Неточные совпадения
— И тут вы
остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на
графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не
граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово:
граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна
осталась в девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!
С производством в чины и с приобретением силы при дворе меняются буквы в имени: так, например,
граф Строганов
остался до конца дней Сергеем Григорьевичем, но князь Голицын всегда назывался Сергий Михайлович.
На другой день
граф Апраксин разрешил мне
остаться до трех дней в Казани и остановиться в гостинице.
Это было варварство, и я написал второе письмо к
графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти приют.
Граф изволили почивать, и письмо
осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
После 1812 года дворец Хераскова перешел во владение
графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным это красивое здание на Тверской. Самый же дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших людей тогдашней России,
остался в полной неприкосновенности, и в 1831 году в нем поселился Английский клуб.
«Ну что же, — думаю, — делать:
останусь хоть так, без причастия, дома поживу, отдохну после плена», — но
граф этого не захотели. Изволили сказать...
Хотя у нас на это счет довольно простые приметы: коли кусается человек — значит, во власти находится, коли не кусается — значит, наплевать, и хотя я доподлинно знал, что в эту минуту
графу Пустомыслову 9 даже нечем кусить; но кто же может поручиться, совсем ли погасла эта сопка или же в ней
осталось еще настолько горючего матерьяла, чтоб и опять, при случае, разыграть роль Везувия?
То есть
остался граф ТвэрдоонтС с теорией повсеместного смерча и с ее краткословной формулой: пошел!
Граф прочитал мою работу и
остался ею доволен, так что я сейчас же приступил к сочинению второго акта. Но тут случилось происшествие, которое разом прекратило мои затеи. На другой день утром я, по обыкновению, прохаживался с
графом под орешниками, как вдруг… смотрю и глазам не верю! Прямо навстречу мне идет, и даже не идет, а летит обнять меня… действительный Подхалимов!
— Это от поспешности,
граф! А результат все один-с: того ради в отель не пойду, а
останусь гулять в аллее…
Вот в буфете зазвенели стаканами, ложками, накрывают стол, а
граф не уходит. Исчезла всякая надежда. Он даже согласился на приглашение Любецкой
остаться и поужинать простокваши.
— Впрочем, — прибавлял он еще с большим презрением, — ей простительно: я слишком был выше и ее, и
графа, и всей этой жалкой и мелкой сферы; немудрено, что я
остался не разгаданным ей.
St.-Jérôme, который, зная, что
остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то
графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних.
Все дела департаментские на цифры переложил, на всякий предмет свою особую форму ведомства преподал и строго-престрого следил, чтобы ни в одной, значит,
графе ни одного пустого места не
оставалось.
Наконец наступил вожделенный день:"Удобрение"попало в изящные ручки графини Федоровой, рожденной княжны Григорьевой! Последовали настоятельнейшие предложения. Сам
граф Федоров приезжал к нам для переговоров. Но мы
остались верными Кубышкину.
— Стало быть, вам
остается только быть любезной нынешний вечер с молодыми людьми и
графом.
Граф? У-у, это карась. Впрочем, у него уж, наверное, ни черта не
осталось. Судя по физиономии, контрреволюционер… (Выходит из-за ширм, любуется штанами, которые на нем надеты.) Гуманные штанишки! В таких брюках сразу чувствуешь себя на платформе.
Так этот псевдоним и
остался на много лет, хотя за
графа меня никто не принимал.
Если вы даете ее нам как пьесу без особенных претензий, просто мелодраматический случай, вроде жестоких произведений Сю, — то мы ничего не говорим и
останемся даже довольны: все-таки это лучше, нежели, например умильные представления г. Н. Львова и
графа Соллогуба, поражающие вас полным искажением понятий о долге и чести.
Граф предоставлял до всего додуматься графине Антониде и ей же дарил весь почин дела: она должна была вызнать мысли княжны, внушить ей симпатию к этому плану; забрать ее на свою сторону и, уверясь, что княжна в случае решительного вопроса даст решительный же ответ в желанном духе,
граф предоставлял Хотетовой упросить и уговорить его на этот брак; а ему тогда
останется только согласиться или не согласиться.
Гости переглянулись и один по одному тихо вышли. Княгиня их не удерживала. Она
осталась вдвоем с
графом, который тоже не совсем был доволен своим положением и не знал, что делать с разгневанной княгиней. Он, я думаю, был только очень рад, что женится не на ней, а на ее дочери.
Граф, препожаловав с жалобою графини Антониды на Дон-Кихота, застал бабушку уже при конце ее работы, которую
оставалось только оформить актуальным порядком, для чего тут перед княгинею и стояли землемер и чиновник. А потому, когда княгине доложили о
графе, она велела просить его в кабинет и встретила его словами...
Это так было и сделано: откушали, помолились, экипаж подан, и стали садиться, — Ольга Федотовна еще ранее была усажена на высокое переднее сиденье и плотно застегнута кожаным фартуком. Она так самого нужного и не вспомнила, а теперь было уже некогда:
граф и графиня сели, — на крыльце
оставались только княгиня с двумя сыновьями да Gigot с Патрикеем.
Из того, что конфектного сервиза было вынуто пятнадцать мест, ясно было, что, кроме
графа, губернатора и самой хозяйки, за стол сядут еще двенадцать человек; но это тоже не были гости отборные, нарочно к этому случаю призванные, а так, обыкновенные люди, из соседей, которые к этому дню подъехали и
остались обедать.
Хорошо, если цифры
останутся только цифрами, то есть будут себе сидеть в подлежащих
графах да поджидать очереди, когда их, наравне с прочими, включат в учебники; но ловко ли будет, если какой-нибудь"иностранный гость", отведавши нашего хлеба-соли, вдруг вздумает из цифр вывести и для нас какую-то аттестацию?
Бегушев побагровел от злости. Он убежден был, что
графа принял Прокофий, и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти и избить Прокофия до полусмерти, но от этого он, как и всегда, удержался, только лицо его
оставалось искаженным от гнева.
Граф Хвостиков, заметивший это и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился и почти испугался.
Таким образом, опять
оставалась одна только Домна Осиповна, подающая некоторую надежду, к которой
граф нарочно и приехал поутру, чтоб застать ее без мужа.
Граф Хвостиков,
оставшись один, допил все красное вино и решился непременно привести в исполнение то, что задумал.
Граф Хвостиков, которому Бегушев, конечно, ни слова не говорил об этом, стал подмечать и подозревать, что Бегушев что-то такое замышляет и что ему
оставаться долее у него ненадежно.
Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба уехали, а
граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему это было,
остался у дочери обедать.
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и тем, что она
осталась вдовою, — и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse — предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями
граф в последнее время бредил.
Домне Осиповне хотелось спросить, о чем именно хандрит Бегушев, однако она удержалась; но когда
граф Хвостиков стал было раскланиваться с ней, Домна Осиповна оставила его у себя обедать и в продолжение нескольких часов, которые тот еще
оставался у ней, она несколько раз принималась расспрашивать его о разных пустяках, касающихся Бегушева.
Граф из этого ясно понял, что она еще интересуется прежним своим другом, и не преминул начать разглагольствовать на эту тему.
Наступили затем тяжелые и неприятные для всех минуты. Долгов и
граф Хвостиков начали прихлебывать чай; главным образом они не знали: уехать ли им или
оставаться? Сейчас отправиться было как-то чересчур грубо;
оставаться же — бесполезно и стеснительно.
От Бегушева Долгов уехал, уже рассчитывая на служебное поприще, а не на литературное.
Граф Хвостиков, подметивший в нем это настроение, нарочно поехал вместе с ним и всю дорогу старался убедить Долгова плюнуть на подлую службу и не оставлять мысли о газете, занять денег для которой у них
оставалось тысячи еще шансов, так как в Москве много богатых людей, к которым можно будет обратиться по этому делу.
— Но вы поймите мое положение, — начал
граф. — Тюменев уезжает за границу, да если бы и не уезжал, так мне
оставаться у него нельзя!.. Это не человек, а вот что!.. — И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке коляски. — Я вполне понимаю дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее нисколько за то; однако что же мне с собой
осталось делать?.. Приехать вот с вами в Петербург и прямо в Неву!
— Ты тут
останешься? — спросил его
граф, начинавший догадываться о тайной мысли Бегушева.
Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно ни одной мысли; но
граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому
граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей
остались только дорогие ей по воспоминаниям.
— Все идет отлично!
Оставайся непременно ужинать, — шепнул прежде всего
граф Бегушеву, а потом присовокупил, показывая на товарища своего: — Господин Долгов желает возобновить свое старое знакомство с вами!
Несчастный отдал бы всё на свете, чтоб только
остаться с нею наедине; но
граф D., казалось, расположился у камина так спокойно, что нельзя было надеяться выжить его из комнаты.
Граф редко высказывался даже в тех случаях, когда дело касалось важных принципов и убеждений, всосанных, так сказать, с молоком. Не допуская, например, возможности быть за обедом иначе, как во фраке и белом галстуке, даже когда
оставался вдвоем с женою, — и находя это необходимым потому, что это… это всегда поддерживает — именно поддерживает… — но что поддерживает, — это
граф никогда не досказывал.
Граф был только аккуратен. Прирожденное это свойство доходило, правда, до педантизма, но, в сущности, было самого невинного характера.
Граф требовал, чтобы каждая вещь в доме
оставалась неприкосновенною на том месте, где была однажды положена; каждый мельчайший предмет имел свой определенный пункт. Если, например, мундштучок для пахитос, уложенный на столе параллельно с карандашом, отодвигался в сторону,
граф тотчас же замечал это, и начинались расспросы: кто переставил? Зачем? Почему? и т. д.
— У
графа! — вскрикнула она. — Зачем же мы у
графа? Поедемте, бога ради, поедемте поскорее, я не хочу здесь
оставаться.
— Да, будьте, непременно будьте. Я без вас здесь не
останусь, не отходите от меня ни на минуту,
граф ужасный человек.
Савелий, пораженный припадком безумия Анны Павловны, потом известием о смерти Эльчанинова, нечаянным отъездом самого
графа и, наконец, новым известием, что Эльчанинов жив, только на другой день прочитал это письмо и
остался в окончательном недоумении.
— Во-первых, все эти дрязги, — продолжал Эльчанинов, —
граф прекратил сейчас же. У него был бал, был, между прочим, и исправник и такую получил головомойку, что, как сумасшедший, куда-то ускакал, и
граф говорит, что
оставаться мне так вдвоем с Анною Павловною превышает всякие меры приличия и что мы должны по крайней мере на полгода разойтись, чтобы дать хоть немного позатихнуть всей этой скандальной истории.
— Завтра, часу в двенадцатом, вы поедете к
графу, — сказал Мановский,
оставшись один с женой, — а я после.
— Сегодняшнюю ночь, — повторил
граф. — Послушайте, — прибавил он, обращаясь к Савелью, — мне кажется, вам лучше одному
остаться у больной, чтобы вид незнакомых лиц, когда она придет в себя, не испугал ее.
Они поцеловались.
Граф под руку ввел ее в гостиную. Иван Александрыч
остался в зале (при гостях он не смел входить в гостиную). В этой же зале, у дверей к официантской, стояли три лакея в голубых гербовых ливреях.
Оставшись один,
граф подошел к рабочему бюро и взял было сначала письменный портфель, видно, с намерением писать; но потом, как бы что-то вспомнив, вынул из шкатулки пук ассигнаций и начал их считать. Руки его дрожали, он беспрестанно ошибался. Вошел камердинер, и
граф, как пойманный школьник, поспешно бросил отсчитанную пачку опять назад в шкатулку.