Неточные совпадения
Жена
узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме Француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что
не может жить с ним в одном доме.
Девочка
знала, что между отцом и матерью была ссора, и что мать
не могла быть весела, и что отец должен
знать это, и что он притворяется, спрашивая об этом так легко. И она покраснела за отца. Он тотчас же понял это и также покраснел.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и
знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и
не могли обойти своего; и Облонскому
не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только
не отказываться,
не завидовать,
не ссориться,
не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и
не делал.
— Он, очевидно, хочет оскорбить меня, — продолжал Сергей Иванович, — но оскорбить меня он
не может, и я всей душой желал бы помочь ему, но
знаю, что этого нельзя сделать.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем
не говорил об этом. И ни с кем я
не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я
знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— А впрочем,
может быть, ты и прав. Очень
может быть… Но я
не знаю, решительно
не знаю.
— Извините меня, графиня, — но я, право, ничего этого
не знаю и ничего
не могу вам сказать, — сказал он и оглянулся на входившего вслед за дамой военного.
Теперь, — хорошо ли это, дурно ли, — Левин
не мог не остаться; ему нужно было
узнать, что за человек был тот, кого она любила.
— Вы совсем
не допускаете возможности: — спросил он. — Почему же? Мы допускаем существование электричества, которого мы
не знаем; почему же
не может быть новая сила, еще нам неизвестная, которая….
— Да, но спириты говорят: теперь мы
не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я
не вижу, почему это
не может быть новая сила, если она….
Если б он
мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он
мог перенестись на точку зрения семьи и
узнать, что Кити будет несчастна, если он
не женится на ней, он бы очень удивился и
не поверил бы этому. Он
не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей,
могло быть дурно. Еще меньше он
мог бы поверить тому, что он должен жениться.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она
может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его
не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя
не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она
не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она
не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— Да, я его
знаю. Я
не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе
знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что
могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она
не простит», всё говорит он.
— Я одно скажу, — начала Анна, — я его сестра, я
знаю его характер, эту способность всё, всё забыть (она сделала жест пред лбом), эту способность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он
не верит,
не понимает теперь, как он
мог сделать то, что сделал.
—
Не знаю,
не могу судить… Нет,
могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет,
могу,
могу,
могу. Да, я простила бы. Я
не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого
не было, совсем
не было.
Никто, кроме ее самой,
не понимал ее положения, никто
не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она,
может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
Николай Левин продолжал говорить: — Ты
знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что сколько бы они ни трудились, они
не могут выйти из своего скотского положения.
— Я нездоров, я раздражителен стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что
может писать о справедливости человек, который ее
не знает? Вы читали его статью? — обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы
знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, — сказал он, — я
не могу иначе.
Анна улыбнулась. Она поняла, что он сказал это именно затем, чтобы показать, что соображения родства
не могут остановить его в высказывании своего искреннего мнения. Она
знала эту черту в своем муже и любила ее.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он
мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы
не возвращаться до поздней ночи.
— Определить, как вы
знаете, начало туберкулезного процесса мы
не можем; до появления каверн нет ничего определенного. Но подозревать мы
можем. И указание есть: дурное питание, нервное возбуждение и пр. Вопрос стоит так: при подозрении туберкулезного процесса что нужно сделать, чтобы поддержать питание?
— Я враг поездок за границу. И изволите видеть: если есть начало туберкулезного процесса, чего мы
знать не можем, то поездка за границу
не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и
не вредило.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё
знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она
не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
— Полно, Кити. Неужели ты думаешь, что я
могу не знать? Я всё
знаю. И поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
Я
знаю, что это неправда, но
не могу отогнать этих мыслей.
Теперь она
знала всех их, как
знают друг друга в уездном городе;
знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог жмет ногу;
знала их отношения друг к другу и к главному центру,
знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны,
не мог интересовать ее, и она избегала его.
Он
знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины
может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда
не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и
не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая
не могла понять, отчего это так действовало, но
знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— Разве вы
не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я
не знаю и
не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я
не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я
не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно
не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
Она смотрела так просто, так весело, что кто
не знал ее, как
знал муж,
не мог бы заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов.
На мгновение лицо ее опустилось, и потухла насмешливая искра во взгляде; но слово «люблю» опять возмутило ее. Она подумала: «любит? Разве он
может любить? Если б он
не слыхал, что бывает любовь, он никогда и
не употреблял бы этого слова. Он и
не знает, что такое любовь».
Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он
знал, что, сколько они ни пытались, они
не могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочих за настоящую цену; сорок нанимались, а больше нет. Но всё-таки он
не мог не бороться.
— Ну да, а ум высокий Рябинина
может. И ни один купец
не купит
не считая, если ему
не отдают даром, как ты. Твой лес я
знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
Не нравилось ей тоже то, что по всему, что она
узнала про эту связь, это
не была та блестящая, грациозная светская связь, какую она бы одобрила, но какая-то Вертеровская, отчаянная страсть, как ей рассказывали, которая
могла вовлечь его в глупости.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я
могу быть минуту спокоен,
зная, что у вас есть горе, которого я
не разделяю? Скажите ради Бога! — умоляюще повторил он.
—
Знает ли он или нет, — сказал Вронский своим обычным твердым и спокойным тоном, —
знает ли он или нет, нам до этого дела нет. Мы
не можем… вы
не можете так оставаться, особенно теперь.
— Браво, Вронский! — послышались ему голоса кучки людей — он
знал, его полка и приятелей, — которые стояли у этого препятствия; он
не мог не узнать голоса Яшвина, но он
не видал его.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский
не мог отвечать на вопросы,
не мог говорить ни с кем. Он повернулся и,
не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам
не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что
могло от этого выйти, что она, ни минуты
не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама
не зная, что скажет.
— Позвольте мне познакомиться с вами, — сказала она с своею достойною улыбкой. — Моя дочь влюблена в вас, — сказала она. — Вы,
может быть,
не знаете меня. Я…
— Как
не думала? Если б я была мужчина, я бы
не могла любить никого, после того как
узнала вас. Я только
не понимаю, как он
мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него
не было сердца.
Кити отвечала, что ничего
не было между ними и что она решительно
не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она
не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она
не могла сказать матери, которой она
не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые
знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
—
Может быть, — сказал он, пожимая локтем её руку. — Но лучше, когда делают так, что, у кого ни спроси, никто
не знает.
— Я
не об вас, совсем
не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я
знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы
не было, если б я
не была дурная. Так пускай я буду какая есть, но
не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я
не могу быть другою… И всё это
не то,
не то!..
Она
не отреклась от всего того, что
узнала, но поняла, что она себя обманывала, думая, что
может быть тем, чем хотела быть.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе
узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным,
может быть и
не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то —
не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
—…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому, и ты
не помогаешь, потому что, по твоему, это
не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что
не можешь видеть всего, что
можешь сделать, или ты
не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я
не знаю чем, чтоб это сделать.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было
не понято его братом. Он
не знал только, почему это было
не понято: потому ли, что он
не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат
не хотел, или потому, что
не мог его понять. Но он
не стал углубляться в эти мысли и,
не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.