Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо,
ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
Голос Осипа. Вот с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно будет! (Бьет
рукою по ковру.)Теперь садитесь,
ваше благородие!
— Имею честь знать
вашего брата, Сергея Иваныча, — сказал Гриневич, подавая свою тонкую
руку с длинными ногтями.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая
вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая
руки под эпитрахиль.
— Постойте, княгиня, надевать перчатку, дайте поцеловать
вашу ручку. Ни за что я так не благодарен возвращению старинных мод, как за целованье
рук. — Он поцеловал
руку Бетси. — Когда же увидимся?
— А мы cousins [двоюродные] с
вашею женой, да и старые знакомые, — сказал Васенька Весловский, опять крепко-крепко пожимая
руку Левина.
— Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а граф Беззубов. Но дело не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но у нее голова не на месте — разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни у нее, ни у Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба
вашей сестры теперь в
руках этого Landau, иначе графа Беззубова.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за
руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне
вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза
рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать!
Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» — и так далее.
— Душевно рад познакомиться. Дайте прижать мне
вашу руку.
Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, [Звезда на груди — орден Станислава.] будет вам жать
руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред
вашими глазами, и нагадит вам.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на
руки это — детей, дела; оставьте и семью
вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства
ваши таковы, что вы в моих
руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
— Поприще службы моей, — сказал Чичиков, садясь в кресла не в середине, но наискось, и ухватившись
рукою за ручку кресел, — началось в казенной палате,
ваше превосходительство; дальнейшее же теченье оной продолжал в разных местах: был и в надворном суде, и в комиссии построения, и в таможне.
— Теперь тот самый, у которого в
руках участь многих и которого никакие просьбы не в силах были умолить, тот самый бросается теперь к ногам
вашим, вас всех просит.
—
Ваше сиятельство! — кричал <Чичиков> и обхватил обеими
руками сапог князя.
— Простите, Павел Иванович, я виноват! — сказал тронутый Тентетников, схвативши признательно обе его
руки. —
Ваше доброе участие мне дорого, клянусь! Но оставим этот разговор, не будем больше никогда об этом говорить.
— Послушайте, — сказал Платонов, схвативши его за
руку, — как вам, при таком уме, опытности и познаниях житейских, не найти средств выпутаться из
вашего затруднительного положения?
Она его не подымает
И, не сводя с него очей,
От жадных уст не отымает
Бесчувственной
руки своей…
О чем теперь ее мечтанье?
Проходит долгое молчанье,
И тихо наконец она:
«Довольно; встаньте. Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните ль тот час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела, и так смиренно
Урок
ваш выслушала я?
Сегодня очередь моя.
Я намедни посылал в город к Ивану Афанасьичу воз муки и записку об этом деле: так они опять-таки отвечают, что и рад бы стараться для Петра Александрыча, но дело не в моих
руках, а что, как по всему видно, так вряд ли и через два месяца получится
ваша квитанция.
— А это что, — сказала она, вдруг схватив меня за левую
руку. — Voyez, ma chère, [Посмотрите, моя дорогая (фр.).] — продолжала она, обращаясь к г-же Валахиной, — voyez comme ce jeune homme s’est fait élégant pour danser avec votre fille. [посмотрите, как расфрантился этот молодой человек, чтобы танцевать с
вашей дочерью (фр.).]
Что же касается до сестриц и до братца
вашего, то они действительно пристроены, и деньги, причитающиеся им, выданы мною на каждого, под расписки, куда следует, в верные
руки.
Подумайте об этом; судьба
вашего брата и
вашей матери в
ваших руках.
— Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, — продолжал он, слегка, дружески, взявши за
руку Раскольникова, немного повыше локтя, — окончательно скажу-с: наблюдайте
вашу болезнь. К тому же вот к вам и фамилия теперь приехала; об ней-то попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их только пугаете…
— Удивляюсь, что вы ставите так вопрос, Авдотья Романовна, — раздражался все более и более Лужин. — Ценя и, так сказать, обожая вас, я в то же время весьма и весьма могу не любить кого-нибудь из
ваших домашних. Претендуя на счастье
вашей руки, не могу в то же время принять на себя обязательств несогласимых…
— Точно так-с, Авдотья Романовна, — внушительно проговорил Петр Петрович, присев опять на стул, но все еще сохраняя шляпу в
руках, — я действительно желал объясниться и с вами, и с многоуважаемою
вашею мамашей, и даже о весьма важных пунктах.
— Так? Вы говорите, так? Ну так после этого вы… вы… — закричал он в восторге, — вы источник доброты, чистоты, разума и… совершенства! Дайте
вашу руку, дайте… вы тоже дайте
вашу, я хочу поцеловать
ваши руки здесь, сейчас, на коленах!
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая
руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет
вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Во-первых, этого никак нельзя сказать на улице; во-вторых, вы должны выслушать и Софью Семеновну; в-третьих, я покажу вам кое-какие документы… Ну да, наконец, если вы не согласитесь войти ко мне, то я отказываюсь от всяких разъяснений и тотчас же ухожу. При этом попрошу вас не забывать, что весьма любопытная тайна
вашего возлюбленного братца находится совершенно в моих
руках.
— Ах, бог мой! — всплеснула она
руками, —
ваш муж пьян лошадь изтопталь. В больниц его! Я хозяйка!
Согласитесь сами, что, припоминая
ваше смущение, торопливость уйти и то, что вы держали
руки, некоторое время, на столе; взяв, наконец, в соображение общественное положение
ваше и сопряженные с ним привычки, я, так сказать, с ужасом, и даже против воли моей, принужден был остановиться на подозрении, — конечно, жестоком, но — справедливом-с!
Карандышев (с жаром). Я беру вас, я
ваш хозяин. (Хватает ее за
руку.)
Вожеватов (поднимая
руку).
Ваше. Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею
рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить
ваше состояние».
Логика старого злодея мне показалась довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих
руках я находился. Пугачев заметил мое смущение. «Ась,
ваше благородие? — сказал он мне подмигивая. — Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?»
Молчалин! как во мне рассудок цел остался!
Ведь знаете, как жизнь мне
ваша дорога!
Зачем же ей играть, и так неосторожно?
Скажите, что у вас с
рукой?
Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?
Пошлемте к доктору, пренебрегать не должно.
Я хотел вам это сказать, узнать
ваше мнение и просить
вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы…
— Это что за фантазия! Дайте-ка
ваш пульс пощупать. — Базаров взял ее
руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже не стал считать ее ударов. — Сто лет проживете, — промолвил он, выпуская ее
руку.
— Я должен извиниться, что мешаю вам в
ваших ученых занятиях, — начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими
руками на красивую трость с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут
вашего времени… не более.
— Браво!
Вашу руку… Приятно встретить разумного человека… Мы — выпьем! Пива, да? Отличное пиво.
— Я не могу пожать
вашу руку.
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души
ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой силой и торжественно подняв
руку, вскричал Диомидов.
—
Ваша взяла — возмутительно хорошо! — ответил он, сильно встряхнув ее
руку.
— Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав
руку к сердцу. — Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с
вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.
— Чтоб не… тревожить вас официальностями, я, денечка через два, зайду к вам, — сказал Тагильский, протянув Самгину
руку, —
рука мягкая, очень горячая. — Претендую на доверие
ваше в этом… скверненьком дельце, — сказал он и первый раз так широко усмехнулся, что все его лицо как бы растаяло, щеки расползлись к ушам, растянув рот, обнажив мелкие зубы грызуна. Эта улыбка испугала Самгина.
— Нехорошо сделали с нами,
ваше благородие, — глухим басом сказал лысый старик, скрестив
руки, положив широкие ладони на плечи свои, — тяжелый голос его вызвал разнообразное эхо; кто-то пробормотал...
— Очень имеют. Особенно — мелкие и которые часто в
руки берешь. Например — инструменты: одни любят
вашу руку, другие — нет. Хоть брось. Я вот не люблю одну актрису, а она дала мне починить старинную шкатулку, пустяки починка. Не поверите: я долго бился — не мог справиться. Не поддается шкатулка. То палец порежу, то кожу прищемлю, клеем ожегся. Так и не починил. Потому что шкатулка знала: не люблю я хозяйку ее.
—
Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв
руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
— Ну да, — с
вашей точки, люди или подлецы или дураки, — благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые глаза его фосфорически вспыхнули и борода на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в
руке, на горлышке бутылки вверх дном торчал и позванивал стакан.
— У вас — критический ум, — говорила она ласково. — Вы человек начитанный, почему бы вам не попробовать писать, а? Сначала — рецензии о книгах, а затем, набив
руку… Кстати,
ваш отчим с нового года будет издавать газету…