— Я всем распорядился, — заговорил он сильным басом. — Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русской кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью в землю. Дайте
руку вашу, Ферзен! Эмма будет моей, или же пусть сам черт сгребет меня в свои лапы.
Неточные совпадения
— Постойте, не спешите,
ваша речь впереди, — остановил их старик и, обратившись к Чурчиле, расправил свою бороду и сказал с ударением. — Ты, правая
рука новгородской дружины, смекни-ка, сколько соберется на твой клич, можно ли рискнуть так, что была не была? Понимаешь ты меня — к добру ли будет?
— Безумные, вы сами просили этого… Спасение града нашего в
руке Божьей. Покайтесь! Я могу только умилостивить Его, соединяя свои молитвы с
вашими, — заметил тронутый Феофил.
— Уйду и унесу с собой ретивое, которое бьется любовью к родине так же сильно, как
рука эта будет вертеть головы
ваших заступников — челядинцев, и это так же верно, как то, что я называюсь Чурчилой! — сказал пристыженный и взбешенный витязь Новгорода и, натянув голицу свою, сжал кулак и быстрыми шагами вышел из веча.
— Вы увидите при первом случае, когда вам понадобится моя
рука, кто из
ваших приверженцев более всех вам принесет пользы. Довольно говорить, время докажет.
—
Вашу руку, Роберт! — с напускной серьезностью, но с ангельской улыбкой, сказала она.
— Хоть жизнь, — отвечал рыцарь, протягивая ей
руку, — но, помните, что только одна
ваша безопасность, которую я оберегаю как свою честь, вынудила меня — не забыть вас, о, нет, а лишь не видеть несколько дней, и этим я сам жестоко наказал себя, так что наказание
ваше, какое бы ни было, будет для меня наградой.
«Троекратно увещеваю вас, не забывайте слов Апостола: «Бога бойтесь, а князя чтите». Состояние града
вашего ныне уподобляется древнему Иерусалиму, когда Бог готовился предать его в
руки Титовы. Смиритесь же, да прозрят очи души
вашей, от слепоты своей — и Бог мира да будет над вами непрестанно, отныне и до века. Аминь».
— Знаю и тех, кто одной
рукой обнимает, а другой замахивается. Я жду воинов
ваших к делу, которое скоро начнется, — с ударением заметил великий князь.
— Пожалуй, обратите
ваш колокол в трон, и воссядет на нем князь наш, и начнет править вами мудро и законно, и хотя не попустит ни чьей вины пред собою, зато и не даст в обиду врагам. Скажите это землякам
вашим — и меч наш в ножнах, а кубок в
руках, — сказал князь Иван.
— Ну, что скажете вы теперь, советные мужи Новгорода Великого? Прячьтесь скорей в подпольные норы домов своих, или несите Иоанну на золотом блюде серебряные головы чтимых старцев, защитников родины. Исполнились слова мои: опустились
ваши руки. Кто же из вас будет Иудой-предателем? Спешите, пока все не задохлись еще совестью, пока гнев Божий не разразился над вами смертными стрелами.
— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в
руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться
руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
А вы, о жители Петербурга, питающиеся избытками изобильных краев отечества вашего, при великолепных пиршествах, или на дружеском пиру, или наедине, когда
рука ваша вознесет первый кусок хлеба, определенный на ваше насыщение, остановитеся и помыслите.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо,
ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
Голос Осипа. Вот с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно будет! (Бьет
рукою по ковру.)Теперь садитесь,
ваше благородие!
— Имею честь знать
вашего брата, Сергея Иваныча, — сказал Гриневич, подавая свою тонкую
руку с длинными ногтями.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая
вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая
руки под эпитрахиль.