Неточные совпадения
Оба эти лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом, широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом платке и новом чепце, — все наряды ее были довольно ценны, но не отличались
хорошим вкусом и сидели на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела
то свойство, что, что бы она ни надела, все к ней как-то не шло.
— Не знаю, — начал он, как бы более размышляющим тоном, — а по-моему гораздо бы
лучше сделал, если бы отдал его к немцу в пансион… У
того, говорят, и за уроками детей следят и музыке сверх
того учат.
— То-то и есть: ступайте
лучше — отдохните на постельке, чем на ваших конях-то!
Между
тем старуха тоже беспокоилась о своей горничной и беспрестанно посылала узнавать: что,
лучше ли ей?
Ванька молчал. Дело в
том, что он имел довольно
хороший слух, так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до
того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
— То-то ты и представлял там какого-то Михайлова или Петрова, а ты бы
лучше представил подленького и лукавого человечишку. По гримерской и бутафорской части, брат, ты, видно, сильнее!.. А ты поди сюда! — прибавил Николай Силыч Павлу. — В тебе есть лицедейская жилка — дай я тебя поцелую в макушку! — И он поцеловал действительно Павла в голову.
Семен Яковлевич был совершенною противоположностью Николаю Силычу: весьма кроткий и хоть уже довольно пожилой, но еще благообразный из себя, он принадлежал к числу
тех людей, которые бывают в жизни сперва хорошенькими собой мальчиками, потом
хорошего поведения молодыми людьми и наконец кроткими и благодушными мужами и старцами.
— Когда
лучше узнаю историю,
то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на
те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с
тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда сказать вам
того! Мари умоляла меня и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась вам о
том как-нибудь. Она не хотела, как сама мне говорила, огорчать вас. «Пусть, говорит, он учится теперь как можно
лучше!»
— Вот это хорошо, молись: молитва
лучше всяких докторов помогает!.. — говорил он, а между
тем сам беспрестанно толковал о Павле с Симоновым.
В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в
то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень
хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
Павлу очень нравились оба эти писателя, но он уже и высказать
того не решился, сознавая, что Неведомов дело это гораздо
лучше и глубже его понимает.
— Чем вам учить меня, вы гораздо
лучше сделаете, если прочтете нам какое-нибудь ваше стихотворение, — возразил
тот, — это гораздо приятнее и забавнее от вас слышать.
Любовь к Мари в герое моем не
то чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась в
то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так что ему вспоминать об Мари было больно, грустно и досадно; он
лучше хотел думать, что она умерла, и на эту
тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
Они сыграли. Павел проиграл и тотчас же повел Салова к Яру. Когда они, после вкусных блюд и выпитой бутылки
хорошего вина, вышли на улицу,
то Салов, положив Павлу руку на плечо, проговорил...
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно,
лучше половины бар, а между
тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за
то, что
тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— Мне нельзя, сударь, — отвечал
тот ему своим басом, — я точно что человек слабый — на
хороших местах меня держать не станут.
Он почувствовал, что рука ее сильно при этом дрожала. Что касается до наружности,
то она значительно
похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам [Бель-фам — видная, представительная, полная женщина.], но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.
— Так нужно, а
то очень бросится всем в глаза. Приезжайте
лучше к нам скорее!
— Да, но бог знает — это понимание не
лучше ли нынешнего городско-развратного взгляда на женщину. Пушкин очень любил и знал хорошо женщин, и
тот, однако, для романа своего выбрал совершенно безупречную женщину!.. Сколько вы ни усиливайте вашего воображения, вам выше Татьяны — в нравственном отношении — русской женщины не выдумать.
— Батюшка, не пора ли вам принять лекарство? — сказала затем Мари, подходя и наклоняясь к больному, как бы для
того, чтобы он
лучше ее слышал.
— Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, — продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, — если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня,
то прежде, чем самой страдать и меня обвинять, расспросите
лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в чем было вчера дело, или нет?
— Что ж такое? — отвечал ему Иван грубоватым голосом и как будто бы желая
тем сказать: «А сам разве
лучше меня делаешь?»
Разумея
то, что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю, что гораздо бы
лучше тебе для сего выбрать девку простую, чем срамить
тем своего брата-дворянина.
— Каких же предметов… Я могу мой заем обеспечить только
тем, что я — единственный наследник
хорошего состояния.
— Теперь
та же самая комедия начинается, — продолжал он, — вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о
том, что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте
лучше прямо, как и что вам угодно знать по сему предмету?
Я знала, что я
лучше, красивее всех его возлюбленных, — и что же, за что это предпочтение; наконец, если хочет этого,
то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так что я не вытерпела наконец и сказала ему раз навсегда, что я буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый раз увидала Постена.
Если комнаты описывать,
то, по ее мнению,
лучше всего было — богатые, убранные штофом и золотом; если же природу,
то какую-нибудь непременно восточную, — чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего — за тиграми или слонами, — но в произведении Вихрова ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
— Батюшка, это ужасно!.. Я
лучше не буду совсем выезжать, а
то тратишься и беспокоишься, но для кого и для чего!
Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом;
лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не
то что мне самому больно хотелось выпить, да этот мужичонко все приставал: «Поднеси да поднеси винца, а не
то скажу — куда ты мешок-то девал!».
Когда Вихров возвращался домой,
то Иван не сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел
лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом...
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого, что нам дела настоящего,
хорошего не дают делать, — едем, черт возьми, коли ты желаешь
того.
— Не
то что в
хороших, но он непременно будет говорить сам об вас, потому что вы — лицо политическое; нельзя же ему не сообщить об нем прокурору; кроме
того, ему приятно будет огласить это доверие начальства, которое прислало к нему вас на выучку и на исправление.
— Сделайте милость! — воскликнул инженер. — Казна, или кто там другой, очень хорошо знает, что инженеры за какие-нибудь триста рублей жалованья в год служить у него не станут, а сейчас же уйдут на
те же иностранные железные дороги, а потому и дозволяет уж самим нам иметь известные выгоды. Дай мне правительство десять, пятнадцать тысяч в год жалованья, конечно, я буду
лучше постройки производить и
лучше и честнее служить.
— Что ж, хорошо, хорошо! — соглашался сверх ожидания
тот. — Но только, изволите видеть, зачем же все это объяснять? Или написать, как я говорил, или уж
лучше совсем не писать, а по этому неясному постановлению его хуже затаскают.
Многие насмешники, конечно, исподтишка говорили, что так как Клавдий — злодей и узурпатор,
то всего бы
лучше, по своим душевным свойствам, играть эту роль самому губернатору.
Вихров ничего ей на это не отвечал и, высадив ее у крыльца из кареты, сейчас же поспешил уйти к себе на квартиру. Чем дальше шли репетиции,
тем выходило все
лучше и
лучше, и один только Полоний, муж Пиколовой, был из рук вон плох.
— Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся
лучше, и тебя, может быть, за
то помилуют.
— Он сам, ваше благословение, пожелал
того: «Что ты теперь, говорит, у нас пропадешь; мы, говорит,
лучше остальные деньги, что тебе следует, внесем начальству, тебя и простят». — «Вносите», — говорю.
— Солдаты, надо быть, беглые, — отвечал
тот, — ну, и думают, что «пусть уж
лучше, говорят, плетьми отжарят и на поселение сошлют, чем сквозь зеленую-то улицу гулять!»
Для пользы, сударыня, государства, — для
того, чтобы все было ровно, гладко, однообразно; а
того не ведают, что только неровные горы, разнообразные леса и извилистые реки и придают красоту земле и что они даже
лучше всяких крепостей защищают страну от неприятеля.
Спорить о
том, какая религия
лучше, вероятно, нынче никто не станет.
— Карай его
лучше за
то, но не оставляй во мраке… Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что понимать священное писание — надобно тоже, чтоб был разум для
того готовый.
Вихров
лучше уже решился исполнить ее желание,
тем более, что и есть ему хотелось. Он сел и начал закусывать. Становая, очень довольная этим, поместилась рядом с ним и положила ему руку на плечо.
Конечно, ее внезапный отъезд из Москвы, почти нежное свидание с ним в Петербурге, ее письма, дышащие нежностью, давали ему много надежды на взаимность, но все-таки это были одни только надежды — и если она не питает к нему ничего, кроме дружбы, так
лучше вырвать из души и свое чувство и жениться хоть на
той же Юлии, которая, как он видел очень хорошо, всю жизнь будет боготворить его!
— Не
лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. — возразил ему
тот.
— За мной, сюда! — сказал
тот мужикам и сам первый вошел, или,
лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в крышу.
Нежнолюбивая мать Мелкова держала для сына крепкий экипаж и
хороших лошадей и еще более
того беспокоилась, чтобы кучер был у него не пьяница, умел бы ездить и не выпрокинул бы как-нибудь барчика, — и кучер, в самом деле, был отличный.
— Потому что или вытравляют, или подкидывают, или еще
лучше того: у меня есть тут в лесу озерко небольшое — каждый год в нем младенцев пятнадцать — двадцать утопленных находят, и все это — оттуда.
«Я долго тебе не отвечала, — писала она, — потому что была больна — и больна от твоего же письма! Что мне отвечать на него? Тебе гораздо
лучше будет полюбить
ту достойную девушку, о которой ты пишешь, а меня — горькую и безотрадную — оставить как-нибудь доживать век свой!..»