Неточные совпадения
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"
Но ведь тогда все-таки была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
—
Ведь я прошу одного, прошу права надеяться, мучаться, как теперь;
но, если и этого нельзя, велите мне исчезнуть, и я исчезну. Вы не будете видеть меня, если мое присутствие тяжело вам.
— Да
ведь я ее давно знаю. Она очень добрая, кажется, mais excessivement terre-à-terre. [
но очень прозаическая.]
Но всё-таки я ей очень был рад.
— Да вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке идет,
но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо.
Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
—
Но,
ведь вы знаете, тут всегда скрываются нравственные, духовные причины, — с тонкою улыбкой позволил себе вставить домашний доктор.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я
ведь в этом профан;
но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего.
«
Ведь всё это было и прежде;
но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А в самом деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги по христианству и добродетели».
— Как это удивительно делают мыло, — сказал он, оглядывая и развертывая душистый кусок мыла, который для гостя приготовила Агафья Михайловна,
но который Облонский не употреблял. — Ты посмотри,
ведь это произведение искусства.
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его, сказала: «Всё-таки ты увидишь его. Узнай подробно, где он, кто при нем. И Стива… если бы возможно!
Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего,
но всё-таки рад был увидеть племянника.
— Положим, не завидует, потому что у него талант;
но ему досадно, что придворный и богатый человек, еще граф (
ведь они всё это ненавидят) без особенного труда делает то же, если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь. Главное, образование, которого у него нет.
— Прикупим. Да
ведь я знаю, — прибавил он смеясь, — вы всё поменьше да похуже;
но я нынешний год уж не дам вам по-своему делать. Всё буду сам.
—
Ведь ты знаешь, что это одно мое желанье.
Но для этого…
— То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да
ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. —
Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж.
Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче.
Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Да,
но вы себя не считаете. Вы тоже
ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
А я
ведь хотел было прийти на покос посмотреть на тебя,
но жара была такая невыносимая, что я не пошел дальше леса.
— Да вы не торопитесь.
Ведь вы не знаете. Я не нужен, наверное,
но я обещал и, пожалуй, приеду.
Но спеху нет. Вы садитесь, пожалуйста, не угодно ли кофею?
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен,
но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной.
Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле;
но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу,
но в сущности — ты подумай об этом:
ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою.
Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё;
но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю.
Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Перечитывая эту страницу, я замечаю, что далеко отвлекся от своего предмета…
Но что за нужда?..
Ведь этот журнал пишу я для себя, и, следственно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием.
—
Но что скажут они сами, если оставлю?
Ведь есть из них, которые после этого еще больше подымут нос и будут даже говорить, что они напугали. Они первые будут не уважать…
—
Но все же таки…
но как же таки… как же запропастить себя в деревне? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все-таки на улице попадется навстречу генерал или князь. Захочешь — и сам пройдешь мимо каких-нибудь публичных красивых зданий, на Неву пойдешь взглянуть, а
ведь там, что ни попадется, все это или мужик, или баба. За что ж себя осудить на невежество на всю жизнь свою?
— Приятное столкновенье, — сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это был Вишнепокромов. — Готовился было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо — как отказаться от приятного удовольствия! Нечего сказать, сукна в этом году несравненно лучше.
Ведь это стыд, срам! Я никак не мог было отыскать… Я готов тридцать рублей, сорок рублей… возьми пятьдесят даже,
но дай хорошего. По мне, или иметь вещь, которая бы, точно, была уже отличнейшая, или уж лучше вовсе не иметь. Не так ли?
—
Но позвольте: зачем вы их называете ревизскими,
ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте, дам, а больше не могу.
Но судите, однако же, какое бойкое перо — статс-секретарский слог; а
ведь всего три года побыл в университете, даже не кончил курса.
— Да куды ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее не дадут; я
ведь не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите,
но взятков брать я не стану. Мне не ужиться с Красноносовым да Самосвистовым.
—
Но каково же после этого, Анна Григорьевна, институтское воспитание!
ведь вот невинность!
— Я не оправдываю его.
Но справедливо ли то, если юношу, который по неопытности своей был обольщен и сманен другими, осудить так, как и того, который был один из зачинщиков?
Ведь участь постигла ровная и Дерпенникова, и какого-нибудь Вороного-Дрянного; а
ведь преступленья их не равны.
—
Но позвольте… Как же трактовать об этом письменно?
Ведь это такого рода дело… Души
ведь некоторым образом… мертвые.
— А уж у нас, в нашей губернии… Вы не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе и не называют, как сквалыгой и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют. «Я, говорит, конечно, промотался,
но потому, что жил высшими потребностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять; а этак, пожалуй, можно прожить и не разорившись, если бы жить такой свиньею, как Костанжогло».
Ведь вот как!
«Конечно, — говорили иные, — это так, против этого и спору нет: земли в южных губерниях, точно, хороши и плодородны;
но каково будет крестьянам Чичикова без воды? реки
ведь нет никакой».
—
Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда,
но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.
На этот вопрос Селифан ничего не отвечал,
но, потупивши голову, казалось, говорил сам себе: «Вишь ты, как оно мудрено случилось; и знал
ведь, да не сказал!»
—
Но позвольте, — сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей, которым, казалось, и конца не было, — зачем вы исчисляете все их качества,
ведь в них толку теперь нет никакого,
ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица.
«Зачем я написал: как родную мать? ее
ведь здесь нет, так не нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю,
но все она не то… зачем я написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки не нужно было».
— И не дал мне табаку. «Тебе, — говорит, — исполнится совершеннолетний год, а тогда, — говорит, — специальный красный корабль… За тобой. Так как твоя участь выйти за принца. И тому, — говорит, — волшебнику верь».
Но я говорю: «Буди, буди, мол, табаку-то достать». Так
ведь он за мной полдороги бежал.
«В наших краях», извинения в фамильярности, французское словцо «tout court» и проч. и проч. — все это были признаки характерные. «Он, однакож, мне обе руки-то протянул, а ни одной
ведь не дал, отнял вовремя», — мелькнуло в нем подозрительно. Оба следили друг за другом,
но, только что взгляды их встречались, оба, с быстротою молнии, отводили их один от другого.
Но кстати о глупости: как ты думаешь,
ведь Прасковья Павловна совсем, брат, не так глупа, как с первого взгляда можно предположить, а?
— А эти деньги, Аркадий Иванович, я вам очень благодарна,
но я
ведь теперь в них не нуждаюсь. Я себя одну завсегда прокормлю, не сочтите неблагодарностью: если вы такие благодетельные, то эти деньги-с…
— Воздуху пропустить, свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить,
ведь это припадок-с! — И он бросился было к дверям приказать воды,
но тут же в углу, кстати, нашелся графин с водой.
— Э, вздор! Не верьте! А впрочем,
ведь вы и без того не верите! — слишком уж со зла сорвалось у Раскольникова.
Но Порфирий Петрович как будто не расслышал этих странных слов.
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой,
но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так
ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. —
Ведь тут что всего обиднее?
Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю,
но…
Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот
ведь их логика.
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, —
ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного,
но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, —
ведь это bonne guerre, [добрая война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!..
Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не было бы, если бы не случай в саду. Марфа Петровна…
Ведь он непременно что-то задумал; тут есть намерения,
но какие?
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове.
Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он
ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя.
Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно,
но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да в состоянии ли исполнить, что обещает? В таком
ведь он виде!..»
Оно конечно, одет прилично и числюсь человеком не бедным; нас
ведь и крестьянская реформа обошла: леса да луга заливные, доход-то и не теряется;
но… не пойду я туда; и прежде надоело: хожу третий день и не признаюсь никому…