Неточные совпадения
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. —
Дай я
тебя перекрещу, как перекрестила бы
тебя родная мать; не меньше ее желаю
тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю
тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к
тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает
тебе твоя мать.
— Ну, на
тебе еще на водку, — сказал полковник,
давая ему полтинник.
— Для чего, на кой черт? Неужели
ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то;
дадут еще третий, и под суд!
— Настоящее блаженство состоит, — отвечал Имплев, — в отправлении наших высших душевных способностей: ума, воображения, чувства. Мне вот, хоть и не много, а все побольше разных здешних господ, бог
дал знания, и меня каждая вещь, что
ты видишь здесь в кабинете, занимает.
— Ну, все это не то!.. Я
тебе Вальтера Скотта
дам. Прочитаешь — только пальчики оближешь!..
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с
тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно вам, полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Грешник, мучимый в аду! — обратился к нему Николай Силыч. —
Ты давно уже жаждешь и молишь: «Да обмочит кто хотя перст единый в вине и
даст мини пососати!» На, пей и лакай! — прибавил он, изготовляя и пододвигая к приятелю крепчайший стакан пунша.
— То-то
ты и представлял там какого-то Михайлова или Петрова, а
ты бы лучше представил подленького и лукавого человечишку. По гримерской и бутафорской части, брат,
ты, видно, сильнее!.. А
ты поди сюда! — прибавил Николай Силыч Павлу. — В
тебе есть лицедейская жилка —
дай я
тебя поцелую в макушку! — И он поцеловал действительно Павла в голову.
— Ну, вот
давай, я
тебя стану учить; будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею
тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она
тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я
тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
Сладенького еще чего-нибудь бы надо — забеги в Охотный ряд к Егорову в лавку и спроси, чтоб фруктов
тебе каких-нибудь самолучших
дал — десяток.
Только маменька ваша,
дай ей бог царство небесное: «Нет, говорит, Миша, прошу
тебя — Макара Григорьева не трогай!
— Какой славный малый, какой отличный, должно быть! — продолжал Замин совершенно искренним тоном. — Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: «Какую
ты это песню поешь?» — Он сказал; я ее знаю. «
Давай, говорю, вместе петь». — «
Давайте!» — говорит… И начали… Народу что собралось — ужас! Отличный малый, должно быть… бесподобный!
— Я
тебе дам десять рублей — брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу.
— Я с этим, собственно, и пришел к
тебе. Вчера ночью слышу стук в мою дверь. Я вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей
дали убежище; я сходил и схлопотал ей у хозяйки номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную историю.
Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам
дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю
тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
— Ну, Яков, завтра
ты мне рысачка получше
давай! — сказал Вихров, когда Яков вечером пришел в горницу чай пить. Павел всегда его этим угощал и ужасно любил с ним разговаривать: Яков был мужик умный.
Здесь я в первый раз увидела
тебя: полюбить
тебя я не смела,
ты любил другую мою приятельницу, но
ты мне показался каким-то чудным существом, которому предназначено хоть несколько минут
дать мне счастья…
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках и во фраке, но не совсем складного станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, —
давай ему мадеры, чтобы зубы ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну,
ты, говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
«Ах, братец, следующую работу
тебе отдам на подряд!» — и точно что
даст.
Народ тоже разделывать станешь: в зиму-то он придет к
тебе с деревенской-то голодухи, — поведенья краше всякой девушки и за жалованье самое нестоящее идет; а как только придет горячая пора, сейчас прибавку ему
давай, и задурит еще, пожалуй.
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит,
тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к
тебе, — не приходи
ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить:
давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
Десять мешков я сейчас отдам за это монастырю; коли, говорю, своих не найду, так прихожане за меня сложатся; а сделал это потому, что не вытерпел, вина захотелось!» — «Отчего ж, говорит,
ты не пришел и не сказал мне: я бы
тебе дал немного, потому — знаю, что болезнь этакая с человеком бывает!..» — «Не посмел, говорю, ваше преподобие!» Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии.
Сделай милость, говорит, чтобы не было большой огласки, похорони
ты у меня этого покойника без удостоверения полиции, а я, говорит,
тебе за это тысячу рублей
дам!» И с этими словами, знаете, вынимает деньги, подает священнику.
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого, что нам дела настоящего, хорошего не
дают делать, — едем, черт возьми, коли
ты желаешь того.
— Натура-то, братец, у
тебя какая-то неудержимая; расходишься, так всего
тебе давай! — говорил он по этому поводу.
— Дедушка,
дай барышне напиться водицы, а я
тебе за это грибы отдам, — говорил Живин, кладя старику в подол кафтана все грибы.
— Вот кабы мы с
тобой не
дали еще зароку, — сказал Живин, потирая с удовольствием руки, —
ты бы зашел ко мне, выпили бы мы с
тобой водочки, велели бы все это изжарить в кастрюле и начали бы кушать.
—
Ты это говоришь, — возражала ему Мари, — потому что
тебе самому
дают за что-то кресты, чины и деньги, а до других
тебе и дела нет.
Они — муравьи, трутни, а
ты — их наблюдатель и описатель;
ты срисуешь с них картину и
дашь ее нам и потомству, чтобы научить и вразумить нас тем, — вот
ты что такое, и, пожалуйста, пиши мне письма именно в такой любезной
тебе форме и практикуйся в ней для нового твоего романа.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я
тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и мне всегда
давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он всегда говорил, что у нас актерам
дают гораздо больше значения, чем они стоят того, и что их точно те же должны быть отношения к писателю, как исполнителя — к композитору; они ничего не должны придумывать своего, а только обязаны стараться выполнить хорошо то, что им дано автором, — а
ты знаешь наших авторов, особенно при нынешнем репертуаре.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у
тебя дура, да
ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого
дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!
Нами, пастырями, они нисколько не дорожат, — продолжал он, и взор его все мрачней и мрачней становился: — не наживи я — пока был православным священником — некоторого состояния и не будь одинокий человек, я бы есть теперь не имел что: придешь со славой к богатому мужику — копейку
тебе дают!..
— Я вот
тебе дело скажу:
ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все уйдут в раскол; не по нраву он пришелся народу, потому строг — вдруг девицам причастья не
дает, изобличает их перед всеми.
— Не трудись их вынимать, а, напротив,
дай мне расписку, что я их не взял у
тебя! — сказал Вихров и, подойдя к столу, написал такого рода расписку. — Подпишись, — прибавил он, подвигая ее к мужику.
— Не замарайся, родимый, — сказал мужик, —
дай, я
тебе хоть свой кафтанишко постелю.
— Это, брат, еще темна вода во облацех, что
тебе министры скажут, — подхватил Кнопов, — а вот гораздо лучше по-нашему, по-офицерски, поступить; как к некоторым полковым командирам офицеры являлись: «Ваше превосходительство, или берите другой полк, или выходите в отставку, а мы с вами служить не желаем; не делайте ни себя, ни нас несчастными, потому что в противном случае кто-нибудь из нас, по жребию, должен будет вам
дать в публичном месте оплеуху!» — и всегда ведь выходили; ни один не оставался.
— Как не было? Кафтан и полушубок
тебе дали, как и прочим, — уличил его Симонов.
— Ну, хорошо, сватайся! Я
тебе дам сто рублей.
— Ну, так
ты вот этого мальчика займи:
давай ему смирную лошадь кататься, покажи, где у нас купанье — неглубокое, вели ему сделать городки, свайку; пусть играет с деревенскими мальчиками.
— Ваше превосходительство, — говорила старушка. — мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: «Отдайте, говорит, маменька, мне состояние ваше!» — «Ну, я говорю, если
ты промотаешь его?» — «А вам, говорит, что за дело? Состояние у всех должно быть общее!» Ну,
дам ли я, батюшка, состояние мое, целым веком нажитое, — мотать!
— За это
тебе бог самому счастья-то не
даст в жизни; смотри-ка, какой старый-престарый стал.