Неточные совпадения
— Именно уж осчастливить! — произнес и Захаревский, но
таким глухим голосом, что как будто бы это
сказал автомат, а не живой человек.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц,
так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома, и вы ему прямо можете
сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
— На свете
так мало людей, — начала она, прищуривая глаза, — которые бы что-нибудь для кого сделали, что право, если самой кому хоть чем-нибудь приведется услужить,
так так этому радуешься, что и
сказать того нельзя…
Еспер Иваныч, между тем, стал смотреть куда-то вдаль и заметно весь погрузился в свои собственные мысли,
так что полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал и
сказал не без досады...
— Хорош уж подарок, нечего
сказать! — возразила Анна Гавриловна, усмехаясь, сама впрочем, пошла и вскоре возвратилась с халатом на рост Павла и с
такими же сафьянными сапогами.
—
Так! —
сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему дядя. — А отчего,
скажи, дядя, чем день иногда бывает ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень покойной моей матери?
Так прошел еще день, два, три… В это время Павел и Еспер Иваныч ездили в лес по грибы; полковник их и туда не сопровождал и по этому поводу
сказал поговорку: «рыбка да грибки — потерять деньки!»
Имплева княгиня сначала совершенно не знала; но
так как она одну осень очень уж скучала, и у ней совершенно не было под руками никаких книг, то ей кто-то
сказал, что у помещика Имплева очень большая библиотека.
— Да
так, дурак, сам виноват, — отвечал Симонов, усмехаясь: — нахвастал будочнику, что он сапожник, а тот
сказал частному; частный отдал сапоги ему починить…
Надобно
сказать, что театр помещался не
так, как все в мире театры — на поверхности земли, а под землею.
— Это вот
так, ладно! Папаше вашему она слова не
скажет — позволит, —
сказал Симонов. Удовольствие отразилось у него при этом даже на лице.
Другие действующие лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана на извозчике, и тогда только этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею
так нецеремонно шутить, что та
сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня, что вы!»
—
Скажите, пожалуйста! — воскликнул, в свою очередь, Разумов, еще более разваливаясь на диване и уставляя против Павла свои ноги. — Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — прибавил он что-то
такое.
— Батюшка, что
такое с вами? —
сказала она и поспешила ему подать стакан воды.
— Ну,
так что же — заходи как-нибудь; пойдем вместе! —
сказал ему Николай Силыч.
— Извольте в
таком случае! —
сказал инспектор-учитель и поспешил уйти.
— Pardon, cousin [Извините, кузен (франц.).], —
сказала ему Мари, но
таким холодно-вежливым тоном, каким обыкновенно все в мире хозяйки говорят всем в мире гостям.
— Ну,
так учите меня! —
сказал он.
— Это нельзя! —
сказала Мари, останавливая свою игру. — Ты ужасно что
такое играешь!
— Ну, в
таком случае, я буду играть по правилам, —
сказал Павел, — но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.
— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить:
скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то
такое говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— Да что же вы, матушка барышня, прежде-то не
сказали, что вам
так хочется в Москву? — проговорила та.
— Это тебе, —
сказал он, подавая пакет Павлу, — тут пятьсот рублей. Если отец не будет тебя пускать в университет,
так тебе есть уж на что ехать.
— Ну
так,
так, старуха, ступай! —
сказал полковник Алене Сергеевне.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу ни слова не
сказал с сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился
такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
— Здравствуйте, молодой человек! —
сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала с полковником и обращаясь потом довольно ласково к Павлу, в котором сейчас же узнала, кто он был
такой.
— Вот вы были
так снисходительны, что рассуждали с этим молодым человеком, — и она указала на Павла, — но мне было
так грустно и неприятно все это слышать, что и
сказать не могу.
— Ну-с, прощайте! —
сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы
так только бились с ними и проливали кровь свою…
Полковник, отпуская его с сыном в Москву,
сказал ему, что, если с Павлом Михайловичем что случится,
так он с него, Ваньки, (за что-то) три шкуры спустит…
— Что за вздор
такой! Оставь меня!.. —
сказал Павел, которому в настоящую минуту было вовсе не до претензии Ивана.
— Ну, в
таком случае, пойдемте к хозяйке, и вы переговорите с ней, —
сказал Неведомов и, подойдя к дверям крайнего номера, произнес: — Каролина Карловна, можно к вам?
— Ну,
так я пойду за своими вещами, —
сказал ему Павел.
— Ну, батюшка, — обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, — я сегодня кончил Огюста Конта [Конт Огюст (1798—1857) — французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель
так называемого позитивизма.] и могу
сказать, что все, что по части философии знало до него человечество, оно должно выкинуть из головы, как совершенно ненужную дрянь.
— Я больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я
скажу вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин, как, может быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я на сию же тему изъяснился
так… — И затем Салов зачитал нараспев...
— Ну,
так мы и будем играть по пяти, —
сказал Салов и написал на столе 100 ремизов.
— Этот господин въявь передергивает и подтасовывает карты, —
сказал инженер, вовсе не женируясь и прямо указывая на черного господина,
так что тот даже обернулся на это. Павел ожидал, что между ними, пожалуй, произойдет история, но черноватый господин остался неподвижен и продолжал мрачно сопеть.
— В
таком случае, уедем отсюда поскорее, —
сказал ему вполголоса брат.
— Ну, батюшка, известно! —
сказала ему что-то
такое та.
— Нельзя, братец, все-таки генерал! —
сказал он ему по этому поводу, — и презамечательный на это, бестия!.. Даром что глядит по сторонам, все в человеке высмотрит.
— А вот что
такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, —
сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
— Да что
такое этот ваш юмор —
скажите вы мне, бога ради! — снова закричал он. — Но фраз мне не смейте говорить!
Скажите прямо, что вы этим называете?
— Чего уж тут ждать! —
сказал на это что-то
такое Михаил Поликарпович.
— Слышал это я… Прекрасная барыня, прекрасная! — повторил полковник. — Но зато другая-то, брат,
так — полохоло, я тебе
скажу.
Павел убежден был, что Иван
сказал это, вовсе не зная хорошенько, а
так только, чтоб поумничать. Это вывело его из терпения.
—
Так так-то-с, молодой сосед! — воскликнула она и ударила уже Павла рукою по ноге,
так что он поотстранился даже от нее несколько. — Когда же вы к нам опять приедете? Мальчик ваш
сказал, что вы совсем уже от нас уезжаете.
— Ах, какой неженка,
скажите, пожалуйста! — воскликнула становая и села на стул, но все-таки напротив него.
— Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?! — опять воскликнул Павел. — Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще с вами и ни в чем до
такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или, лучше
сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
— Ну, я на это не
так смотрю, —
сказал Павел, невольно вспомнив при этом про m-me Фатееву.
— Нет, и вы в глубине души вашей
так же смотрите, — возразил ему Неведомов. —
Скажите мне по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
Как некогда Христос
сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите с нею целый мир!», —
так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы —
такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться.