Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я
не знаю, как
могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?
Так как я
знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и
не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он
может приехать во всякий час, если только уже
не приехал и
не живет где-нибудь инкогнито…
— Уж будто вы
не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я
не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова
не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту
может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где
знает он, в чем его истинная слава, там человечеству
не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Стародум. Ты
знаешь, что я одной тобой привязан к жизни. Ты должна делать утешение моей старости, а мои попечении твое счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но
не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит,
может, будешь видеть", — и был таков.
Узнал бригадир, что Митька затеял бунтовство, и вдвое против прежнего огорчился. Бунтовщика заковали и увели на съезжую. Как полоумная, бросилась Аленка на бригадирский двор, но путного ничего выговорить
не могла, а только рвала на себе сарафан и безобразно кричала...
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть,
не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те
знаю, а новых издавать
не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а
может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!
Другого градоначальника я
знал весьма тощего, который тоже
не имел успеха, потому что едва появился в своем городе, как сразу же был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров, и затем уж ни одно из его распоряжений действительной силы иметь
не могло.
Из рассказов летописца видно, что они и рады были
не бунтовать, но никак
не могли устроить это, ибо
не знали, в чем заключается бунт.
А глуповцы стояли на коленах и ждали.
Знали они, что бунтуют, но
не стоять на коленах
не могли. Господи! чего они
не передумали в это время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на есть мерзость есть
не заставили;
не станут — как бы шелепов
не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь, который
может умиротворить и ту и другую сторону.
В сем приятном уединении он под видом ласки или шутливых манер
может узнать много такого, что для самого расторопного сыщика
не всегда бывает доступно.
Более ничего
узнать не могли.
Он
не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он
знает, что я
не брошу сына,
не могу бросить сына, что без сына
не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он
знает и
знает, что я
не в силах буду сделать этого».
Я
знаю, что это неправда, но
не могу отогнать этих мыслей.
Николай Левин продолжал говорить: — Ты
знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что сколько бы они ни трудились, они
не могут выйти из своего скотского положения.
Вы
не можете не знать, когда Господь Бог по великой милости своей открыл вам это.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что
может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара
не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю
узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала,
зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я
знала, что делать».
— Только я
не знаю, — вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, — какое же твое прошедшее
могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой.
Сдерживая улыбку удовольствия, он пожал плечами, закрыв глаза, как бы говоря, что это
не может радовать его. Графиня Лидия Ивановна
знала хорошо, что это одна из его главных радостей, хотя он никогда и
не признается в этом.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо
знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я
знаю, все забудут. Он бы
не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё
знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она
не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он
мог, если бы сильно захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось, что он
не чувствовал любви к ней, он
знал, что связь его с ней
не может быть разорвана.
Теперь, когда лошади нужны были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он
не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома лошадей и, кроме того,
знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку, были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы
знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, — сказал он, — я
не могу иначе.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы
не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я
не могу простить Вронскому, что он
не дал мне
знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они
не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее,
зная, что лучше этой бессмысленной молитвы он ничего
не может сделать.
Сам Левин, увидав Кити Щербацкую, понял, что он
не переставал любить ее; но он
не мог ехать к Облонским,
зная, что она там.
— Как
не думала? Если б я была мужчина, я бы
не могла любить никого, после того как
узнала вас. Я только
не понимаю, как он
мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него
не было сердца.
Она никак
не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити
знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась.
Никто, кроме ее самой,
не понимал ее положения, никто
не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она,
может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
Кити отвечала, что ничего
не было между ними и что она решительно
не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она
не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она
не могла сказать матери, которой она
не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые
знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Но он видит это и
знает. И разве ты думаешь, что он
не менее тебя тяготится этим? Ты мучишься, он мучится, и что же
может выйти из этого? Тогда как развод развязывает всё, —
не без усилия высказал Степан Аркадьич главную мысль и значительно посмотрел на нее.
Ей казалось, что он,
зная это, скорее
может разлюбить ее; а она ничего так
не боялась теперь, хотя и
не имела к тому никаких поводов, как потерять его любовь.
— Да, но спириты говорят: теперь мы
не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я
не вижу, почему это
не может быть новая сила, если она….
Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он
знал, что, сколько они ни пытались, они
не могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочих за настоящую цену; сорок нанимались, а больше нет. Но всё-таки он
не мог не бороться.
То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда
не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он
не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви,
не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он
знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
Он
не считал себя премудрым, но
не мог не знать, что он был умнее жены и Агафьи Михайловны, и
не мог не знать того, что, когда он думал о смерти, он думал всеми силами души.
— Да, это всё
может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты
не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня
знает дело, — это бесчестно?
«Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А
знать я этого
не могу, следовательно, нельзя жить», говорил себе Левин.
Но Левин много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и если
не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что,
не зная всего, он
не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
— Полно, Кити. Неужели ты думаешь, что я
могу не знать? Я всё
знаю. И поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое,
не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что
не мог ничего сам решить,
не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
Разве я
могу не показать, что я
знаю то, что она сказала мне?
На своих низких ногах она ничего
не могла видеть пред собой, но она по запаху
знала, что он сидел
не далее пяти шагов.