Неточные совпадения
Нет, сударь, не дождетесь этого от меня с
вашим выходцем: скорей сожру я
руку, которую он протянет мне, хотя бы этим поганым куском подавиться!..
— О, конечно… милости…
ваша светлость, благодеяния вечно незабвенные… — сказал племянник, запинаясь и кланяясь; но, будто не понимая приказа дяди, не подошел к
руке герцога.
— О! тогда голова мятежника в
ваших руках, — подхватил достойный клеврет с торжествующим видом.
— Обо мне не извольте беспокоиться. Мое тело и душа готовы за вас в пеклу. Для вас, если б нужно было, я вырвал бы своими
руками всех мертвецов на кладбище и зарыл бы живых столько же. Мы было устроили так хорошо, да испортила какая-то маска, пробравшаяся вслед за нами… шепнула что-то хозяину и все вывернула с изнанки налицо. К тому ж и
ваш братец порыцарствовал некстати…
— Я лишаюсь лицезрения
вашей светлости, которым несколько лет питался, как манною небесною, — отвечал пятидесятилетний паж, подходя к
руке герцога.
— Слышите?.. Его голос! Видите, граф, у меня в доме, во дворце, меня осаждают… Без докладу! Как это пахнет русским мужиком!.. И вот
ваш будущий канцлер!.. Того и гляди придет нас бить!..
Вашу руку, граф!.. Заодно — действовать сильно, дружно — не так ли?.. Вы…
ваши друзья… или я еду в Курляндию.
— И вот, наконец, — сказал Зуда, когда они возвращались в кабинет, —
ваш домашний шпион у вас в
руках! Я советовал бы вам допросить строжайше эту неблагодарную тварь.
— Видите, что я, — отвечал с сердцем кабинет-секретарь, бросился к дяде, вырвал фонарь из
рук, дунул — в одно мгновение исчез алмазный феин дворец и стерлись все лица со сцены. — Еще хотите ли слышать? Это я, дядюшка! Но зачем, — продолжал он ему на ухо, — приходите вы, с
вашим бестолковым подозрением, портить лучшее мое дело?
— Ах! дядюшка, дядюшка, — сказал Эйхлер тронутым голосом, ведя Липмана под
руку, — после великих жертв, после неусыпных трудов, в которых я потерял здоровье и спокойствие, после утонченных и небезуспешных стараний скрыть
вашу безграмотность от герцога и государыни, которой еще ныне представил отчет, будто сочиненный и написанный вами; после всего этого вы приходите подглядывать за мною… — и, не дав отвечать дяде, продолжал: — Знаете ли, кто был со мной?
— У святых отцов не было на
руках пятидесяти душ служителей и нескольких сот душ крестьян, которых бог и царь вам вручили как детей
ваших. А детки эти пустились в худое, забыли вас и господа… Грешно баловать их! Ох, ох, сударь, право, не худо и лозу, где не берет слово.
— У вас остается Артемий Петрович Волынской! — сказала княжна с особенным восторгом. — Вырвите свою доверенность из
рук недостойных и отдайте ему… он достоин быть любимцем царей; вручите ему управление России, и вы увидите, какая слава, какое счастие прольется на народ
ваш, как все будут благословлять
ваше имя!
— Не пойду,
ваше величество! — вскричал Волынской, став на колена подле княжны и схватив
руку ее, которую старался согреть своим дыханием.
— Не вините его,
ваше величество, за то, что он для пользы России и чести
вашей увлекся благородною пылкостью своего характера и не взвесил как должно слов своих. Эти же слова произнес он некогда самому герцогу и ныне хотел быть верен себе и на бумаге, которая пойдет к потомству. Герцог тогда же сильно чувствовал свое оскорбление: зачем же не жаловался
вашему величеству? Оттого, что сам связан был по
рукам и ногам ужасною смертью Горд…
— Согласиться с мнением кабинет-министра, — отвечал с твердостью Эйхлер, — и тем восстановить униженную истину. Одно самодержавное слово
ваше, только одно слово, подпись
вашей руки — и потомство прибавит золотую страницу в истории
вашей. Как слава легка для царей!
— Я несу вам предложение от самой государыни. Должен предупредить, что
ваше согласие утвердит вас в милостях ее величества и послужит еще более к уничтожению
вашего врага и, следственно, к благополучию России. Не могу также скрыть, что отказ
ваш поведет вас к неприятным следствиям и что вы можете через него потерять едва ли не все свои приобретения. Итак, счастие
ваше и благоденствие России в
ваших руках.
— Итак, государыня, зная, что вы будто вовлекли княжну в порочную связь, что вы любите ее неограниченно (доказывают это письма
ваши в
руках у государыни); получив также верные свидетельства, что вы не любите супруги
вашей, от которой не имеете и детей, и что вы хлопотали уже о разводе, предлагает вам свое покровительство в этом деле. Преступная любовь
ваша и любовь сироты, столь драгоценной сердцу ее величества, должна освятиться у алтаря.
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться
руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо,
ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
Голос Осипа. Вот с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно будет! (Бьет
рукою по ковру.)Теперь садитесь,
ваше благородие!
— Имею честь знать
вашего брата, Сергея Иваныча, — сказал Гриневич, подавая свою тонкую
руку с длинными ногтями.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая
вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая
руки под эпитрахиль.