Неточные совпадения
Это был учитель математики. Он пошел
к доске,
написал задачу, начал толковать.
Райский только глядел, как проворно и крепко
пишет он цифры, как потом идет
к нему прежде брюхо учителя с сердоликовой печаткой, потом грудь с засыпанной табаком манишкой. Ничего не ускользнуло от Райского, только ускользнуло решение задачи.
Тогда Борис приступил
к историческому роману,
написал несколько глав и прочел также в кружке. Товарищи стали уважать его, «как надежду», ходили с ним толпой.
Но Райский в сенат не поступил, в академии с бюстов не рисовал, между тем много читал, много
писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и
к «Армидам» и в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии
писали с торса…
— Я схитрила… — шептала она, приложив свою щеку
к его щеке, — мне вот уж третий день легче, а я
написала, что умираю… мне хотелось заманить тебя… Прости меня!
— Бледен этот очерк! — сказал он про себя, — так теперь не
пишут. Эта наивность достойна эпохи «Бедной Лизы». И портрет ее (он подошел
к мольберту) — не портрет, а чуть подмалеванный эскиз.
— Какой это Маркушка? Мне что-то Леонтий
писал… Что Леонтий, бабушка, как поживает? Я пойду
к нему…
Прочими книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера
писала об этом через бабушку
к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
Что было с ней потом, никто не знает. Известно только, что отец у ней умер, что она куда-то уезжала из Москвы и воротилась больная, худая, жила у бедной тетки, потом, когда поправилась,
написала к Леонтью, спрашивала, помнит ли он ее и свои старые намерения.
— Все своей рукой
написал! — прибавил он, поднося книгу
к носу Райского.
— Только вот беда, — продолжал Леонтий, —
к книгам холодна. По-французски болтает проворно, а дашь книгу, половины не понимает; по-русски о сю пору с ошибками
пишет. Увидит греческую печать, говорит, что хорошо бы этакий узор на ситец, и ставит книги вверх дном, а по-латыни заглавия не разберет. Opera Horatii [Сочинения Горация (лат.).] — переводит «Горациевы оперы»!..
— Ну, смотри, пеняй на себя! Я
напишу к Борису Павловичу, Марина не моя, а его, — как он хочет.
— Как же! — вмешался Леонтий, — я тебе говорил: живописец, музыкант… Теперь роман
пишет: смотри, брат, как раз тебя туда упечет. Что ты: уж далеко? — обратился он
к Райскому.
— У меня есть просьба
к вам, monsieur Boris… надеюсь, я уже могу называть вас так… Faites mon portrait. [
Напишите мой портрет (фр.).]
Наконец упрямо привязался
к воспоминанию о Беловодовой, вынул ее акварельный портрет, стараясь привести на память последний разговор с нею, и кончил тем, что
написал к Аянову целый ряд писем — литературных произведений в своем роде, требуя от него подробнейших сведений обо всем, что касалось Софьи: где, что она, на даче или в деревне?
Когда она обращала
к нему простой вопрос, он, едва взглянув на нее, дружески отвечал ей и затем продолжал свой разговор с Марфенькой, с бабушкой или молчал, рисовал,
писал заметки в роман.
— Вот позвольте
к слову спросить, — живо возразил гость, — вы изволили сказать «восточный вопрос», и в газетах поминутно
пишут восточный вопрос: какой это восточный вопрос?
Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни с кем, не
писала ни
к кому, и даже
к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает другое.
Райский пришел
к себе и начал с того, что списал письмо Веры слово в слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился в глубокое раздумье, не о том, что она
писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной натуре!» — подумал он.
— Да кто
пишет? Ко мне никто, — сказала бабушка, — а
к Марфеньке недавно из лавки купец письмо прислал…
Он проворно сел за свои тетради, набросал свои мучения, сомнения и как они разрешились. У него лились заметки, эскизы, сцены, речи. Он вспомнил о письме Веры, хотел прочесть опять, что она
писала о нем
к попадье, и схватил снятую им копию с ее письма.
— «Не видалась ни с кем и не
писала ни
к кому, даже
к тебе…»
— Ни с кем и ни
к кому — подчеркнуто, — шептал он, ворочая глазами вокруг, губы у него дрожали, — тут есть кто-то, с кем она видится,
к кому
пишет! Боже мой! Письмо на синей бумаге было — не от попадьи! — сказал он в ужасе.
— Я
писала к Полине Карповне, что вы согласны сделать ее портрет, — сказала наконец Вера.
— Ах, дай Бог: умно бы сделали! Вы хуже Райского в своем роде, вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует,
пишет повести. Но я за него не боюсь, а за вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил матери, что не будет ходить
к обедне.
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие письма, обрыв, бросился
к столу и
написал коротенький нежный ответ, отослал его
к Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры не было перед глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось
к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний бросался
к пытливому исканию «ключей»
к ее тайнам.
Он теперь уже не звал более страсть
к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и
написал Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не давала есть.
Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ
к загадке (фр.).] — как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
— Он зовет тебя; я сойду
к нему с обрыва вместо тебя на любовное свидание — и потом посмотрим,
напишет ли он тебе еще, придет ли сюда, позовет ли…
Она задумалась, что сказать. Потом взяла карандаш и
написала те же две строки, которые сказала ему на словах, не прибавив ничего
к прежде сказанным словам.
«Уехал ли? не
написал ли опять
к ней? не встревожил ли?» — мучился Тушин, едучи в город.
Он не договорил и задумался. А он ждал ответа на свое письмо
к жене. Ульяна Андреевна недавно
написала к хозяйке квартиры, чтобы ей прислали… теплый салоп, оставшийся дома, и дала свой адрес, а о муже не упомянула. Козлов сам отправил салоп и
написал ей горячее письмо — с призывом, говорил о своей дружбе, даже о любви…
Райский ничего не
написал к Козлову.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут
пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю:
к чему же тут соленые огурцы и икра?
Городничий. Я здесь
напишу. (
Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (
Написавши, отдает Добчинскому, который подходит
к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения
написать в вашем присутствии одну строчку
к жене, чтоб она приготовилась
к принятию почтенного гостя?
Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ка я обо всем в Петербург
к Тряпичкину: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила!
Анна Андреевна. Послушай: беги
к купцу Абдулину… постой, я дам тебе записочку (садится
к столу,
пишет записку и между тем говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею
к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.