя неученым человеком; однако, я думаю, в этом случае и ваш лоб
был бы не крепче ученого.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни
был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази
себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб
самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего бояться?
Утвердившись таким образом в
самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за
собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, —
будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда
будет им деваться. Не
будет, следственно, ни свары, ни розни, а
будут распоряжения и пальба повсеместная.
Солнышко-то и
само по
себе так стояло, что должно
было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
"Глупые
были пушкари, — поясняет летописец, — того не могли понять, что, посмеиваясь над стрельцами,
сами над
собой посмеиваются".
Но торжество «вольной немки» приходило к концу
само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не
быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но
было уже поздно.
Когда почва
была достаточно взрыхлена учтивым обращением и народ отдохнул от просвещения, тогда
сама собой стала на очередь потребность в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг и товарищ Сперанского по семинарии.
Он сшил
себе новую пару платья и хвастался, что на днях откроет в Глупове такой магазин, что
самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году не
было.
«Точию же, братие,
сами себя прилежно испытуйте, — писали тамошние посадские люди, — да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо
будет, а
будете здравы и пред лицом начальственным не злокозненны, но добротщательны, достохвальны и прелюбезны».
Но, с другой стороны, не видим ли мы, что народы
самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают
себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то
есть тогда, когда начальники мнят
себя от писания законов свободными?
Хотя оно
было еще не близко, но воздух в городе заколебался, колокола
сами собой загудели, деревья взъерошились, животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город.
Только и
было сказано между ними слов; но нехорошие это
были слова. На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением».
Сам же, надев вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить
себя к строгости, с азартом кричал на торговцев...
Во-первых, назначен
был праздник по случаю переименования города из Глупова в Непреклонск; во-вторых, последовал праздник в воспоминание побед, одержанных бывшими градоначальниками над обывателями; и, в-третьих, по случаю наступления осеннего времени
сам собой подошел праздник"Предержащих Властей".
Воротились добры молодцы домой, но сначала решили опять попробовать устроиться
сами собою. Петуха на канате кормили, чтоб не убежал, божку съели… Однако толку все не
было. Думали-думали и пошли искать глупого князя.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот
самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел,
выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это
самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за
собой Аленку.
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо
себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать
буду!
Степан Аркадьич
был человек правдивый в отношении к
себе самому.
Как пред горничной ей
было не то что стыдно, а неловко за заплатки, так и с ним ей
было постоянно не то что стыдно, а неловко за
самое себя.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории на
самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в
себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только
самое поверхностное.
Анна говорила, что приходило ей на язык, и
сама удивлялась, слушая
себя, своей способности лжи. Как просты, естественны
были ее слова и как похоже
было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала
себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только
были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли
себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому не могли представить
себе, что то, что они разрушают,
есть то
самое, чем они живут.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать
себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и
сам Свияжский,
самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом
были приятны, но
сама деятельность всегда бывала нескладная, не
было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и
сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для
себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое
самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с
собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он
сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это
был скромный, тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием отставного гвардейца и пред геройским самопожертвованием купца и
сам о
себе ничего не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило ехать в Сербию, он скромно отвечал...
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе
сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не
было; они
были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между
собой изъясняться.
Она благодарна
была отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он
был доволен ею. Она
сама была довольна
собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и
быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
Вронский
сам был представителен; кроме того, обладал искусством держать
себя достойно-почтительно и имел привычку в обращении с такими лицами; потому он и
был приставлен к принцу.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не
было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он
сам выдумывал
себе в нынешнем году дела, что это
было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
Ему нужно
было сделать усилие над
собой и рассудить, что около нее ходят всякого рода люди, что и
сам он мог прийти туда кататься на коньках.
Кити отвечала, что ничего не
было между ними и что она решительно не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к
себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не говорила и
себе. Это
была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже
самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
«Я не могу просить ее
быть моею женой потому только, что она не может
быть женою того, кого она хотела», говорил он
сам себе.
— Мне нисколько не тяжело
было. Это сделалось
само собой, — сказала она раздражительно, — и вот… — она достала письмо мужа из перчатки.
— Нет, это ужасно.
Быть рабом каким-то! — вскрикнул Левин, вставая и не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же секунду почувствовал, что он бьет
сам себя.
Потом, вспоминая брата Николая, он решил
сам с
собою, что никогда уже он не позволит
себе забыть его,
будет следить за ним и не выпустит его из виду, чтобы
быть готовым на помощь, когда ему придется плохо.
В воспоминание же о Вронском примешивалось что-то неловкое, хотя он
был в высшей степени светский и спокойный человек; как будто фальшь какая-то
была, — не в нем, он
был очень прост и мил, — но в ней
самой, тогда как с Левиным она чувствовала
себя совершенно простою и ясною.
Но и после, и на другой и на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она
сама с
собой могла обдумать всё, что
было в ее душе.
И он вкратце повторил
сам себе весь ход своей мысли за эти последние два года, начало которого
была ясная, очевидная мысль о смерти при виде любимого безнадежно больного брата.
Он не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он
был в мучительном разладе с
самим собою и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.
«Я
сама виновата. Я раздражительна, я бессмысленно ревнива. Я примирюсь с ним, и уедем в деревню, там я
буду спокойнее», — говорила она
себе.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец
были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и
сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая
себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
И увидав, что, желая успокоить
себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на
самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на
себя? — сказала она
себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на
себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я
была виновата, хотя я и не
была виновата, и мы уедем».
«Ведь всё это
было и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала
себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А в
самом деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги по христианству и добродетели».
Если бы Левин не имел свойства объяснять
себе людей с
самой хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы для него никакого затруднения и вопроса; он бы сказал
себе: дурак или дрянь, и всё бы
было ясно.