Неточные совпадения
Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения, опасаясь, что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется, так как он был ищущим масонства
и, наконец, удостоился оного
вовсе не ради нравственного усовершенствования себя
и других, а чтобы только окраситься цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны,
и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже
и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя.
Марфин хоть
и подозревал в своем камердинере наклонность к глубоким размышлениям, но вряд ли это было так: старик, впадая в задумчивость,
вовсе, кажется, ничего не думал, а только прислушивался к разным болестям своим — то в спине, то в руках, то в ногах.
Тогда является ко мне священник из того прихода, где жил этот хлыстовщик,
и стал мне объяснять, что Ермолаев
вовсе даже не раскольник,
и что хотя судился по хлыстовщине [Хлыстовщина — мистическая секта, распространившаяся в России в XVII веке.], но отрекся от нее
и ныне усердный православный, что доказывается тем, что каждогодно из Петербурга он привозит удостоверение о своем бытии на исповеди
и у святого причастия; мало того-с: усердствуя к их приходской церкви, устроил в оной на свой счет новый иконостас, выкрасил, позолотил его
и украсил даже новыми иконами,
и что будто бы секта хлыстов с скопческою сектою не имеет никакого сходства,
и что даже они враждуют между собою.
На этот крик Парасковья показалась в дверях избы с огромной горящей лучиной в руке,
и она была
вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная
и красивая баба в ситцевом сарафане
и в красном платке на голове. Gnadige Frau
и доктор вошли в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть в светец. Сверстов прежде всего начал разоблачать свою супругу, которая была заметно утомлена длинной дорогой,
и когда она осталась в одном только ваточном капоте, то сейчас же опустилась на лавку.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания
и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины
и пожилой, за каковую она
и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко
вовсе не считала себя пожилою дамою
и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее
и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть
и небольшие, но черненькие
и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать
и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече, она
вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни было, капитан уселся
и сейчас же повел разговор.
Егору Егорычу на этот раз восклицание Аггея Никитича
вовсе не показалось пошлым,
и он даже, обратясь к Сусанне, спросил ее...
— Значит, — начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой есть обожатель
и у которой будет скоро залог любви к тому,
и это еще когда Людмила соблаговолит за вас выйти, — а она
вовсе не думает того, —
и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями
и мечтаниями!
Нового Палкинского трактира
вовсе не существовало,
и вообще около Песков
и Лиговки был полупустырь; о железноконной дороге
и помину не было, да не было еще
и омнибусов; словом, огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему Петербургу, а на Невском
и тем паче; ехали больше в каретах; вместо пролеток тогда были дрожки, на которые мужчины садились верхом.
— Мамаша
вовсе не останется одна! — поспешила она с этой стороны успокоить Сусанну. — Она будет жить с вами; вы
и Егор Егорыч будете нежными детьми к ней, — чего ж старушке больше?
Несмотря на все эти утешения
и доказательства, Сусанна продолжала плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она
вовсе не страшилась брака с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила мысль перестать быть девушкой
и сделаться дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
— Oh, mon Dieu, mon Dieu! — воскликнул Ченцов. — Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне
и разговаривать-то с ней о чем бы ни было противно,
и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней
вовсе не по любви, а продал ей себя,
и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если бы что-либо подобное случилось, так я предоставляю вам право ударить меня в лицо
и сказать: вы подлец! А этого мне — смею вас заверить — никогда еще никто не говорил!.. Итак, вашу руку!..
— Да так, случайно! — отвечал опешенный этим вопросом Аггей Никитич, так как он
вовсе не случайно это сделал, а чтобы отклонить Миропу Дмитриевну от того разговора, который бы собственно она желала начать
и которого Аггей Никитич побаивался. — Мне пришлось раз видеть этого Канарского в одном польском доме, — продолжал он рассказывать, — только не под его настоящей фамилией, а под именем Януша Немрава.
— Зачем же я буду брать управляющего, когда он
вовсе не охотник; кроме того, он завален делами по хозяйству, а я, вдобавок, еще буду таскать его за собой верст по тридцати в день, — это невежливо
и бесчеловечно! — возражал ей Ченцов.
— Какая же ему особенная милость господская была? — спросила Катрин с некоторым любопытством, так как она
вовсе не считала ни себя, ни покойного отца своего особенно щедрыми
и милостивыми к своим крепостным людям.
Аггей Никитич уж
и расцвел, готовый хоть на неделю еще остаться, но Мартын Степаныч покачал ему укоризненно головой, давая тем знать, что нельзя гостить, когда хозяевам
вовсе не до гостей. Аггей Никитич понял это.
Иметь своим любовником Тулузова Екатерине Петровне тоже казалось делом не совсем приличным, но все-таки это оставалось в полутайне, в полумраке, она всегда
и перед каждым могла запереться в том; но выйти за него замуж — это уже значило явно перед всем обществом признать его за человека равного себе, чего Екатерина Петровна
вовсе не думала.
Из этих намеков мужа
и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным,
и ею овладело
вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая
и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: «Этот дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!» Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак
и дурак — свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но, как бы там ни было, по чувству самосохранения она прежде всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
— Как тебе, чертеночку, не посмотреть, — все бы ему
и везде выглядеть! — сказала ему с нежностью Аграфена Васильевна, которая
вовсе не приходилась никакой тетенькой Углакову, но таким именем ее звали все почти молодые люди.
Князь непременно ожидал, что дворяне предложат ему жалованье тысяч в десять, однако дворяне на это промолчали: в то время не так были тороваты на всякого рода пожертвования, как ныне,
и до князя даже долетали фразы вроде такой: «Будь доволен тем, что
и отчета с тебя по постройке дома не взяли!» После этого, разумеется, ему оставалось одно: отказаться
вовсе от баллотировки, что он
и сделал, а ныне прибыл в Москву для совершения, по его словам, каких-то будто бы денежных операций.
Молодой гвардеец,
вовсе, кажется бы, от природы не застенчивый, молча раскланялся перед Марфиной
и проговорил только...
Несмотря на свою духовность
и строгую мораль, Марфина
вовсе не была сухим
и черствым существом.
— Но что же такое
и фантазия, если она хоть сколько-нибудь сознана, как не мысль?.. Вы вот изволили упомянуть о религиях, — Гегель
вовсе не отделяет
и не исключает религии из философии
и полагает, что это два различных способа познавать одну
и ту же истину. Философия есть ничто иное, как уразумеваемая религия, вера, переведенная на разум…
— Иначе
и нельзя, а то она отсыреет
и тон потеряет… Это самый, я думаю, деликатный инструмент, — отвечала простодушно Марья Федоровна,
вовсе не подозревавшая яду в словах своей собеседницы, которая, впрочем, не стала с нею больше говорить
и все свое внимание отнесла к спору, все еще продолжавшемуся между молодым ученым
и Егором Егорычем, ради чего они уселись уже вдали в уголке.
Муза Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина Петровна
вовсе не обращала никакого внимания на то, что происходило на сцене,
и беспрестанно взглядывала на двери ложи, в которой она сидела одна-одинехонька,
и только в четвертом антракте рядом с нею появился довольно приятной наружности молодой человек.
—
Вовсе не должен! — возразил ему с прежнею почти презрительною усмешкою Калмык. — Я бы на другой же день вызвал этого тухляка на дуэль
и поучил бы его,
и никакой бы истории не вышло.
Тот, без всякого предварительного доклада, провел его в кабинет генерал-губернатора, где опять-таки на безукоризненном французском языке начался между молодыми офицерами
и маститым правителем Москвы оживленный разговор о том, что Лябьев
вовсе не преступник, а жертва несчастного случая.
— Это может возмутить арестантов, как
и возмутило их несколько, — проговорил с важностью смотритель,
вовсе не подозревая, что у бедных узников текли слезы не из духа возмущения, а от чувства умиления.
Углаков по-прежнему бывал у Марфиных каждодневно
и всякий раз намеревался заговорить с Сусанной Николаевной порешительнее, но у него ни разу еще не хватило на то духу: очень уж она держала себя с ним осторожно, так что ему ни на минуту не приходилось остаться с ней вдвоем, хотя частые посещения m-r Пьера
вовсе, по-видимому, не были неприятны Сусанне Николаевне.
— Никите Семенычу! — отвечал Сергей Степаныч. — Хотя, в сущности, это
вовсе не диктовка, а Батенев его расспрашивает
и сам уже излагает, начертывая буквы крупно мелом на черной доске, дабы князь мог прочитать написанное.
Сначала Екатерина Петровна возражала несколько
и говорила, что разойтись с мужем
вовсе не так легко, особенно с таким человеком, как Тулузов, потому что он решится на все.
Эта выдумка Рамзаева очень понравилась всем дамам: они дружно захлопали в ладоши,
и одна только Миропа Дмитриевна пальцем не пошевелила: она все время глядела на сидевшую в катере молодую аптекаршу, которая
вовсе не показалась ей такой выдрой, как об ней говорили в обществе, а, напротив, Миропа Дмитриевна нашла ее очень интересною, так что подозрение насчет Аггея Никитича снова в ней воскресло,
и она решилась наблюдать за ними; но Аггей Никитич сам тоже был не промах в этом случае,
и когда подъехали к саду, то он…
— А пускай его сердится; мне разве в первый раз с ним ссориться? — отвечал совершенно равнодушно почтмейстер,
вовсе, кажется, не думавший, что может произойти из всего этого для Вибеля, а равно
и для аптекарского помощника, помышляя единственно о том, как он преподнесет пакостную весть своему другу Вибелю.
Екатерина же Петровна совершенно забыла своих почтенных гостей, каковы были откупщик
и откупщица,
и,
вовсе не обращая внимания на инвалидного поручика, явно желавшего ей понравиться, стремилась к Аггею Никитичу.
Войдя в квартиру Миропы Дмитриевны, камер-юнкер велел доложить о себе с подробным изложением всего своего титула, который, однако,
вовсе не удивил
и не поразил Миропу Дмитриевну, так как она заранее ожидала, что ее будут посещать разные важные господа; камер-юнкер начал разговор свой с нею извинениями.
Кажется, можно было бы удовлетвориться
и благодарить только бога, но супруге моей показалось этого мало, так как она выходила за меня замуж
вовсе не потому, что любила меня, а затем, чтобы я брал на службе взятки для нее, но когда я не стал этого делать, она сама задумала брать их.
— Ах, это
вовсе не о состоянии завещание, а скорей посмертное наставление Сусанне, как она должна будет поступать перед богом, перед ближним
и перед самой собою!