Неточные совпадения
— Мне повелено было объяснить, — продолжал Марфин, кладя свою миниатюрную руку на могучую ногу Крапчика, — кто я,
к какой принадлежу ложе, какую занимаю степень и должность в ней и какая разница между масонами и энциклопедистами, или, как там выражено, волтерианцами, и почему в обществе между ими и нами существует такая вражда. Я на это
написал все, не утаив ничего!
— Это уж их дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я
написал, что я христианин и масон, принадлежу
к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
Приложив руку
к нахмуренному лбу, Марфин что-то такое соображал или сочинял и потом принялся
писать на почтовом листе крупным и тщательным почерком...
Правитель дел поспешно
написал на первоначальной бумаге резолюцию: оставить без последствий, и предложил ее
к подписи сенатору, который, не взглянув даже на написанное, подмахнул: «Ревизующий сенатор граф Эдлерс».
— Пока достаточно
написать одному князю, — перебил Крапчика Егор Егорыч, — и, смотря, что он вам скажет, можно будет отнестись и
к другим лицам.
— Мамаша очень желает
написать ему, чтобы он приехал
к нам, а то он, боясь тебя беспокоить, вероятно, совсем не будет у нас бывать, — докончила она.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями,
написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал
к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви
к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
— Но все-таки Дмитрию Николаичу следует
написать письмо
к графу, что так действовать нельзя! — говорил князь, как видно, полагавший, подобно Егору Егорычу, что моральными и наставительными письмами можно действовать на людей.
— Я думаю, что и поглядеться даже не стоит, — отозвался насмешливо Сергей Степаныч. — Кстати, по поводу выкупаться, — присовокупил он, исключительно обращаясь
к князю, — молодой Шевырев, который теперь в Италии, мне
пишет и выразился так об Данте: «Данта читать, что в море купаться!..» Это недурно!..
— Я разумею… но, впрочем, мне удобнее будет ответить на ваш вопрос прочтением письма, которое я когда-то еще давно
писал к одному из друзей моих и отпуск с которого мне, как нарочно, сегодня поутру, когда я разбирал свои старые бумаги, попался под руку. Угодно вам будет прослушать его? — заключил Михаил Михайлыч.
— Заключаю по письму дочери, которая мне
пишет что господина Звездкина отозвали в Петербург, и что он не возвратится более
к нам, так как граф Эдлерс прямо при всех изъявлял радость, что его освободили от этого взяточника.
— Я бы мог, — начал он, — заехать
к Александру Яковлевичу Углакову, но он уехал в свою деревню. Впрочем, все равно, я
напишу ему письмо, с которым вы, когда он возвратится, явитесь
к нему, — он вас примет радушно. Дайте мне перо и бумаги!
Милорадович показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу
написал старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет такого, что отводило бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может сделать человека еще более привязанным
к церкви.
—
Напиши, Катрин, если Василий Иваныч желает этого! — обратился Ченцов
к жене.
— С удовольствием, но
к кому же я
напишу? — отнеслась она
к управляющему.
— Вам, по-моему, нечего
писать ему в настоящую минуту! — заметила Сусанна. — Укорять его, что он женился на Катрин, вы не станете, потому что этим вы их только оскорбите! Они, вероятно, любят друг друга!.. Иное дело, если Валерьян явится
к вам или
напишет вам письмо, то вы, конечно, не отвергнете его!
«На днях я узнал, —
писал Зверев (он говорил неправду: узнал не он, а Миропа Дмитриевна, которая, будучи руководима своим природным гением, успела разнюхать все подробности), — узнал, что по почтовому ведомству очистилось в Вашей губернии место губернского почтмейстера, который по болезни своей и по неудовольствию с губернатором смещен. Столь много ласкаемый по Вашему письму Александром Яковлевичем, решился я обратиться с просьбой
к нему о получении этого места».
Егор Егорыч, разумеется, не медля ни минуты,
написал к князю Голицыну ходатайство об определении Зверева, и тот через две же недели был назначен на просимое им место.
Сначала все удивились тому и ахали, потом усадебный староста съездил
к старику Власию, строго, долго и секретно допрашивал того и, возвратившись в Синьково, нацарапал каракулями длиннейшее донесение управляющему, который при отъезде приказал ему
писать немедленно, если что-нибудь в усадьбе случится.
Об разных укорах и намеках, которые Вы мне
пишете, я не хочу и говорить, потому что все они несправедливы; но что касается до высылки
к Вам крестьянки Аксиньи, то я по закону никакого права не имею этого сделать: мы можем наших крестьян отчуждать из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти; муж Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо это знает, и мне очень странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе высылать Вам ваших любовниц?
— Да, я сама
напишу Валерьяну, — произнесла, подумав, Катрин, полагавшая, что Тулузов из ревности сочинил нарочно такое колкое письмо
к Ченцову.
— Подробностей не знаю, — отвечал Пилецкий, — кроме того, что Екатерина Филипповна
писала письмо
к государю.
— Учился, конечно, в деревенской школе читать и
писать, после чего поступил в ученье
к сапожному мастеру.
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая история, как сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже просила его избавить от своих посещений, и как он, несмотря на то, все-таки приезжал
к ней несколько раз, как потом он ей
писал длинные письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения
к нему, и как на эти письма не получил от нее ни строчки в ответ.
— То же самое
писал Егору Егорычу и Мартын Степаныч, — вот его письмо, прочитайте! — проговорила Сусанна Николаевна и с нервною торопливостью подала письмо отцу Василию, который прочел его и проговорил, обращаясь
к Егору Егорычу...
— Gnadige Frau, помнишь ты этого мальчика, которого тогда убили, то я
написал письмо
к Егору Егорычу?
— Недоволен? Но он мне ничего не
писал о том! — проговорила Миропа Дмитриевна, удивленная, что Егор Егорыч с ней начал такой разговор. — И чем же ты тут недоволен? — обратилась она тоже строго
к Аггею Никитичу.
— Да ты ей
напиши, что жив, здоров и не проигрался, и отправь ей это с своим кучером, а со мной поедем
к Феодосию Гаврилычу.
— Это можно сделать! — согласился Лябьев и,
написав коротенькую записочку
к Музе Николаевне, уехал вместе с Углаковым
к Феодосию Гаврилычу.
Предприняв такое решение, Егор Егорыч
написал одним взмахом пера письмо
к Сверстову...
«Разрешаю Вам и благословляю Вас действовать. Старайтесь токмо держаться в законной форме. Вы, как
писали мне еще прежде, уже представили о Ваших сомнениях суду; но пусть Аггей Никитич, имея в виду то, что он сам открыл, начнет свои действия, а там на лето и я
к Вам приеду на помощь.
К подвигу Вашему, я уверен, Вы приступите безбоязненно; ибо оба Вы, в смысле высшей морали, люди смелые».
— Положите
к образу вашу записку, — сказала ему Екатерина Филипповна, — завтра Пилецкий
напишет вам мой ответ, а теперь до свиданья!
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и
пишут государю императору нашему прошение на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит, плевать на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и видят гроб въявь, а как только
к нему, он глубже в землю уходит…
Ехав домой, Егор Егорыч всю дорогу был погружен в размышление и, видимо, что-то такое весьма серьезное обдумывал. С Сусанной Николаевной он не проговорил ни одного слова; зато, оставшись один в своем кабинете, сейчас стал
писать к Аггею Никитичу письмо...
— Пока! — отвечал Егор Егорыч. — Но теперь главное… Я
написал письмо
к Звереву, — прочитайте его!
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая
писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург
к нему приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и, вызвав
к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
— Сусанна Николаевна весьма соболезнует о вашем нездоровье, — сказал он, обращаясь
к нему, — я сегодня же
напишу ей, каким я вас молодцом застал. А вы здесь долго еще останетесь? — отнесся он
к m-me Углаковой.
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе
писать такие бумаги князю!.. Смотрите, — присовокупил он, показывая на несколько строчек министерской бумаги, в которых значилось: «Находя требование московской полиции о высылке
к ее производству дела о господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с сим предложил местному губернатору не передавать сказанного дела в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
— Сию минуту! — отвечала Екатерина Петровна с участием и, пойдя
к себе в будуар,
написала Углакову подробный и точный адрес Кузьмищева.
— Поздравляю вас и себя! Это письмо от старика Углакова. Он
пишет, что московский генерал-губернатор, по требованию исправника Зверева, препроводил
к нему с жандармом Тулузова для дачи показания по делу и для бытия на очных ставках.
— Александр Яковлич
пишет, что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще более того меланхолией, и что врачи ему предписывают провести нынешнее лето непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать
к нам погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою готовностью.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма
к Егору Егорычу,
написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути
к масонству, он,
к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший масон, с большим удовольствием изъявила готовность
написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки
написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил
к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем
пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка, было для него невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.
— Она не ко мне
пишет, — говорил Аггей Никитич, видимо, опасаясь проговориться в каждом слове, — но
к некоему Вибелю, здешнему аптекарю.
— Добрже, — одобрил Аггей Никитич и, уйдя
к себе, приискал все слова, какие только сумел найти в лексиконе. Поутру он преподнес Миропе Дмитриевне письмо и тетрадь со словами, а затем они вкупе стали переводить и все-таки весьма смутно поняли содержание письма, что было и не удивительно, так как gnadige Frau
написала свое послание довольно изысканно и красноречиво.
— Отлично! — одобрил Аггей Никитич. — Я сейчас уеду, и вот вам записка от меня
к господину камер-юнкеру! — заключил он и, отыскав в кармане клочок бумаги,
написал на нем карандашом дрожащим от бешенства почерком...
Успокоенная сими точными сведениями, Миропа Дмитриевна решилась поверить камер-юнкеру десять тысяч, о чем и объявила ему, когда он приехал
к ней вместе с Максинькой. Решением сим камер-юнкер и Максинька были обрадованы несказанно, так как они никак не ожидали выцарапать у Миропы Дмитриевны столь крупную цифру. В гражданской палате, когда стали
писать заемное письмо, то Миропа Дмитриевна должна была назвать свою фамилию, услыхав которую камер-юнкер точно как бы встрепенулся.
—
Писала уж, но она не отвечает, и я хотела было
к вам идти, попросить вас: не
напишете ли вы ей; тогда тоже вы вместе с ней нанимали квартиру.
Аггей Никитич, исполнившись надежды, что для него не все еще погибло, немедля же по уходе аптекаря
написал письма
к Егору Егорычу и Сверстову, сущность которых состояла в том, что он передавал им о своем намерении поступить в миссионеры аки бы для распространения православия, но в самом деле для внушения иноверцам масонства.
— Это, вероятно, узнается: тот же русский
пишет Александру Яковлевичу, что он будет уведомлять его по мере приближения тела
к Петербургу.