Неточные совпадения
— А знаете ли
вы этот романс, — продолжал Ченцов, видимо, решившийся окончательно отуманить свою
даму, — как его?..
— Валерьян Николаич, куда
вы это сели?.. Сядьте со мной в возок!.. — кричала ему
дама.
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это с дамской ручки?..
Вы, должно быть,
даму какую-нибудь с бала увезли!.. Я бы подумал, что Клавскую, да ту сенатор еще раньше вашего похитил.
— Заплачу их
вам завтра же! — подхватил, слегка покраснев, Ченцов и попросил
дать ему вина.
— У
вас дамой-хозяйкой будет Лукерья Семеновна (имя Клавской)? — спросил ему в ответ Ченцов, будто бы бывший ужасно этим беспокоим.
— Чтобы я
дал свое мнение, или заключение, — я уж не знаю, как это назвать; и к
вам точно такой же запрос будет, — отвечал, усмехаясь, Крапчик.
— Да девочке-то
вы сахарцу
дайте, — это оне у нас любят!.. — подхватил Иван Дорофеев.
— Oh, madame, je vous prie! [О, мадам, прошу
вас! (франц.).] — забормотал тот снова по-французски: с
дамами Егор Егорыч мог говорить только или на светском языке галлов, или в масонском духе.
—
Дайте его мне!.. Я тоже еду в Москву… Хотите, и
вы поедемте со мной?.. Я
вас и сестру вашу свезу в Москву.
—
Вы, может быть, приезжие, и
вам угодно видеть наше учение?.. Пожалуйте сюда за веревку! — проговорил он самым вежливым голосом, поднимая своей могучей рукой перед головами
дам веревку, чтобы удобнее было им пройти; но обе
дамы очень сконфузились, и Юлия Матвеевна едва ответила ему...
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и
дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит,
вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда
вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
— Давно ли и надолго ли
вы осчастливили нашу столицу? — спросил его священник; а вместе с ним произнесла и почтенная
дама...
— Oh, il est tres caustique, mais avec ca il a beaucoup d'esprit!.. [Он очень язвителен и при всем том весьма умен!.. (франц.).] — прошептала почтенная
дама на ухо Егору Егорычу и затем вслух прибавила: — Неужели
вы к нам не заедете?
— Пожалуйста!.. Муж бесконечно рад будет
вас видеть, — почти умоляла его
дама, а потом, с некоторым величием раскланиваясь на обе стороны с почтительно стоявшими чиновниками, вышла из церкви с мальчиком, который все обертывал головку и посматривал на Сусанну, видимо, уже начиная разуметь женскую красоту.
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным мужем и должна сказать, что не
дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и
вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не
дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил… Картину эту, — продолжал он, обращаясь к князю, — я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к
вам.
— Граф… по приезде в нашу губернию… увлекся одною
дамой — ближайшей родственницей губернатора, и потому все пошло шито и крыто, а какого рода у нас губернатор, это я желал, чтобы
вы изволили слышать лично от Егора Егорыча!
Никто не может ни описать
вам его, ни
дать о нем понятие.
— Но
вам нельзя
дать этого места!..
Вам стыдно просить этого места!..
Вы изобличали губернатора (заявлением своего последнего желания Петр Григорьич мгновенно сделался понятен Егору Егорычу в своих происках против губернатора)…
Вы, значит, хлопотали не для губернии, а для себя…
Вы себе расчищали дорожку!..
— К сожалению, весьма далеко!.. В Красных казармах!.. Аггея Никитича очень тревожит, что
вам беспокойно будет ехать такую
даль.
—
Вам надобно уезжать отсюда скорее и ехать со мной в Кузьмищево! — продолжал бормотать полушепотом Егор Егорыч; но, видя, что Сусанна все-таки затрудняется
дать ему положительный ответ, он обратился к адмиральше...
— Я бы мог, — начал он, — заехать к Александру Яковлевичу Углакову, но он уехал в свою деревню. Впрочем, все равно, я напишу ему письмо, с которым
вы, когда он возвратится, явитесь к нему, — он
вас примет радушно.
Дайте мне перо и бумаги!
— Позвольте
вас просить, друзья мои, выпить тост за здоровье жениха и невесты, Музы Николаевны и Аркадия Михайлыча, которым сегодня Юлия Матвеевна
дала согласие на вступление в брак!
—
Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как
вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой из этих степеней он
дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников, а ученики знали только свое слово.
— Говорить перед
вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает чего ни
дал, чтобы воскресить ее и сделать счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и разума; а потом мне закралась в душу мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
—
Вы желаете, чтобы я сейчас же
вам дала от себя записку? — спросила она.
Я держал там иногда караул; место, доложу
вам, крепкое… хотя тот же офицер мне рассказывал, что не только польского закала офицерики, но даже наши чисто русские
дают большие льготы Канарскому: умен уж очень, каналья, и лукав; конечно, строго говоря, это незаконно, но что ж делать?..
— Совершенно
вас понимаю, — подхватил губернатор, — и употреблю с своей стороны все усилия, чтобы не
дать хода этому делу, хотя также советую
вам попросить об том же жандармского полковника, потому что дела этого рода больше зависят от них, чем от нас, губернаторов!
— Да кто же
вам сказывал, что Катерина Петровна унизилась до какого-то лакея? — продолжала расспрашивать свою гостью косая
дама.
Как помещица,
Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург,
дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и
Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе, то против
Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил в отношении
Вас; но клянусь
Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю
Вам, что я застрелюсь, если
Вы не возвратите мне Аксюты».
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе с тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от
вас требовать денег, и когда ему покажется, что
вы их мало
даете ему, он, как муж, потребует
вас к себе: у него, как
вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о
вас, в каком же положении я останусь?
Первое:
вы должны быть скромны и молчаливы, аки рыба, в отношении наших обрядов, образа правления и всего того, что будут постепенно
вам открывать ваши наставники; второе:
вы должны
дать согласие на полное повиновение, без которого не может существовать никакое общество, ни тайное, ни явное; третье:
вам необходимо вести добродетельную жизнь, чтобы, кроме исправления собственной души, примером своим исправлять и других, вне нашего общества находящихся людей; четвертое: да будете
вы тверды, мужественны, ибо человек только этими качествами может с успехом противодействовать злу; пятое правило предписывает добродетель, каковою, кажется,
вы уже владеете, — это щедрость; но только старайтесь наблюдать за собою, чтобы эта щедрость проистекала не из тщеславия, а из чистого желания помочь истинно бедному; и, наконец, шестое правило обязывает масонов любить размышление о смерти, которая таким образом явится перед
вами не убийцею всего вашего бытия, а другом, пришедшим к
вам, чтобы возвести
вас из мира труда и пота в область успокоения и награды.
—
Вы ошибаетесь!.. Это не предрассудок! Тогда какое же это будет дворянское сословие, когда в него может поступить каждый, кто получит крест, а кресты стали
давать нынче за деньги… Признаюсь, я не понимаю правительства, которое так поступает!.. Иначе уж лучше совсем уничтожить дворянское сословие, а то где же тут будет какая-нибудь преемственность крови?.. Что же касается до вашего жертвователя, то я не знаю, как на это взглянет дворянство, но сам я лично положу ему налево.
— Да за те же пожертвования, которые, не скрою от
вас, может быть, в течение всей моей службы достигнут тысяч до ста, что, конечно, нисколько не разорит
вас, а между тем они мне и
вам дадут генеральство.
— Марья Егоровна, как же это
вы так выражаетесь! — остановила богомолку косая
дама. — Она любила его.
— Не можете ли
вы мне
дать с этого билета копию? — сказал он, сильно опасаясь, что письмоводитель откажет ему в его просьбе, но тот, быв, видно, столь же простодушен, как и начальник его, отвечал покорным голосом...
— В таком случае, mesdames, — сказал между тем Углаков, садясь с серьезнейшей миной перед
дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, — рассудите
вы, бога ради, меня с великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого князя непременно встречу…
— Конечно,
вы! — подтвердили обе
дамы.
— О, благодарю
вас! — воскликнул с чувством князь и, будучи представлен
дамам, обратился первоначально, разумеется, к хозяйке.
— Мы скоро уедем;
дайте мне честное слово, что
вы не будете Лябьева подговаривать в карты играть!
— Pardon, ma chere, — начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, — я приехала к
вам не как
дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как родня ваша, просить
вас объяснить мне…
— И на то не
даю слова! — начал он. — Если ваш муж действительно окажется подорожным разбойником, убившим невооруженного человека с целью ограбления, то я весь, во всеоружии моей мести, восстану против него и советую
вам также восстать против господина Тулузова, если только
вы женщина правдивая. Себя
вам жалеть тут нечего; пусть даже это будет
вам наказанием, что тоже нелишнее.
—
Вы не знаете, кто этот господин, который сидит в ложе madame Тулузовой, этой дамы-брюнетки, через три ложи от нас?
— Но если уж в
вас нисколько нет любви ко мне, — продолжал Углаков трепетным голосом, — то
дайте мне, по крайней мере, вашу дружбу, какой наградила меня Муза Николаевна…
— Я с чего такой? — повторил Углаков. — Но
вы прежде, тетенька, велите мне
дать вина какого-нибудь, покрепче!
— По-моему,
вы неблагородно поступили, что позволили себе накрывать, и кого же?..
Дам! — укорил его Максинька, всегда верный своему возвышенному взгляду на женщин вообще и на благородных
дам в особенности.
— Но я вот, имея честь слушать
вас, — сказал почтительно молодому ученому частный пристав, — вижу, что
дам тут никаких не было.
—
Вы родственник Аркаше и муж этой
дамы? — сказала она, показывая головой на Сусанну Николаевну.
— Ни
дать ни взять он у
вас такой теперь, каким был, когда
вы исповедовались у вашего ритора; но тогда ведь прошло, — бог
даст, и теперь пройдет! — успокоивал ее Сверстов. — Ехать же
вам, барыня, совсем нельзя! Извольте сидеть дома и ничем не волноваться!
— А я
вас не прощаю и не извиняю, — ответила та ему, — и скажу прямо: если
вам не угодно будет
дать сегодня же бумагу, которую я требую от
вас, то я еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю мою жизнь с
вами, — как
вы развращали первого моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец, передам ему те подозрения, которые имеет на
вас Марфин и по которым подан на
вас донос.