Неточные совпадения
Дом этот, просторный и барский,
был бы вовсе бездоходен, если б его владельцы
захотели жить в нем,
не стесняясь.
— Мама, дружок мой,
не спрашивай меня об этом, это, может
быть, в самом деле все пустяки, которые я преувеличиваю; но их… как тебе, мама, выразить,
не знаю. Он
хочет любить то, чего любить
не может, он верит тем, кому
не доверяет; он слушается всех и никого… Родная! прости мне, что я тебя встревожила, и забудь о моей болтовне.
Предложение генерала
было отклонено, чему, впрочем, никто и
не удивился, потому что
хотя Синтянин еще бодр, и свеж, и даже ловок настолько, что
не боялся соперничества молодых людей в танцах, но про него шла ужасная слава.
— Успокойся, успокойся, мой добрый папа. Чего ты
не хочешь, того
не будет.
Ныне, то
есть в те дни, когда начинается наш рассказ, Александре Ивановне Синтяниной от роду двадцать восемь лет,
хотя, по привычке ни в чем
не доверять ей,
есть охотники утверждать, что генеральше уже стукнуло тридцать, но она об этом и сама
не спорит.
— Ну, все равно; он
не захотел ни стеснять нас, ни сам стесняться, да тем и лучше: у него дела с крестьянами… нужно
будет принимать разных людей… Неудобно это!
— Изволь: я только
не хотел напоминать тебе неприятной истории: этот Подозеров, когда все мы
были на четвертом курсе,
был распорядителем в воскресной школе.
Захотел Иосаф Платонович
быть вождем политической партии, —
был, и
не доволен: подчиненные
не слушаются;
захотел показать, что для него брак гиль, — и женился для других, то
есть для жены, и об этом теперь скорбит; брезговал собственностью, коммуны заводил, а теперь душа
не сносит, что карман тощ; взаймы ему человек тысченок десяток дал, теперь, зачем он дал? поблагородничал, сестре свою часть подарил, и об этом нынче во всю грудь провздыхал: зачем
не на общее дело отдал, зачем
не бедным роздал? зачем
не себе взял?
— Да куда, странничек, бежать-то? Это очень замысловатая штучка! в поле холодно, в лесу голодно. Нет, милое дитя мое Иосаф Платоныч,
не надо от людей отбиваться, а надо к людям прибиваться. Денежка, мой друг, труд любит, а мы с тобой себе-то
хотя, давай,
не будем лгать: мы, когда надо
было учиться, свистели; когда пора
была грош на маленьком месте иметь, сами разными силами начальствовали; а вот лето-то все пропевши к осени-то и жутко становится.
— Нечего тебе толковать, маскарад это или
не маскарад: довольно с тебя, что я сдержу все мои слова, а ты
будешь и богат, и счастлив, а теперь я вот уж и одет, и если ты
хочешь меня куда-нибудь везти, то можешь мною располагать.
— Да, но вы, конечно, знаете, что встарь с новым человеком заговаривали о погоде, а нынче начинают речь с направлений. Это прием новый,
хотя, может
быть, и
не самый лучший: это ведет к риску сразу потерять всякий интерес для новых знакомых.
Ужин шел недолго,
хотя состоял из нескольких блюд и начался супом с потрохами. Разговор десять раз завязывался, но
не клеился, а Горданов упорно молчал: с его стороны
был чистый расчет оставлять всех под впечатлением его недавних речей. Он оставался героем вечера.
— Так ничего невозможно сделать с такою нерешительностью… — соображал он, — оттого мне никогда и
не удавалось
быть честным, что я всегда
хотел быть честнее, чем следует, я всегда упускал хорошие случаи, а за дрянные брался…
Но я ведь и
не хочу ничего взять себе, это
будет только хитрость, чтобы знать:
есть у Горданова средства повести какие-то блестящие дела или все это вздор?
— Да ты позволь же говорить!
Быть может, я и сам
хочу говорить с тобой совсем
не о чувствах, а…
— Выйдя замуж за Михаила Андреевича, — продолжала Бодростина, — я надеялась на первых же порах, через год или два,
быть чем-нибудь обеспеченною настолько, чтобы покончить мою муку, уехать куда-нибудь и жить, как я
хочу… и я во всем этом непременно бы успела, но я еще
была глупа и, несмотря на все проделанные со мною штуки, верила в любовь…
хотела жить
не для себя… я тогда еще слишком интересовалась тобой… я искала тебя везде и повсюду: мой муж с первого же дня нашей свадьбы
был в положении молодого козла, у которого чешется лоб, и лоб у него чесался недаром: я тебя отыскала.
— Ну да; я знаю. Это по-здешнему считается хорошо. Экипаж, лошадей, прислугу… все это чтоб
было… Необходимо, чтобы твое положение било на эффект, понимаешь ты: это мне нужно! План мой таков, что… общего плана нет. В общем плане только одно: что мы оба с тобой
хотим быть богаты.
Не правда ли?
— Да ты напрасно мне об этом и говоришь, мной здесь, может
быть, никто и
не захочет интересоваться...
— Отчего же вы
не хотите? Стало
быть, вам ваше имя нравится?
— Что же, ведь это ничего: то
есть я
хочу сказать, что когда кокетство
не выходит из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился, что предел
не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет — букет девичьей старого господского дома, Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные черты господской дворни… «зеленого, говорит, только нет у нее». Я ей сегодня подарю зеленое платье — ты позволишь?
— Ну, Бог с ней: сколько бы она ни
была прелестна, я ее видеть
не хочу.
— Ну да, рассказывай, придешь ты, как же! Нет уж, брат, надо
было ко мне сюда
не садиться, а уж как сел, так привезу, куда
захочу. У нас на Руси на то и пословица
есть: «на чьем возу едешь, того и песенку
пой».
— В таком случае это наше новое учение
будет сознательная подлость, а я
не хочу иметь ничего общего с подлецами, — сообразила и ответила прямая Ванскок.
— У нас
не будет, Ванскок, никаких ребятишек, решительно никаких
не будет, я вам даю слово, что у нас
не будет ребятишек.
Хотите, я вам дам это на бумаге?
Хотите быть командирами, силой, а брезгливы, как староверческая игуменья: из одной чашки с мирянином воды
пить не станете!
Ванскок со своею теорией «свежих ран» открывала Горданову целую новую, еще
не эксплуатированную область, по которой скачи и несись куда знаешь, твори, что выдумаешь, говори, что
хочешь, и у тебя везде со всех сторон
будет тучный злак для коня и дорога скатертью, а вдали на черте горизонта тридцать девять разбойников, всегда готовые в помощь сороковому.
— Зачем же два слова вместо одного? Впрочем, ведь вы поняли, так, стало
быть, слово хорошо, а что до Кишенского, то Висленев даже
хотел было его за меня в газетах пропечатать, но я
не позволила: зачем возбуждать!
— А я вам говорила. Но, впрочем, и ему
не все удается. У него тоже
есть свои жидовские слабостишки: щеняток своих любит и Алинку
хочет за кого-нибудь замуж перевенчать, да вот
не удается.
— Да, но она все-таки может
не понравиться, или круп недостаточно жирен, или шея толста, а я то же самое количество жира да
хотел бы расположить иначе, и тогда она и
будет отвечать требованиям. Вот для этого берут коня и выпотняют его, то
есть перекладывают жир с шеи на круп, с крупа на ребро и т. п. Это надо поделать еще и с твоею прекрасною статьей, — ее надо выпотнить.
— Откуда вы себе достали такого «гайдука Хрызыча»? — спрашивал Горданов, стараясь говорить как можно веселее и уловить
хотя малейшую черту приветливости на лице хозяина, но такой черты
не было: Кишенский,
не отвечая улыбкой на улыбку, сухо сказал...
— Поэтому я
хочу сделать себе нужные мне двадцать пять тысяч сам, при вашем, однако, посредстве, но при таком посредстве, которое вам
будет не менее выгодно, чем мне.
Если вы согласны дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете
быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака
хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите.
Для того же, чтобы благородному и благодушному субъекту
не было особенной тяжести подчиниться этой необходимости,
было положено дать ему в виде реванша утешение, что Алина Дмитриевна принуждает его к женитьбе на себе единственно вследствие современного коварства новейших людей, которые, прозрев заветы бывших новых людей, или «молодого поколения»,
не хотят вырвать женщину, нуждающуюся в замужестве для освобождения себя от давления семейного деспотизма.
Дело должен
был начать Кишенский, ему одному известными способами, или по крайней мере способами, о которых другие как будто
не хотели и знать. Тихон Ларионович и
не медлил: он завел пружину, но она, сверх всякого чаяния,
не действовала так долго, что Горданов уже начал смущаться и
хотел напрямик сказать Кишенскому, что
не надо ли повторить?
Он
не один раз намекал своей жене, что он
не даром
ест за ее столом и согревает немощную плоть свою под ее кровом, он за все это
хотел рассчитаться: за все это думал заплатить по ходячей петербургской таксе, чем и утешался, трактуя свою жену
не иначе как своею квартирною хозяйкой, до которой ему
не было и нет никакого дела.
Будь это во Франции, или в Англии, это
было бы иное дело: там замужняя женщина вся твоя; она принадлежит мужу с телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши законы, ты знаешь, тянут в этом случае на бабью сторону: у нас что твое, то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать семью, а что ее, то
не твое,
не хочет делиться, так и
не поделится, и ничего с нее
не возьмешь.
Висленев никогда никому
не говорил настоящей причины, почему он женился на Алине Фигуриной, и
был твердо уверен, что секретную историю о его рукописном аманате знает только он да его жена, которой он никому
не хотел выдать с ее гнусною историей, а нес все на себе, уверяя всех и каждого, что он женился из принципа, чтоб освободить Алину от родительской власти, но теперь, в эту минуту озлобления, Горданову показалось, что Иосаф Платонович готов сделать его поверенным своей тайны, и потому Павел Николаевич, желавший держать себя от всего этого в стороне, быстро зажал себе обеими руками уши и сказал...
Не хочу быть «Алинкиным мужем»!
— Погоди, — начал Горданов, видя, что больной гость его успокоивается, — погоди, у меня
есть план, я
не скрою от тебя, что у меня
есть верный план, по которому я достигну, чего я
хочу: я
буду богат… я
буду очень богат.
— Так прошу же тебя, доверши мне твои услуги: съезди еще раз на твоих рысаках к ним, к этим подлецам, пока они
не уехали на своих рысаках на пуант любоваться солнцем, и скажи им, что дело
не подается ни на шаг, что они могут делать со мной, что им угодно: могут сажать меня в долговую тюрьму, в рабочий дом, словом, куда только могут, но я
не припишу на себя более ни одной лишней копейки долга; я
не стану себя застраховывать, потому что
не хочу делать мою кончину выгодною для моих злодеев, и уж наверное (он понизил голос и, весь побагровев, прохрипел)… и уж наверное никогда
не коснуся собственности моей сестры, моей бедной Лары, которой я обещался матери моей
быть опорой и от которой сам удалил себя, благодаря… благодаря… окутавшей меня подтасованной разбойничьей шайке…
— В городе душно, и Тихон Ларионыч
не захотел оставаться, — сказала она, идучи под руку с мужем, — но я нарочно упросила сюда приехать Горданова: они
будут заняты, а мы можем удалиться в парк и
быть совершенно свободны от его докуки.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде
хочет, чтобы признали благородство ее поведения, забывая, что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может
не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и
не может неволить товарища (то
есть Акатова) к отступлению от его правила
не предстательствовать нигде и ни за кого из близких людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Таково
было письмо, которое Подозеров должен
был получить от несомненного друга своего Акатова, но он его
не получил, потому что «
хотя» Акатов и имел несомненное намерение написать своему товарищу таковое письмо, «но» пока доехал до дому, он уже почувствовал, что как бы еще лучше этого письма совсем
не писать.
Нет, — добавила она, — нет; я простая, мирная женщина; дома немножко деспотка: я
не хочу удивлять, но только уж если ты, милый друг мой, если ты выбрал меня, потому что я тебе нужна, потому что тебе
не благо одному без меня, так (Александра Ивановна, улыбаясь, показала к своим ногам), так ты вот пожалуй сюда; вот здесь ищи поэзию и силы, у меня, а
не где-нибудь и
не в чем-нибудь другом, и тогда у нас
будет поэзия без поэта и героизм без Александра Македонского.
— Тогда
не добиваться; но чем же
будет жизнь полна? Нет, милое, уж как
хотите,
будет мило.
Я ничего, ровно ничего
не чувствую,
хотя не хотел бы
быть в таком состоянии за десять часов до смерти.
Взявшись за это дело, Висленев сильно
был им озабочен: он
не хотел ударить себя лицом в грязь, а между тем, по мере того как день губернаторского бала приближался, Иосафа Платоновича все более и более покидала решимость.
Она
хотела отблагодарить его, когда
будет свободна, и потом распорядиться своею дальнейшею судьбой,
не стесняясь никакими обязанностями в прошлом.
— Да; я полагаю, — отвечал Бодростин. — Он имеет во мне нужду, да и сам интересует меня своею предприимчивостью. Разве ты
не хочешь, чтоб он
был принят?
Могла настать минута разочарования, а Горданов
был дальнозорок; он
хотел, чтобы Лариса
была неотделима от него нигде, ни при каких обстоятельствах,
не исключая даже тех, при которых закон освобождает жену от следования за мужем.