Неточные совпадения
Влас
отвечал задумчиво:
— Бахвалься! А давно ли мы,
Не мы одни — вся вотчина…
(Да… все крестьянство русское!)
Не в шутку, не
за денежки,
Не три-четыре месяца,
А целый век… да что уж тут!
Куда уж нам бахвалиться,
Недаром Вахлаки!
Бурмистр потупил голову,
— Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Все уберем, Бог даст!
Не правда ли, ребятушки?.. —
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину
ответилаПроворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
— Вестимо так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А наше — подождет!
— Смотри, братцы! как бы нам тово…
отвечать бы
за него,
за прохвоста, не пришлось! — присовокупляли другие.
—
За всех
ответить или всех спасти! — кричал он, цепенея от страха, — и, конечно, решился спасти.
Стал бригадир считать звезды («очень он был прост», — повторяет по этому случаю архивариус-летописец), но на первой же сотне сбился и обратился
за разъяснениями к денщику. Денщик
отвечал, что звезд на небе видимо-невидимо.
Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина
за то, что он никак не мог серьезно
ответить ей, согласен ли он на это или нет.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он не может верить, — сказала Кити, краснея
за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел
отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
— Да, — краснея
за священника,
отвечал Левин. «К чему ему нужно спрашивать об этом на исповеди?» подумал он.
«Всех ненавижу, и вас, и себя»,
отвечал его взгляд, и он взялся
за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
Ни у кого не спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно
отвечая на вопросы своих друзей о том, как идет его книга, не спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил
за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
— Слушаю-с, —
ответил Василий и взялся
за голову лошади. — А уж сев, Константин Дмитрич, — сказал он заискивая, — первый сорт. Только ходить страсть! По пудовику на лапте волочишь.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст
за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении
ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
Сережа рассказал хорошо самые события, но, когда надо было
отвечать на вопросы о том, что прообразовали некоторые события, он ничего не знал, несмотря на то, что был уже наказан
за этот урок.
— Что
за глупая фантазия! Что же, она особенно как-нибудь плавает? — не
отвечая, сказала Анна.
— Потому что лес стòит по крайней мере пятьсот рублей
за десятину, —
отвечал Левин.
—
За Снетковым. Надо, чтоб он отказался или согласился, —
отвечал Свияжский.
Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только что думал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не
отвечая ей, сел опять
за свою работу, повторив себе всё то, что он думал о значении этой работы. Изредка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился.
— Да, но впрочем
за всем этим надо следить, а кто же будет? — неохотно
отвечала Дарья Александровна.
Кити чувствовала, как после того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец
ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и
за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
— Это Петров, живописец, —
отвечала Кити, покраснев. — А это жена его, — прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая как будто нарочно, в то самое время, как они подходили, пошла
за ребенком, отбежавшим по дорожке.
— Да он так, ничего, как все, — несколько сконфуженно оглядываясь на Сергея Ивановича,
отвечала Кити. — Так я пошлю
за ним. А у нас папа гостит. Он недавно из-за границы приехал.
Трава пошла мягче, и Левин, слушая, но не
отвечая и стараясь косить как можно лучше, шел
за Титом. Они прошли шагов сто. Тит всё шел, не останавливаясь, не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже страшно становилось, что он не выдержит: так он устал.
— О, нет! —
отвечала она, встав
за ним и провожая его чрез залу в кабинет. — Что же ты читаешь теперь? — спросила она.
Левин ничего не
ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к больному. «
За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла
ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли
за другим поваром?
— Она не спугнет, —
отвечал Левин, радуясь на собаку и спеша
за нею.
— Я
за матушкой, — улыбаясь, как и все, кто встречался с Облонским,
отвечал Вронский, пожимая ему руку, и вместе с ним взошел на лестницу. — Она нынче должна быть из Петербурга.
Она не
отвечала и, склонив немного голову, смотрела на него из-подлобья вопросительно своими блестящими из-за длинных ресниц глазами. Рука ее, игравшая сорванным листом, дрожала. Он видел это, и лицо его выразило ту покорность, рабскую преданность, которая так подкупала ее.
«
За что она недовольна им?» подумала Кити, заметив, что Анна умышленно не
ответила на поклон Вронского.
— Нет, я вас не пущу ни
за что, —
отвечала Бетси, внимательно вглядываясь в лицо Анны.
— Да, разумеется. Да что же! Я не стою
за свое, —
отвечал Левин с детскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь я спорил? — думал он. — Разумеется, и я прав и он прав, и всё прекрасно. Надо только пойти в контору распорядиться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
— Позор и срам! —
отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими
за границей. Этот высокий господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости
за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
— Нет, не обидятся. Уж я
за это тебе
отвечаю, — сказала Кити, со смехом глядя на его лицо. Она взяла его
за руку. — Ну, прощай… Поезжай, пожалуйста.
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он собственно приехал, Левин покраснел и рассердился на себя
за то, что покраснел, потому что он не мог
ответить ему: «я приехал сделать предложение твоей свояченице», хотя он приехал только
за этим.
«Ну, так если он хочет этого, я сделаю, но я
за себя уже не
отвечаю теперь», подумала она и со всех ног рванулась вперед между кочек. Она ничего уже не чуяла теперь и только видела и слышала, ничего не понимая.
Кити не только уверила его, что она его любит, но даже,
отвечая на его вопрос,
за что она любит его, объяснила ему
за что.
Не одни сестры, приятельницы и родные следили
за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой не
отвечали и часто не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки
за спину, и никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор
отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
«Ты видел, —
отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки; ее волосы касались воды; минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой
за косу, другой
за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.
— Стреляйте! —
отвечал он, — я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места…
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я
за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам
отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
—
За этим дело не станет! —
отвечал услужливый капитан и отправился в другую комнату.
— Да, —
отвечал Казбич после некоторого молчания, — в целой Кабарде не найдешь такой. Раз — это было
за Тереком — я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда.
— Господин прапорщик, вы сделали проступок,
за который и я могу
отвечать…
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально
отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул
за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.
— Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, [Ермолове. (Прим. М. Ю. Лермонтова)] —
отвечал он, приосанившись. — Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, — прибавил он, — и при нем получил два чина
за дела против горцев.
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», —
отвечал он, взяв ее
за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
«Ни
за что не соглашусь! — говорил Грушницкий, — он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…» — «Какое тебе дело? —
отвечал капитан, — я все беру на себя.
Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана,
за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он
отвечал мне: «И, барин!
— Ни
за что на свете, доктор! —
отвечал я, удерживая его
за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…