Неточные совпадения
Но ведь
есть такие деликатные читатели, которые непременно
захотят дочитать до конца, чтобы
не ошибиться в беспристрастном суждении; таковы, например, все русские критики.
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли,
хотя он всю жизнь совсем почти
не жил в своем поместье) лишь то, что это
был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека
не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти.
Федор Павлович
хотя и кутил, и
пил, и дебоширил, но никогда
не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал делишки свои всегда удачно,
хотя, конечно, почти всегда подловато.
Заметить надо, что он даже и попытки
не захотел тогда сделать списаться с отцом, — может
быть, из гордости, из презрения к нему, а может
быть, вследствие холодного здравого рассуждения, подсказавшего ему, что от папеньки никакой чуть-чуть серьезной поддержки
не получит.
Пить вино и развратничать он
не любит, а между тем старик и обойтись без него
не может, до того ужились!» Это
была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда как будто слушаться,
хотя был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Что-то
было в нем, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он
не хочет быть судьей людей, что он
не захочет взять на себя осуждения и ни за что
не осудит.
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя
было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг
хотя бы даже целый капитал, то он
не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на доброе дело, или, может
быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил.
Те очень жалели его и
не хотели было пускать.
Прежние знакомые его нашли его страшно состарившимся,
хотя был он вовсе еще
не такой старик.
Хотя, к несчастию,
не понимают эти юноши, что жертва жизнию
есть, может
быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку,
хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем
не по силам.
Он ужасно интересовался узнать брата Ивана, но вот тот уже жил два месяца, а они хоть и виделись довольно часто, но все еще никак
не сходились: Алеша
был и сам молчалив и как бы ждал чего-то, как бы стыдился чего-то, а брат Иван,
хотя Алеша и подметил вначале на себе его длинные и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже и думать о нем.
Презрением этим, если оно и
было, он обидеться
не мог, но все-таки с каким-то непонятным себе самому и тревожным смущением ждал, когда брат
захочет подойти к нему ближе.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может
быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица
захочет понять свои обязанности… Я
не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
Петр Александрович
не договорил и, совсем сконфузившись,
хотел было уже выйти из комнаты.
Забыла я, обо всем забыла и помнить
не хочу; а и что я с ним теперь
буду?
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и
быть, коль
не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И
хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и
не подошла бы к нему,
не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Вы на меня
не сердитесь, я дура, ничего
не стою… и Алеша, может
быть, прав, очень прав, что
не хочет к такой смешной ходить.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов,
есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда
не теряет общения с преступником, как с милым и все еще дорогим сыном своим, а сверх того,
есть и сохраняется,
хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь
хотя и
не деятельный, но все же живущий для будущего,
хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Запомни слово мое отныне, ибо
хотя и
буду еще беседовать с тобой, но
не только дни, а и часы мои сочтены.
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще
не было. Я там
не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что
хотел спросить.
— Меня
не было, зато
был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия же Федоровича, то
есть, если
хочешь, он
не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и выйти
не мог все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
Но убранство комнат также
не отличалось особым комфортом: мебель
была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы
были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах
было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол,
хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть
была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Надо заметить, что он действительно
хотел было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца, идти как ни в чем
не бывало к игумену на обед.
И
хотя он отлично знал, что с каждым будущим словом все больше и нелепее
будет прибавлять к сказанному уже вздору еще такого же, — но уж сдержать себя
не мог и полетел как с горы.
Флигель этот стоял на дворе,
был обширен и прочен; в нем же определил Федор Павлович
быть и кухне,
хотя кухня
была и в доме:
не любил он кухонного запаха, и кушанье приносили через двор зимой и летом.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и
не в той комнате, а во флигеле,
был такой человек, преданный, твердый, совсем
не такой, как он,
не развратный, который
хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все,
не противился, главное —
не укорял и ничем бы
не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
С тех пор многие годы он ни разу о своем ребенке
не упомянул, да и Марфа Игнатьевна ни разу при нем про ребенка своего
не вспоминала, а когда с кем случалось говорить о своем «деточке», то говорила шепотом,
хотя бы тут и
не было Григория Васильевича.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен
был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и
хотя понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь
не было.
Да и
был он уверен вполне, что отец кого другого, а его обидеть
не захочет.
Алеша уверен
был, что его и на всем свете никто и никогда обидеть
не захочет, даже
не только
не захочет, но и
не может.
— Леша, — сказал Митя, — ты один
не засмеешься! Я
хотел бы начать… мою исповедь… гимном к радости Шиллера. An die Freude! [К радости! (нем.)] Но я по-немецки
не знаю, знаю только, что an die Freude.
Не думай тоже, что я спьяну болтаю. Я совсем
не спьяну. Коньяк
есть коньяк, но мне нужно две бутылки, чтоб опьянеть, —
Дело-то ведь в том, что старикашка хоть и соврал об обольщении невинностей, но в сущности, в трагедии моей, это так ведь и
было,
хотя раз только
было, да и то
не состоялось.
А вторая эта жена, уже покойница,
была из знатного, какого-то большого генеральского дома,
хотя, впрочем, как мне достоверно известно, денег подполковнику тоже никаких
не принесла.
Когда она выбежала, я
был при шпаге; я вынул шпагу и
хотел было тут же заколоть себя, для чего —
не знаю, глупость
была страшная, конечно, но, должно
быть, от восторга.
Скажи, что бить
не будешь и позволишь все мне делать, что я
захочу, тогда, может, и выйду», — смеется.
— Коль
захочет, так тотчас же, а
не захочет, и так останусь; у нее на дворе
буду дворником.
Мало того, я вот что еще знаю: теперь, на днях только, всего только, может
быть, вчера, он в первый раз узнал серьезно (подчеркни: серьезно), что Грушенька-то в самом деле, может
быть,
не шутит и за меня замуж
захочет прыгнуть.
Надо прибавить, что
не только в честности его он
был уверен, но почему-то даже и любил его,
хотя малый и на него глядел так же косо, как и на других, и все молчал.
— А
хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и
не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада
поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Это
будет, может
быть, лучше, чем если б я сама, к которой он
не хочет больше ходить, объяснилась с ним лично.
Она
не в силах
была сдерживать себя пред Алешей, может
быть, и
не хотела сдерживаться.
— Брат, а ты, кажется, и
не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны,
хотя, конечно, того
быть не могло.
Что старец отходил, в том
не было сомнения для Алеши,
хотя мог прожить еще и день и два.
— То-то. Я-то от их хлеба уйду,
не нуждаясь в нем вовсе,
хотя бы и в лес, и там груздем проживу или ягодой, а они здесь
не уйдут от своего хлеба, стало
быть, черту связаны. Ныне поганцы рекут, что поститься столь нечего. Надменное и поганое сие
есть рассуждение их.
А в рай твой, Алексей Федорович, я
не хочу, это
было бы тебе известно, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и неприлично, если даже там и
есть он.
— Слушай, я разбойника Митьку
хотел сегодня
было засадить, да и теперь еще
не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время
не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы
захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
— То
есть не то чтоб я таскалась за ним, попадалась ему поминутно на глаза, мучила его — о нет, я уеду в другой город, куда
хотите, но я всю жизнь, всю жизнь мою
буду следить за ним
не уставая.
— Да я и сам
не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы брата Дмитрия, может
быть, совсем
не любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может
быть,
не любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право,
не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь правды
не хочет сказать…
Я бросила взгляд на вас… то
есть я думала — я
не знаю, я как-то путаюсь, — видите, я
хотела вас просить, Алексей Федорович, добрейший мой Алексей Федорович, сходить к нему, отыскать предлог, войти к ним, то
есть к этому штабс-капитану, — о Боже! как я сбиваюсь — и деликатно, осторожно — именно как только вы один сумеете сделать (Алеша вдруг покраснел) — суметь отдать ему это вспоможение, вот, двести рублей.
Она вдруг так быстро повернулась и скрылась опять за портьеру, что Алеша
не успел и слова сказать, — а ему хотелось сказать. Ему хотелось просить прощения, обвинить себя, — ну что-нибудь сказать, потому что сердце его
было полно, и выйти из комнаты он решительно
не хотел без этого. Но госпожа Хохлакова схватила его за руку и вывела сама. В прихожей она опять остановила его, как и давеча.