Неточные совпадения
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове.
Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он
ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя.
Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности.
Но боже!
Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что
ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
—
Но это
ведь не наше дело… — опять было заметил письмоводитель…
Но кстати о глупости: как ты думаешь,
ведь Прасковья Павловна совсем, брат, не так глупа, как с первого взгляда можно предположить, а?
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. —
Ведь тут что всего обиднее?
Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю,
но…
Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот
ведь их логика.
«Черт возьми! — продолжал он почти вслух, — говорит со смыслом, а как будто…
Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится… Эх, маху я дал! Нельзя!» И он побежал назад, вдогонку за Раскольниковым,
но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно,
но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да в состоянии ли исполнить, что обещает? В таком
ведь он виде!..»
Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь на лестницу в нумера, — хоть они у меня там все пьяные,
но зато все честные, и хоть мы и врем, потому
ведь и я тоже вру, да довремся же, наконец, и до правды, потому что на благородной дороге стоим, а Петр Петрович… не на благородной дороге стоит.
Я хотя их сейчас и ругал ругательски,
но я
ведь их всех уважаю; даже Заметова хоть не уважаю, так люблю, потому — щенок!
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая письмо матери,
но не обращаясь ни к кому в частности, —
ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, — а
ведь как безграмотно пишет.
— Э, вздор! Не верьте! А впрочем,
ведь вы и без того не верите! — слишком уж со зла сорвалось у Раскольникова.
Но Порфирий Петрович как будто не расслышал этих странных слов.
— Вот как-с… так полюбопытствовал. Извините-с.
Но позвольте, — обращаюсь к давешнему, —
ведь их не всегда же казнят; иные напротив…
— Не стоит-с;
но примите в соображение, что ошибка возможна
ведь только со стороны первого разряда, то есть «обыкновенных» людей, (как я, может быть, очень неудачно, их назвал).
— Вчера, я знаю. Я
ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним,
но позвольте же и мне заявить: что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, —
ведь это bonne guerre, [добрая война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!..
Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не было бы, если бы не случай в саду. Марфа Петровна…
Оно конечно, одет прилично и числюсь человеком не бедным; нас
ведь и крестьянская реформа обошла: леса да луга заливные, доход-то и не теряется;
но… не пойду я туда; и прежде надоело: хожу третий день и не признаюсь никому…
—
Но с Авдотьей Романовной однажды повидаться весьма желаю. Серьезно прошу. Ну, до свидания… ах да!
Ведь вот что забыл! Передайте, Родион Романович, вашей сестрице, что в завещании Марфы Петровны она упомянута в трех тысячах. Это положительно верно. Марфа Петровна распорядилась за неделю до смерти, и при мне дело было. Недели через две-три Авдотья Романовна может и деньги получить.
«В наших краях», извинения в фамильярности, французское словцо «tout court» и проч. и проч. — все это были признаки характерные. «Он, однакож, мне обе руки-то протянул, а ни одной
ведь не дал, отнял вовремя», — мелькнуло в нем подозрительно. Оба следили друг за другом,
но, только что взгляды их встречались, оба, с быстротою молнии, отводили их один от другого.
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, —
ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного,
но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой,
но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так
ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
— Воздуху пропустить, свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить,
ведь это припадок-с! — И он бросился было к дверям приказать воды,
но тут же в углу, кстати, нашелся графин с водой.
— А уж и не знаю, чего вам пожелать с своей стороны! — подхватил Раскольников, уже начинавший спускаться с лестницы,
но вдруг опять оборачиваясь к Порфирию, — пожелал бы больших успехов, да
ведь видите, какая ваша должность комическая!
— Во-первых, вы, пожалуйста, извините меня, Софья Семеновна, перед многоуважаемой вашей мамашей… Так
ведь, кажется? Заместо матери приходится вам Катерина-то Ивановна? — начал Петр Петрович, весьма солидно,
но, впрочем, довольно ласково. Видно было, что он имеет самые дружественные намерения.
Ведь он непременно что-то задумал; тут есть намерения,
но какие?
Ведь понимаю же и я, каково это все перетащить на себе человеку, удрученному,
но гордому, властному и нетерпеливому, в особенности нетерпеливому!
— А эти деньги, Аркадий Иванович, я вам очень благодарна,
но я
ведь теперь в них не нуждаюсь. Я себя одну завсегда прокормлю, не сочтите неблагодарностью: если вы такие благодетельные, то эти деньги-с…
— Так я и думала! Да
ведь и я с тобой поехать могу, если тебе надо будет. И Дуня; она тебя любит, она очень любит тебя, и Софья Семеновна, пожалуй, пусть с нами едет, если надо; видишь, я охотно ее вместо дочери даже возьму. Нам Дмитрий Прокофьич поможет вместе собраться…
но… куда же ты… едешь?
И хотя бы судьба послала ему раскаяние — жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы —
ведь это тоже жизнь.
Но он не раскаивался в своем преступлении.
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия!
Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она — она
ведь и жила только одною его жизнью!