Между офицером и денщиком давно уже установились простые, доверчивые, даже несколько любовно-фамильярные отношения. Но когда дело доходило до казенных официальных ответов, вроде «точно так», «никак нет», «здравия желаю», «
не могу знать», то Гайнан невольно выкрикивал их тем деревянным, сдавленным, бессмысленным криком, каким всегда говорят солдаты с офицерами в строю. Это была бессознательная привычка, которая въелась в него с первых дней его новобранства и, вероятно, засела на всю жизнь.
— Трудно запомнить, — с горечью повторил генерал. — Ах, господа, господа! Сказано в Писании: духа не угашайте, а вы что делаете? Ведь эта самая святая, серая скотинка, когда дело дойдет до боя, вас своей грудью прикроет, вынесет вас из огня на своих плечах, на морозе вас своей шинелишкой дырявой прикроет, а вы —
не могу знать.
Неточные совпадения
— Нет,
не могу… Барашка молодого пополам пересеку… пробовал даже телячью тушу… а человека, пожалуй, нет…
не разрублю. Голову снесу к черту, это я
знаю, а так, чтобы наискось… нет. Мой отец это делал легко…
— О, я тоже это
знаю! — весело подхватила Шурочка. — Но только
не так. Я, бывало, затаиваю дыхание, пока хватит сил, и думаю: вот я
не дышу, и теперь еще
не дышу, и вот до сих пор, и до сих, и до сих… И тогда наступало это странное. Я чувствовала, как мимо меня проходило время. Нет, это
не то:
может быть, вовсе времени
не было. Это нельзя объяснить.
Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться в недосягаемую, необыкновенную женщину, такую,
знаете ли, с которой у меня никогда и ничего
не может быть общего.
Она разлюбила меня за то, что я пью… впрочем, я
не знаю,
может быть, я пью оттого, что она меня разлюбила.
«Я
знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я
не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам.
Может быть, вы думаете, что никто
не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего
не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я
не из тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло
не в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто
не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья
может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это
не боясь,
не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
— Странный вопрос. Откуда же я
могу знать? Вам это, должно быть, без сомнения, лучше моего известно… Готовы? Советую вам продеть портупею под погон, а
не сверху. Вы
знаете, как командир полка этого
не любит. Вот так… Ну-с, поедемте.
— Я только, господа… Я, господа,
может быть, ошибаюсь, — заговорил он, заикаясь и смущенно комкая свое безбородое лицо руками. — Но, по-моему, то есть я полагаю… нужно в каждом отдельном случае разбираться. Иногда дуэль полезна, это безусловно, и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно. Но иногда,
знаете, это…
может быть, высшая честь заключается в том, чтобы… это… безусловно простить… Ну, я
не знаю, какие еще
могут быть случаи… вот…
— Посмотрите сами в уставе. — Як я унтер-офицер, то я и устав
знаю лучше вашего. Скаж-жите! Всякий вольный определяющийся задается на макароны. А
может, я сам захочу податься в юнкерское училище на обучение? Почему вы
знаете? Что это такое за хоругь? хе-руг-ва! А отнюдь
не хоругь. Свяченая воинская херугва, вроде как образ.
—
Может быть, есть какие-нибудь труды, но мы их
не знаем? — робко предположил Ромашов.
— Помните, я просила вас быть с ним сдержанным. Нет, нет, я
не упрекаю. Вы
не нарочно искали ссоры — я
знаю это. Но неужели в то время, когда в вас проснулся дикий зверь, вы
не могли хотя бы на минуту вспомнить обо мне и остановиться. Вы никогда
не любили меня!
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам
не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я
не знаю, как
могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?