Неточные совпадения
Кто
знает,
может быть, в некоторых из этих униженных судьбою скитальцев, ваших шутов и юродивых, самолюбие
не только
не проходит от унижения, но даже еще более распаляется именно от этого же самого унижения, от юродства и шутовства, от прихлебательства и вечно вынуждаемой подчиненности и безличности.
Не знаю, но надо полагать, что Фоме Фомичу
не удалось еще и прежде литературы;
может быть, и на других карьерах он получал одни только щелчки вместо жалованья или что-нибудь еще того хуже.
И ведь добро бы чин на нем был необыкновенный какой-нибудь, — продолжал Бахчеев, снова обращаясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо,
не мог отвязаться, — ну тогда хоть по чину простительно; а то ведь и чинишка-то нет; это я доподлинно
знаю, что нет.
— То-то,
не из таких! кто тебя
знает!
может, и лучше еще. Вон и Фома грозился меня описать да в печать послать.
— Науками, братец, науками, вообще науками! Я вот только
не могу сказать, какими именно, а только
знаю, что науками. Как про железные дороги говорит! И
знаешь, — прибавил дядя полушепотом, многозначительно прищуривая правый глаз, — немного эдак, вольных идей! Я заметил, особенно когда про семейное счастье заговорил… Вот жаль, что я сам мало понял (времени
не было), а то бы рассказал тебе все как по нитке. И, вдобавок, благороднейших свойств человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю.
— Это он для произношения, Сережа, единственно для произношения, — проговорил дядя каким-то просительным голосом. — Он это сам говорил, что для произношения… Потом же тут случилась одна особенная история — ты ее
не знаешь, а потому и
не можешь судить. Надо, братец, прежде вникнуть, а уж потом обвинять… Обвинять-то легко!
— Друг мой, и
не спрашивай! после, после! все это после объяснится! Я,
может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный человек, и… и… и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в тебе хоть капля благородства! — прибавил он, весь покраснев от какого-то внезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. — Но довольно, ни слова больше! Все сам скоро
узнаешь. От тебя же будет зависеть… Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное,
не сконфузься.
— Ну, я бы на вашем месте
не закаивался. Бог
знает что
может случиться, — заметил Обноскин, насмешливо улыбаясь.
— Мне очень жаль, что я
не могу… извините… Я уже сказал, что очень редко был в обществе, и совершенно
не знаю генерала Половицына; даже
не слыхивал, — отвечал я с нетерпением, внезапно сменив мою любезность на чрезвычайно досадливое и раздраженное состояние духа.
Ответ мне понравился. Я быстро подошел к Ежевикину и крепко пожал ему руку. По правде, мне хотелось хоть чем-нибудь протестовать против всеобщего мнения, показав открыто старику мое сочувствие. А
может быть, кто
знает!
может быть, мне хотелось поднять себя в мнении Настасьи Евграфовны. Но из движения моего ровно ничего
не вышло путного.
— Уж я, право,
не знаю, — отвечал он нерешительно, с каким-то странным смущением. — Звали его, да он…
Не знаю, право,
может быть,
не в расположении духа. Я уже посылал Видоплясова и… разве, впрочем, мне самому сходить?
— Как только песня! И вы
не постыдились мне признаться, что
знаете эту песню — вы, член благородного общества, отец благонравных и невинных детей и, вдобавок, полковник! Только песня! Но я уверен, что эта песня взята с истинного события! Только песня! Но какой же порядочный человек
может,
не сгорев от стыда, признаться, что
знает эту песню, что слышал хоть когда-нибудь эту песню? какой, какой?
— Я вас прошу, полковник,
не перебивайте меня с вашей минералогией, в которой вы, сколько мне известно, ничего
не знаете, а
может быть, и другие тоже.
— Хочу и я вас потешить спектаклем, Павел Семеныч. — Эй ты, ворона, пошел сюда! Да удостойте подвинуться поближе, Гаврила Игнатьич! — Это, вот видите ли, Павел Семеныч, Гаврила; за грубость и в наказание изучает французский диалект. Я, как Орфей, смягчаю здешние нравы, только
не песнями, а французским диалектом. — Ну, француз, мусью шематон, — терпеть
не может, когда говорят ему: мусью шематон, —
знаешь урок?
— Простите меня, — пробормотал я,
не зная, что говорить, —
может быть, я поступил неосторожно, грубо… но ведь такая минута! Сообразите: мы окружены бог
знает чем…
— Ох, пожалуйста,
не принимайте меня за дурака! — вскричал я с горячностью. — Но,
может быть, вы предубеждены против меня?
может быть, вам кто-нибудь на меня насказал?
может быть, вы потому, что я там теперь срезался? Но это ничего — уверяю вас. Я сам понимаю, каким я теперь дураком стою перед вами.
Не смейтесь, пожалуйста, надо мной! Я
не знаю, что говорю… А все это оттого, что мне эти проклятые двадцать два года!
— Но ведь
не может же быть, чтоб мы с вами сказали последнее слово, Настасья Евграфовна! Ради бога, назначьте мне свиданье, хоть сегодня же. Впрочем, теперь уж смеркается. Ну так, если только можно, завтра утром, пораньше; я нарочно велю себя разбудить пораньше.
Знаете, там, у пруда, есть беседка. Я ведь помню; я
знаю дорогу. Я ведь здесь жил маленький.
— Но я теперь еще ничего
не знаю, Настасья Евграфовна. Я сперва все
узнаю от дядюшки. Ведь должен же он наконец мне все рассказать, и тогда я,
может быть, скажу вам что-нибудь очень важное…
— Ты, впрочем,
не рви тетрадку, — сказал он наконец Гавриле. — Подожди и сам будь здесь: ты,
может быть, еще понадобишься. Друг мой! — прибавил он, обращаясь ко мне, — я, кажется, уж слишком сейчас закричал. Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид. Именно так.
Знаешь что, Сережа:
не лучше ли будет, если б ты ушел отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу — а? как ты думаешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
Ты
не знаешь, ты
не можешь себе вообразить, чего они от меня потребовали!
— Надеюсь, что вы позволите мне с вами познакомиться, — сказал он развязно, но чрезвычайно вежливо и подавая мне руку. — Давеча я
не мог вам сказать двух слов, а между тем с первого взгляда почувствовал желание
узнать вас короче.
Но, во-первых, и главное: дядя еще предложения
не делал; следственно, я
могу и
не знать, что ее готовят ему в невесты; притом же, прошу заметить, что я еще три недели назад замыслил это предприятие, когда еще ничего
не знал о здешних намерениях; а потому я совершенно прав перед ним в моральном отношении, и даже, если строго судить,
не я у него, а он у меня отбивает невесту, с которой — заметьте это — я уж имел тайное ночное свидание в беседке.
— Отказала! Гм!.. А
знаешь, я как будто предчувствовал, что она откажет тебе, — сказал он в задумчивости. — Но нет! — вскрикнул он. — Я
не верю! это невозможно! Но ведь в таком случае все расстроится! Да ты, верно, как-нибудь неосторожно с ней начал, оскорбил еще,
может быть; пожалуй, еще комплименты пустился отмачивать… Расскажи мне еще раз, как это было, Сергей!
— Право,
не знаю-с, — отвечал я Обноскину. — Надеюсь, вы извините, что
не могу дать вам слово…
— Теперь слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда как вы еще и
не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я,
может быть, ошибался, но я
знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
Но еще и пяти минут
не прошло после всеобщего счастья, как вдруг между нами явилась Татьяна Ивановна. Каким образом, каким чутьем
могла она так скоро, сидя у себя наверху,
узнать про любовь и про свадьбу? Она впорхнула с сияющим лицом, со слезами радости на глазах, в обольстительно изящном туалете (наверху она-таки успела переодеться) и прямо, с громкими криками, бросилась обнимать Настеньку.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я
не знаю, как
могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?