Неточные совпадения
Вас я паче всех женщин почитаю и прошу
Вашей руки и сердца.
—
Ваше высокопревосходительство! — начал он, прижимая
руку к сердцу, но более того ничего не мог высказать, а только, сморгнув навернувшиеся на глазах его слезы, поклонился и вышел.
— Уезжаю!.. Я тут лишний!.. Не нужен!.. Но, — продолжал он уже с одушевлением и беря Сусанну за
руку, — я прошу вас, Сусанна Николаевна, заклинаю писать мне откровенно, что будет происходить в
вашей семье.
— Я разумею… но, впрочем, мне удобнее будет ответить на
ваш вопрос прочтением письма, которое я когда-то еще давно писал к одному из друзей моих и отпуск с которого мне, как нарочно, сегодня поутру, когда я разбирал свои старые бумаги, попался под
руку. Угодно вам будет прослушать его? — заключил Михаил Михайлыч.
«Вас, — говорит ритор, — ведет
рука, которой вы тоже не видите; если вы будете ею оставлены, то гибель
ваша неизбежна.
— Oh, mon Dieu, mon Dieu! — воскликнул Ченцов. — Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне и разговаривать-то с ней о чем бы ни было противно, и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней вовсе не по любви, а продал ей себя, и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если бы что-либо подобное случилось, так я предоставляю вам право ударить меня в лицо и сказать: вы подлец! А этого мне — смею вас заверить — никогда еще никто не говорил!.. Итак,
вашу руку!..
—
Ваше превосходительство, — начал он, прижимая
руку к своей полуобнаженной груди, — теперича я родитель этой девушки, за что ж так меня и ее обижать?..
Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, — Вы не лгали это, — я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал
Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на другого, — нам нечем дополнять друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться друзьями, и я хочу подать Вам первый
руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это делать, а только советую Вам опасаться этого господина; я не думаю, чтобы он был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней.
—
Ваше высокородие, Аггей Никитич, — произнес он, держа
руки по швам, — не окажете ли мне благодеяние остановиться не здесь а у меня в доме?
— Приехала, по
вашему желанию, с арфой, — проговорила та, показывая
рукою на внесенную лакеем вещь.
«Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из
Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите
Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными злоумышленниками!»
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу
вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в
руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о
вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ
ваш по академии, и, как результат всего этого, сегодня получил от владыки письмо, которое не угодно ли будет вам прочесть.
— Это может быть, но только вы умерьте
ваши выражения! — остановил его довольно кротко аптекарь и начал дрожащими от волнения
руками сдавать карты, а почтмейстер с окончательно нахмуренным лицом стал принимать их.
— Но все-таки
ваш ответ я нахожу неудовлетворительным, и потому потрудитесь его написать
вашей рукой! — потребовал поручик.
— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в
руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться
руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо,
ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
Голос Осипа. Вот с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно будет! (Бьет
рукою по ковру.)Теперь садитесь,
ваше благородие!
— Имею честь знать
вашего брата, Сергея Иваныча, — сказал Гриневич, подавая свою тонкую
руку с длинными ногтями.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая
вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая
руки под эпитрахиль.