Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Поспел горох! Накинулись,
Как саранча
на полосу:
Горох, что девку красную,
Кто
ни пройдет — щипнет!
Теперь горох у всякого —
У старого, у малого,
Рассыпался горох
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье
Ушел, а
на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный
был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что
ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
И ангел милосердия
Недаром песнь призывную
Поет — ей внемлют чистые, —
Немало Русь уж выслала
Сынов своих, отмеченных
Печатью дара Божьего,
На честные пути,
Немало их оплакала
(Увы! Звездой падучею
Проносятся они!).
Как ни темна вахлачина,
Как ни забита барщиной
И рабством — и она,
Благословясь, поставила
В Григорье Добросклонове
Такого посланца…
Ни дать
ни взять юродивый,
Стоит, вздыхает, крестится,
Жаль
было нам глядеть,
Как он перед старухою,
Перед Ненилой Власьевой,
Вдруг
на колени пал!
Простаков. От которого она и
на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а
как несколько уже лет не
было о нем
ни слуху,
ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением,
как над своим.
Стародум.
Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что,
как бы он знатен
ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил
на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего бояться?
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря
на то что внутренние враги
были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не по себе, так
как о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху
ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели
ни за
какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Но
как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого
на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Легко
было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее
было обезоружить польскую интригу, тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали
на неспособность русского народа, который даже для подобного случая
ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать,
как внимание их
было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Мало того, начались убийства, и
на самом городском выгоне поднято
было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но
ни капитан-исправник,
ни прочие члены временного отделения,
как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов,
как говорится, во все лопатки (время
было такое, что нельзя
было терять
ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона,
как тут же,
на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись
на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого
было убеждать, не у кого
было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и
как дрожит — разыскать невозможно.
Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то
есть такой, который не позволяет
ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами,
как и листы любого памятника погодинского древлехранилища.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так
как порох
был не настоящий, то,
как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице,
как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, —
как бы то
ни было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали
на колени.
Как ни запуганы
были умы, но потребность освободить душу от обязанности вникать в таинственный смысл выражения"курицын сын"
была настолько сильна, что изменила и самый взгляд
на значение Угрюм-Бурчеева.
Но
как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они
были далеко не благотворны. Строптивость
была истреблена — это правда, но в то же время
было истреблено и довольство. Жители понурили головы и
как бы захирели; нехотя они работали
на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету.
Как ни безнадежен он
был,
как ни очевидно
было при взгляде
на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком,
как бы не ошибиться, возбуждении.
Получив письмо Свияжского с приглашением
на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря
на это, решил, что такие виды
на него Свияжского
есть только его
ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля,
какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что у него
на глазах
были не слезы, а влажность,
как это всегда бывало у него, или когда он
выпил, или когда он расчувствовался. Нынче
было то и другое. ― Левин, не уходи, ― сказал он и крепко сжал его руку за локоть, очевидно
ни за что не желая выпустить его.
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села
на стул у окна, он почувствовал что,
как ни странно это
было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал
быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела
на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё,
как это
ни трудно
было ей. — Я сказала, что я не могу принять его.
И поэтому, не
будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал,
ни смотреть
на это равнодушно,
как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому,
как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Никогда
ни с
каким посторонним,
ни на каком официальном визите он не
был так ненатурален и фальшив,
как он
был нынче.
— Да вот,
как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь,
на выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю
на них другой раз:
как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может.
Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это
ни на что не похоже, что у вас делается в уезде,
как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает
как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет
ни школ,
ни фельдшеров,
ни повивальных бабок,
ни аптек, ничего нет.
Но не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали
на удалившихся от общего кружка,
как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович
ни разу не взглянул в ту сторону и не
был отвлечен от интереса начатого разговора.
Нельзя
было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому, что у него отец умер,
как ни жалко
было его, и надо
было расчесть его дешевле за прогульные дорогие месяцы; но нельзя
было и не выдавать месячины старым,
ни на что не нужным дворовым.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем
на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям,
какого бы состояния и звания они
ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один
на тысячу, может
быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов,
как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют
ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю.
Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?
И молодые и старые
как бы наперегонку косили. Но,
как они
ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок
был смахнут в пять минут. Еще последние косцы доходили ряды,
как передние захватили кафтаны
на плечи и пошли через дорогу к Машкину Верху.
Как ни страшно
было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал свое решительное лицо,
какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря
на свою силу,
был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.
А он знает меня так же мало,
как кто бы то
ни было на свете знает меня.
Утренняя роса еще оставалась внизу
на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни.
Как ни жалко
было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена
на мокрых спицах и ступицах.
Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что,
какие бы
ни были слова, достоинства не могло
быть в его положении. И это он увидал по сдержанной, злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула
на него после его фразы.
Эти припадки ревности, в последнее время всё чаще и чаще находившие
на нее, ужасали его и,
как он
ни старался скрывать это, охлаждали его к ней, несмотря
на то, что он знал, что причина ревности
была любовь к нему.
«Только при таком решении я поступаю и сообразно с религией, — сказал он себе, — только при этом решении я не отвергаю от себя преступную жену, а даю ей возможность исправления и даже —
как ни тяжело это мне
будет — посвящаю часть своих сил
на исправление и спасение ее».
Как бы то
ни было, когда он простился с ним
на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он
был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним
на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них
было представление русского молодечества.
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два раза
был на даче. Один раз обедал, другой раз провел вечер с гостями, но
ни разу не ночевал,
как он имел обыкновение делать это в прежние годы.
Какая ни есть и
ни будет наша судьба, мы ее сделали, и мы
на нее не жалуемся,—говорил он, в слове мы соединяя себя с Анною.
И она стала говорить с Кити.
Как ни неловко
было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче
было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала
на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
Как ни часто и много слышали оба о примете, что кто первый ступит
на ковер, тот
будет главой в семье,
ни Левин,
ни Кити не могли об этом вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов.
Сердясь
на самого себя за это гадкое чувство, Левин сбежал в переднюю.
Как только он вблизи увидал брата, это чувство личного разочарования тотчас же исчезло и заменилось жалостью.
Как ни страшен
был брат Николай своей худобой и болезненностью прежде, теперь он еще похудел, еще изнемог. Это
был скелет, покрытый кожей.
Какие бы
ни были недостатки в Левине, притворства не
было в нем и признака, и потому дети высказали ему дружелюбие такое же,
какое они нашли
на лице матери.
Ревность его в эти несколько минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь, слушая ее слова, он их понимал уже по-своему.
Как ни странно
было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он
на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже
была влюблена.
Месяц, потеряв весь блеск,
как облачко, белел
на небе; звезд не видно
было уже
ни одной.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он
был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа себя, так,
как будто он
ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело.
Как ни хорошо она
была настроена, упоминание о поездке
на дачу к матери кольнуло ее.
Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем — тем хромым старичком, которого я видел мельком
на бульваре: она вышла за него для сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним
ни одной насмешки: она его уважает,
как отца, — и
будет обманывать,
как мужа… Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!