Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость,
ваше сиятельство. Если уже вы, то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не
знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы
вашей Авдотьи, которая, не
знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Хлестаков. Нет, нет, не отговаривайтесь! Мне хочется
узнать непременно
ваш вкус.
Осип. Да на что мне она? Не
знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и постою. Зачем мне
ваша кровать?
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как
вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам не
знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге
вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт
знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Хлестаков. Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я,
знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как
ваша фамилия? я все позабываю.
Городничий. Что, голубчики, как поживаете? как товар идет
ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что, много взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!..
Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
Скотинин. А смею ли спросить, государь мой, — имени и отчества не
знаю, — в деревеньках
ваших водятся ли свинки?
Стародум(читает). «…Я теперь только
узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд
узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете…
Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Правдин.
Вашу племянницу. Я это
знаю. Она здесь. Пойдем…
Правдин. Я наперед уверен, что друг мой приобретет
вашу благосклонность, если вы его
узнаете короче. Он бывал часто в доме покойной сестрицы
вашей…
—
Ваше я, что ли, пила? — огрызалась беспутная Клемантинка, — кабы не моя несчастная слабость, да не покинули меня паны мои милые,
узнали бы вы у меня ужо, какова я есть!
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что
ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне
знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Друзьями мы не будем, вы это сами
знаете. А будем ли мы счастливейшими или несчастнейшими из людей, — это в
вашей власти.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал
знать, о чем вы тогда думали. О важном?
― Я только
знаю, ― сказал Левин, ― что я не видал лучше воспитанных детей, чем
ваши, и не желал бы детей лучше
ваших.
— О! как хорошо
ваше время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— Если хочешь
знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в
вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.
— Да, я слышала, что вы живёте в Ментоне с
вашею тётушкой, кажется, М-me Шталь. Я
знала ее belle-soeur.
―
Знаю вас и
вашу полезную, ― опять он поймал моль, ― деятельность, как и всякий Русский, ― сказал адвокат наклонившись.
—
Ваш брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я не
узнал вас, да и наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно, не помните меня.
— Что мое желание сходится с
вашим, — быстро докончила она, раздраженная тем, что он так медленно говорит, между тем как она
знает вперед всё, что он скажет.
Капельдинер-старичок снял шубу с Вронского и,
узнав его, назвал «
ваше сиятельство» и предложил ему не брать нумерка, а просто крикнуть Федора.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли.
Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а
ваше хозяйство как?
— Я вас
знаю и
знаю все
ваши вкусы, хотя мало встречалась с вами.
«После того, что произошло, я не могу более оставаться в
вашем доме. Я уезжаю и беру с собою сына. Я не
знаю законов и потому не
знаю, с кем из родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
— Не
знаю, вспомните ли вы меня, но я должен напомнить себя, чтобы поблагодарить зa
вашу доброту к моей дочери, — сказал он ей, сняв шляпу и не надевая её.
— Дарья Александровна, — сказал он, краснея до корней волос, — я удивляюсь даже, что вы, с
вашею добротой, не чувствуете этого. Как вам просто не жалко меня, когда вы
знаете…
— О, нет, — сказала она, — я бы
узнала вас, потому что мы с
вашею матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата моего всё-таки нет.
— Очень, очень рада, — повторила она, и в устах ее для Левина эти простые слова почему-то получили особенное значение. — Я вас давно
знаю и люблю и по дружбе со Стивой и за
вашу жену… я
знала ее очень мало времени, но она оставила во мне впечатление прелестного цветка, именно цветка. И она уж скоро будет матерью!
Или дитя
ваше спросит вас: «что ждет меня в загробной жизни?» Что вы скажете ему, когда вы ничего не
знаете?
Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны
знать!
Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» — и так далее.
— Княгиня сказала, что
ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал
ваше имя… Оно было ей известно. Кажется,
ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о
ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
— Теперь
ваша очередь торжествовать! — сказал я, — только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен,
узнаю в
вашем портрете одну женщину, которую любил в старину… Не говорите ей обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать
ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они
узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или
ваше собственное положение… но
знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от
ваших слов; вы очень хорошо
знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтоб равнодушие женщины к
вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая
ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.
— Я даже в этом уверена, — продолжала она, — хотя
ваше поведение несколько сомнительно; но у вас могут быть причины, которых я не
знаю, и их-то вы должны теперь мне поверить.
— Я? я переменился?.. О, никогда! Вы
знаете, что это невозможно! Кто видел вас однажды, тот навеки унесет с собою
ваш божественный образ.
— Толкуйте, толкуйте, доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не
знает, — прибавил Грушницкий мне на ухо, — сколько надежд придали мне эти эполеты… О эполеты, эполеты!
ваши звездочки, путеводительные звездочки… Нет! я теперь совершенно счастлив.
— От княгини Лиговской; дочь ее больна — расслабление нервов… Да не в этом дело, а вот что: начальство догадывается, и хотя ничего нельзя доказать положительно, однако я вам советую быть осторожнее. Княгиня мне говорила нынче, что она
знает, что вы стрелялись за ее дочь. Ей все этот старичок рассказал… как бишь его? Он был свидетелем
вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришел вас предупредить. Прощайте. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.
— Я не
знаю, как случилось, что мы до сих пор с вами незнакомы, — прибавила она, — но признайтесь, вы этому одни виною: вы дичитесь всех так, что ни на что не похоже. Я надеюсь, что воздух моей гостиной разгонит
ваш сплин… Не правда ли?
— Рекомендую вам мою баловницу! — сказал генерал, обратясь к Чичикову. — Однако ж, я
вашего имени и отчества до сих пор не
знаю.
— Нет,
ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое
знаю. Я
знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что…
— Однако ж мужички на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте
узнать фамилию
вашу. Я так рассеялся… приехал в ночное время…
— Да вот,
ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не
знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
—
Ваше сиятельство, позвольте мне вам дать свое мнение: соберите их всех, дайте им
знать, что вам все известно, и представьте им
ваше собственное положение точно таким самым образом, как вы его изволили изобразить сейчас передо мной, и спросите у них совета: что <бы> из них каждый сделал на
вашем положении?
—
Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не защищать человека, когда
знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже и не с дурным намереньем. Ведь
ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
— Нет,
ваше сиятельство, я не насчет того говорю, чтобы я
знал что-нибудь такое, чего вы не
знаете.
—
Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на руки это — детей, дела; оставьте и семью
вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства
ваши таковы, что вы в моих руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться.
Знаете ли вы Ивана Потапыча?