Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну,
да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это
уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо,
что у вас больные такой крепкий табак курят,
что всегда расчихаешься, когда войдешь.
Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Хлестаков. А,
да я
уж вас видел. Вы, кажется, тогда упали?
Что, как ваш нос?
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А ты
что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а
уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий.
Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того,
что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать.
Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это
уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Городничий.
Да, таков
уже неизъяснимый закон судеб: умный человек — или пьяница, или рожу такую состроит,
что хоть святых выноси.
Слуга.
Да уж известно,
что не такие.
Осип.
Да, хорошее. Вот
уж на
что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «
Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну,
да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя
уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить.
Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков.
Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма».
Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это,
что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Купцы. Изволь, отец наш! (Вынимают деньги.)
Да что триста!
Уж лучше пятьсот возьми, помоги только.
А я с ножом: «
Да полно вам!»
Уж как Господь помиловал,
Что я не закричал?
Попа
уж мы доведали,
Доведали помещика,
Да прямо мы к тебе!
Чем нам искать чиновника,
Купца, министра царского,
Царя (еще допустит ли
Нас, мужичонков, царь?) —
Освободи нас, выручи!
Молва идет всесветная,
Что ты вольготно, счастливо
Живешь… Скажи по-божески
В
чем счастие твое...
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки.
Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с
чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Да, видно, Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина
уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«
Что держишь ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел
уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал —
да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Притихли наши странники.
Узнать-то им желательно,
В
чем штука?
да прогневался
И так
уж дядя Влас.
Митрофан.
Да! того и смотри,
что от дядюшки таска; а там с его кулаков
да за Часослов. Нет, так я, спасибо,
уж один конец с собою!
Г-жа Простакова (к Софье). Убирала покои для твоего любезного дядюшки. Умираю, хочу видеть этого почтенного старичка. Я об нем много наслышалась. И злодеи его говорят только,
что он немножечко угрюм, а такой-де преразумный,
да коли-де кого
уж и полюбит, так прямо полюбит.
Г-жа Простакова. Подите ж с Богом. (Все отходят.) А я
уж знаю,
что делать. Где гнев, тут и милость. Старик погневается
да простит и за неволю. А мы свое возьмем.
Простаков.
Да я и сам
уже вижу, матушка,
что он узок.
Никаких других сведений об «человечке» не имелось,
да, по-видимому, и не ощущалось в них надобности, потому
что большинство
уже зараньше было предрасположено к безусловному доверию.
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое
уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно
да почивает!
Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
—
Да что,
уже пили нынче, — сказал старик, очевидно с удовольствием принимая это предложение. — Нешто для компании.
—
Да это газеты все одно говорят, — сказал князь. — Это правда.
Да уж так-то всё одно,
что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
―
Да, тебе интересно. Но мне интерес
уж другой,
чем тебе. Ты вот смотришь на этих старичков, ― сказал он, указывая на сгорбленного члена с отвислою губой, который, чуть передвигая нога в мягких сапогах, прошел им навстречу, ― и думаешь,
что они так родились шлюпиками.
—
Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому
что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь
уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
—
Да, но вам, может быть, легче вступить в сношения, которые всё-таки необходимы, с человеком приготовленным. Впрочем, как хотите. Я очень рад был услышать о вашем решении. И так
уж столько нападков на добровольцев,
что такой человек, как вы, поднимает их в общественном мнении.
Когда Катавасов кончил, Левин посмотрел на часы, увидал,
что уже второй час, и подумал,
что он не успеет до концерта прочесть Метрову свое сочинение,
да теперь ему
уж и не хотелось этого.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем
уже небе и вдруг вспомнил: «
Да, глядя на небо, я думал о том,
что свод, который я вижу, не есть неправда, и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но
что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты
уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того,
чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта.
Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— О,
да, это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем,
что будут читать и дадут ему немножко опомниться. «Нет,
уж видно лучше ни о
чем не просить нынче» — думал он, — только бы, не напутав, выбраться отсюда».
―
Да, сон, ― сказала она. ― Давно
уж я видела этот сон. Я видела,
что я вбежала в свою спальню,
что мне нужно там взять что-то, узнать что-то; ты знаешь, как это бывает во сне, ― говорила она, с ужасом широко открывая глаза, ― и в спальне, в углу стоит что-то.
И увидав,
что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз
уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на себя? — сказала она себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод.
Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя.
Да, теперь, как он приедет, скажу,
что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».
― Ты вот и не знаешь этого названия. Это наш клубный термин. Знаешь, как яйца катают, так когда много катают, то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком.
Да, вот ты смеешься, а наш брат
уже смотрит, когда сам в шлюпики попадет. Ты знаешь князя Чеченского? — спросил князь, и Левин видел по лицу,
что он собирается рассказать что-то смешное.
—
Да, но без шуток, — продолжал Облонский. — Ты пойми,
что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда
уже дело сделано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
—
Да уж это ты говорил. Дурно, Сережа, очень дурно. Если ты не стараешься узнать того,
что нужнее всего для христианина, — сказал отец вставая, — то
что же может занимать тебя? Я недоволен тобой, и Петр Игнатьич (это был главный педагог) недоволен тобой… Я должен наказать тебя.
—
Да нельзя же! — отвечала княгиня. — Правда,
что от нас отправлено
уж восемьсот? Мне не верил Мальвинский.
Он долго не мог понять того,
что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием глазах ее он понял всё,
что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она
уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ:
Да.
Уж который раз он видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но
что именно, того Степан Аркадьич никогда не мог понять хорошенько,
да и не интересовался.
—
Да уж я сказала, так
что же повторять? — вдруг перебила его Анна с раздражением, которое она не успела удержать.
Она
уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно.
Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала.
Что будет, то будет! Скажу правду.
Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
—
Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он
уж не так молод, но всё-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие… Она очень добрая, но он мог бы…
—
Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело,
что ни один человек, не говорю
уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
—
Да, но если б он не по воле матери, а просто, сам?… — говорила Кити, чувствуя,
что она выдала свою тайну и
что лицо её, горящее румянцем стыда,
уже изобличило её.
— Помилуйте,
да эти черкесы — известный воровской народ:
что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет…
уж в этом прошу их извинить!
Да притом она ему давно-таки нравилась.
—
Да с год. Ну
да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано,
что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
—
Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают,
что кричат? А черт их разберет,
что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А
что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку.
Уж я их знаю, меня не проведут!
— Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула меня и не извинилась,
да еще обернулась и посмотрела на меня в лорнет… C’est impayable!.. [Это презабавно!.. (фр.).] И
чем она гордится?
Уж ее надо бы проучить…
—
Да то,
что ты увез Бэлу…
Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся, — сказал я ему.