Неточные совпадения
И ты хочешь бежать от такой благодати, еще
не знаешь куда, в омут,
может быть, прости господи…
О горе, слезах, бедствиях он
знал только по слуху, как
знают о какой-нибудь заразе, которая
не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он
не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он
не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
В сущности, Антона Иваныча никому
не нужно, но без него
не совершается ни один обряд: ни свадьба, ни похороны. Он на всех званых обедах и вечерах, на всех домашних советах; без него никто ни шагу. Подумают,
может быть, что он очень полезен, что там исполнит какое-нибудь важное поручение, тут даст хороший совет, обработает дельце, — вовсе нет! Ему никто ничего подобного
не поручает; он ничего
не умеет, ничего
не знает: ни в судах хлопотать, ни быть посредником, ни примирителем, — ровно ничего.
—
Не могу, Антон Иваныч, право
не могу;
не знаю сама, откуда слезы берутся.
Еще более взгрустнется провинциалу, как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает, вот отворятся ему широкие объятия,
не будут
знать, как принять его, где посадить, как угостить; станут искусно выведывать, какое его любимое блюдо, как ему станет совестно от этих ласк, как он, под конец, бросит все церемонии, расцелует хозяина и хозяйку, станет говорить им ты, как будто двадцать лет знакомы, все подопьют наливочки,
может быть, запоют хором песню…
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог
знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела
не делаются. Ну, так ты по-русски писать
можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
—
Не правда ли? в моем взоре, я
знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу, как
могут глядеть только герой, поэт и влюбленный, счастливый взаимною любовью…
—
Знаете что, дядюшка? — сказал Александр с живостью, —
может быть… нет,
не могу таиться перед вами… Я
не таков, все выскажу…
— Я! про тех, кого вы
не знаете, вы
можете заключать что угодно; но меня —
не грех ли вам подозревать в такой гнусности? Кто же я в ваших глазах?
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть
не может! дядя
не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно
не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он видел мое блаженство, и он
не наложил бы на него руки,
не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
— Это простуда; сохрани боже!
не надо запускать, вы так уходите себя…
может воспаление сделаться; и никаких лекарств!
Знаете что? возьмите-ка оподельдоку, да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю пейте траву, я вам рецепт дам.
— Простите меня! — сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, — я сама себя
не понимаю… Это все сделалось нечаянно, против моей воли…
не знаю как… я
не могла вас обманывать…
— Что! — говорила Марфа, глядя на него и
не зная, что сказать, — почем
знать,
может, обронил что-нибудь — деньги…
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я
знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего
не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег
не потерял,
не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем… о!
может ли остановить меня какая-нибудь угроза? Вы
не знаете моих мучений! вы
не любили никогда, если думали помешать мне этой холодной моралью… в ваших жилах течет молоко, а
не кровь…
— Она похвасталась, — начал он потом, — какая у ней школа! у ней школы быть
не могло: молода! это она так только… от досады! но теперь она заметила этот магический круг: станет тоже хитрить… о, я
знаю женскую натуру! Но посмотрим…
Она разыграла свой роман с тобой до конца, точно так же разыграет его и с графом и,
может быть, еще с кем-нибудь… больше от нее требовать нельзя: выше и дальше ей нейти! это
не такая натура: а ты вообразил себе бог
знает что…
«А что? — вдруг перебил он с испугом, — верно, обокрали?» Он думал, что я говорю про лакеев; другого горя он
не знает, как дядюшка: до чего
может окаменеть человек!
— А ты? неужели ты веришь? — спросил Петр Иваныч, подходя к ней, — да нет, ты шутишь! Он еще ребенок и
не знает ни себя, ни других, а тебе было бы стыдно! Неужели ты
могла бы уважать мужчину, если б он полюбил так?.. Так ли любят?..
—
Может быть: я
не запираюсь. Впрочем, я
знаю, что тут написано. На, читай!
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я
знаю его, как свои пять пальцев. Он, как увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно… Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты сам купи.
А я еще хотел, говорит, отделать этаж из окон в окна и бог
знает какие намерения имел: она, говорит,
может быть, и
не мечтала о таком счастье, какое ей готовилось.
Она
узнала несколько истин и из синтаксиса, но
не могла никогда приложить их к делу и осталась при грамматических ошибках на всю жизнь.
— Что ж, хорошо! — сказала она, выслушав его исповедь, — вы теперь
не мальчик:
можете судить о своих чувствах и располагать собой. Только
не торопитесь:
узнайте ее хорошенько.
— А
может быть, и то! — сказал он, —
может быть, вы
не по любви, а так, от праздности, сбивали с толку бедную девочку,
не зная сами, что из этого будет?.. удастся — хорошо,
не удастся — нужды нет! В Петербурге много этаких молодцов…
Знаете, как поступают с такими франтами?..
— Женюсь! вот еще! Неужели вы думаете, что я вверю свое счастье женщине, если б даже и полюбил ее, чего тоже быть
не может? или неужели вы думаете, что я взялся бы сделать женщину счастливой? Нет, я
знаю, что мы обманем друг друга и оба обманемся. Дядюшка Петр Иваныч и опыт научили меня…
— В ваших словах, дядюшка,
может быть, есть и правда, — сказал Александр, — но она
не утешает меня. Я по вашей теории
знаю все, смотрю на вещи вашими глазами; я воспитанник вашей школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо… Отчего же это?
— Да, в деревню: там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни: здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как
не там, на озере, с теткой… Право, поезжай! А кто
знает?
может быть, ты и того… Ох!
— Изменил!.. — повторила она. — Видно, беспутная какая-нибудь! — прибавила потом. — Подлинно омут, прости господи: любят до свадьбы, без обряда церковного; изменяют… Что это делается на белом свете, как поглядишь!
Знать, скоро света преставление!.. Ну, скажи,
не хочется ли тебе чего-нибудь?
Может быть, пища тебе
не по вкусу? Я из города повара выпишу…
«Ах! если б я
мог еще верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я
узнал нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры
не греет сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?»
— То есть, вот видите ли, почему я говорю психологическая, — сказал доктор, — иной,
не зная вас,
мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы… или
не заботы… а подавленные желания… иногда бывает нужда, недостаток… я хотел навести вас на мысль…
Тот только, кто
знал ее прежде, кто помнил свежесть лица ее, блеск взоров, под которым, бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее — так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он
не чужой ей, как теперь оно сжалось,
может быть, у Петра Иваныча, в чем он боялся признаться самому себе.
— Ты
знаешь, Лиза, — сказал он, — какую роль я играю в службе: я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу.
Не думай, чтоб карьера моя кончилась этим: я
могу еще идти вперед… и пошел бы…
— Я сейчас от них. Отчего отцу
не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он
может умереть спокойно: что он
знает, кому вверяет счастье дочери… «Идите, говорит, только по следам вашего дядюшки!»