Житие одной бабы

Настя не слыхала, как кузнечиха встала с постели и отперла мужу сеничные двери, в которые тот вошел и сам отпер ворота своего дворика. Она проснулась, когда в избе уж горел огонь и приехавшие отряхивались и скребли с бород намерзшие ледяные сосульки. Увидя между посетителями брата, Настя словно обмерла и, обернувшись к стене, лежала, не обнаруживая никакого движения.

Кузнец оттирал свой тулуп, который смерзся колом; Вукол, прислонясь к печке, грел свои руки; а Костик ходил взад и вперед по избе, постукивая на ходу нога об ногу.

— Ты б, Авдотья, нам картошечек сварила позавтракать, — обратился кузнец к жене, которая уже разводила на загнетке огонь под таганчиком.

— Я и то вот хочу сварить, — отвечала кузнечиха.

— А водочки нет? — спросил кузнец.

— И-и! где ж ей быть? Откуда?

— Ну и не надо.

— И так обойдется, — подтвердила жена, ставя на таган чугунчик с водою.

— Что ж это ты, Ивановна, плохо хозяйствуешь? — спросил кузнечиху Костик.

— Как так плохо?

— Да вот муж прозяб, а у тебя согреть его нечем.

— А! это-то. Небось согреется.

— Как же водочки-то ты не припасла?

— Да откуда мне ее припасти? Припасать его дело. Что припасет, то и сберегу; а мне где припасать. Одна в доме; ребят да скотину впору опекать.

— Работника-то аль отпустили?

— Да отпустили ж.

— Что так?

— Да так: капитала нет, и отпустили.

— Плохо.

— Жалостливый какой! — сказал кузнец, подмигнув жене.

— Да, — ответила та с скрытой улыбкой.

— Право. Ты чего смеешься? Я, брат, по душе жалею, — проговорил нимало не смешавшийся Костик.

— Ужалел, брат! Как бы не ты пристал осенью с ножом к горлу за деньги, так и мерин бы чалый на дворе остался, и работник бы был. А то ведь как жид некрещеный тянул.

— Чудак! Коли нужно было.

— Давал на пять лет, а вытянул назад через полтора года. Такая-то твоя помочь не то что вызволила нас, а в разор ввела.

— Полно жалобиться-то! — с некоторою досадою проговорила кузнечиха. — Живы будем, и сыты будем. С голодом еще не сидели. Дай бог только здоровья твоим рукам, а то наедимся, да и добрых людей еще накормим.

— Эка у тебя хозяйка-то, Савелий, разумная! — сказал Костик.

Кузнец ничего не ответил на это замечание и только поглядел на свою бабу, которая, опершись рукою на ухват, стояла перед таганом и смотрела в чугун, кипевший белым ключом.

— Нужно, брат, было, — сказал Костик, помолчав. — Тут жена заболела, а там братишек в ученье свезли, а напоследки вот сестру замуж выдал.

— Неш ты тут что потратил?

— А ты думаешь?

— Полно брехать, чего не надо.

— Вот и брехать.

— Известно. Эх, совесть! Неш мы делов-то не знаем, что ли?

— Ешьте-ка, вот вам дела. Нечего урекаться-то. Его были деньги, его над ними воля. А ты вот наживи свои, да тогда и орудуй ими как вздумаешь, — проговорила кузнечиха, ставя на стол чугун с горячим картофелем, солонку и хлеб.

— Экая тетка Авдотья! гусли, а не баба! — воскликнул Костик, желавший переменить разговор.

— Баба, брат, так баба. Дай бог хоть всякому такую, — отвечал кузнец, ударив шутя жену ладонью пониже пояса.

— Дури! — крикнула кузнечиха на мужа. — Аль молоденький баловаться-то.

— А то неш стары мы с тобой! а?

— Пятеро батей зовут, да все молодиться будешь.

— Вольно ж тебе, тетка Авдотья, рожать-то! — заметил Костик.

— Вольно! — ответила баба, копаясь около спящих на лавке ребятишек, и улыбнулась. Мужики тоже все засмеялись.

— Нет, братцы, я вот что задумал, — говорил, подмигнув Вуколу, кузнец, чистя ногтем горячую картофелину. — Я вот стану к солдатке ходить.

— Это умно! — заметил Вукол.

Кузнечиха смотрела на мужа и ничего не говорила.

— Право слово, хочу так сделать.

— Эх ты, бахвал! Полно бахвалить-то, — сказала кузнечиха.

— Чего бахвалить? я правду говорю.

— Много у солдатки есть и без тебя, и помоложе и получше.

— Это ничего. Старая лошадка борозды не портит.

— Солдатка-то любит, чтоб ходили да носили.

— И мы понесем.

— Что понесешь-то? Ребят-то вот прокорми.

— А цур им, ребята!

— Цур им.

— Ай да Савелий! Молодец! — крикнул Костик. — А ты, видно, завистна на мужа-то, тетка Авдотья?

— Тьфу! По мне, хоть он там к десяти солдаткам ходи, так в ту же пору. Еще покойней будет.

Мужики опять засмеялись над Авдотьей, которая хорошо знала, что муж шутит, а все-таки не стерпела и рассердилась.

Поели картофель, помолились богу и сказали спасибо хозяйке. Кузнец хотел обнять жену, но она отвела его руки и сказала: «Ступай с солдаткой обниматься!»

Костик закурил трубочку и велел Вуколу выводить за ворота лошадь. Когда Вукол вышел за двери, Костик встал и, подойдя к кузнечихиной постели, одернул с Насти одеяло и крикнул: «Вставай!»

Настя вскочила, села на кровати и опять потянула на себя одеяло, чтобы закрыть себя хоть по пояс.

— Вставай! — повторил Костик.

— Полно тебе, — сказала кузнечиха. — Отойди от нее, дай ей одеться-то. Ведь она не махонькая; не вставать же ей при мужиках в одной рубахе.

Костик отошел; Настя безропотно стала одеваться. Кузнечиха ей помогала и все шептала ей на ухо: «Иди, лебедка! ничего уж не сделаешь. Иди, терпи: стерпится, слюбится. От дождя-то не в воду же?»

Вукол вывел лошадь за ворота и стукнул кнутовищем в окно; Настя одела кузнечихину свиту, подпоясалась и сошла на нижний пол; Костик встал и, сверкнув на сестру своими глазами, сказал:

— Ну-ка иди, голубка!

Настя стояла.

— Иди, мол, — крикнул он и толкнул сестру в спину.

Настя стала прощаться с Авдотьей.

— А ты вот что, Борисыч! ты пожалей сестру, а не обижай. Обижать-то бабу много кого найдется, а пожалеть некому.

— Ладно, — ответил Костик и опять толкнул Настю.

— Да ты что толкаешься-то! — сказала кузнечиха, переменив голос.

— Хочу, и толкаюсь.

— Нет, малый, ты там в своем доме волен делать что хочешь, а у нас в избе не обижай бабу.

— Ты закажешь? — гневно спросил Костик.

— А еще как закажу-то! Нет тебе сестры, да и все тут! — воскликнула кузнечика и пихнула Настю опять на верхний пол.

— А, такая-то ты! Разлучать мужа с женой вздумала!

— Не бреши, дядя, кобелем. Я злым делам и не рукодельница и не потатчица. Я сама своего мужа послала, чтоб, как ни на есть, свести твою сестру с Гришкой, без сраму, без греха; а не разлучница я.

— Что ж теперь делаешь?

— А то и делаю. Я думала, что ты ее возьмешь, как по-божьему, как брат; а ты и здесь зачинаешь все шибком да рыском; поезжай же с богом: я сама ее приведу…

— Савелий! — крикнул Костик.

— Что? — отвечал кузнец.

— Чего ж ты молчишь?

— А что ж мне говорить?

— Да что ж вы, разбойничать, что ли? На вас, чай, ведь суд есть.

— Ну, брат, мы там по-судейскому не разумеем.

Костик прыгнул на пол, схватил за руку сестру и дернул ее к двери.

— Э! стой, дядя, не балуй! — сказала кузнечиха. — У меня ведь вон тридцать соколов рядом, в одном дворе. Только крикну, так дадут другу любезному такое мяло, что теплей летошнего. Не узнаешь, на какой бок переворачиваться.

Костику были знакомы кулаки гостомльских ямщиков. Он вспомнил прошлогоднюю ссору с ними на ярмарке и выпустил из своей руки сестрину руку.

— Нет, уж пусти меня, Авдотьюшка, — проговорила Настя, затрясшаяся от угрозы кузнечихи, — пусти, милая, поеду; все равно.

— Я тебя сама отвезу.

— Нет, пусти, пусти, — повторяла Настя, боявшаяся за строптивого брата, и сама тянула его за рукав к двери.

Кузнечиха пожала плечами и сказала:

— Ну, коли на то твоя воля, я тебе не перечу.

— Прощай, прощай! — повторила Настя и вышла за двери.

— Благодарим на угощении, на ласке! — язвительно сказал Костик и вышел вслед за сестрою.

— Не на чем, голубчик! — спокойно ответила Авдотья.

Сани заскрипели по снегу, а на дворе еще было темно.

— Иззяб ты? — спросила кузнечиха мужа.

— Спать хочется.

— Ступай на печь.

— Надо пойти вороты запереть.

— Ложись, я запру.

Кузнец полез на печку, а жена вышла на двор в одной рубахе и в красной шерстяной юбке. Вернувшись со двора, она погасила каганец и, сказав: «Как холодно!», прыгнула к мужу на печку.

— Зазнобилась? — спросил жену кузнец.

— Холодно смерть, — отвечала Авдотья.