Неточные совпадения
Введя гостя своего в спальню, губернский предводитель предложил ему
сесть на диванчик. Марфин, под влиянием своих собственных мыслей, ничего, кажется, не видевший, где он, опустился на этот диванчик. Хозяин все
с более и более возрастающим нетерпением в лице поместился рядом
с ним.
Губернский предводитель удалился в маленькую гостиную и там
сел около все еще продолжавшего играть
с губернатором правителя дел Звездкина, чтобы, по крайней мере, хоть к нему вместо сенатора приласкаться.
Марфин так расписался, что, вероятно, скоро бы кончил и все письмо; но к нему в нумер вошел Ченцов. Егор Егорыч едва успел повернуть почтовый лист вверх ненаписанной стороной. Лицо Ченцова имело насмешливое выражение. Вначале, впрочем, он довольно ласково поздоровался
с дядей и
сел.
Сенатор в это время, по случаю беспрерывных к нему визитов и представлений, сидел в кабинете за рабочим столом, раздушенный и напомаженный, в форменном
с камергерскими пуговицами фраке и в звезде. Ему делал доклад его оглоданный правитель дел, стоя на ногах, что, впрочем, всегда несколько стесняло сенатора, вежливого до нежности
с подчиненными, так что он каждый раз просил Звездкина
садиться, но тот, в силу, вероятно, своих лакейских наклонностей, отнекивался под разными предлогами.
Марфин, как обыкновенно он это делал при свиданиях
с сильными мира сего, вошел в кабинет топорщась. Сенатор, несмотря что остался им не совсем доволен при первом их знакомстве, принял его очень вежливо и даже
с почтением. Он сам пододвинул ему поближе к себе кресло, на которое Егор Егорыч сейчас же и
сел.
После обеда гость и хозяин немедля уселись в кабинете за карточный стол, совершенно уже не обращая внимания на Катрин, которая не пошла за ними, а
села в маленькой гостиной, находящейся рядом
с кабинетом, и велела подать себе работу — вязание бисерного шнурка, который она думала при каком-нибудь мало-мальски удобном предлоге подарить Ченцову.
Он прямо прошел в свою спаленку и
сел там за ужин, еще заранее накрытый ему предупредительною супругою и который обыкновенно у него состоял из щей
с бараниной, гречневой каши
с свиным салом и графинчика водки.
Утром же следующего дня, когда gnadige Frau, успевшая еще в Ревеле отучить мужа от чаю и приучить пить кофе, принесла к нему в спальню кофейник, чашку и баранки, он пригласил ее
сесть на обычное место около стола и
с некоторою торжественностью объявил...
Мой дом, место доктора при больнице,
с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге,
с платою Вам тысячи рублей жалованья в год
с того момента, как я
сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно тем же оживляющим светилом, на подвиге которого будет стоять, при личном моем свидании
с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует, не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать
с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал, чтобы тот
сел.
Не выходя никуда, кроме церкви, она большую часть времени проводила в уединении и в совершенном бездействии, все что-то шепча сама
с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук
с почти уже истлевшими светскими платьями и вдруг одевалась в самое нарядное из них,
садилась перед небольшим зеркальцем, начинала улыбаться, разводила руками и тоже шептала.
Точно гора
с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова, Людмила вышла к адмиральше и,
сев около нее, склонила на плечо старушки свою бедную голову; Юлия Матвеевна принялась целовать дочь в темя. Людмила потихоньку плакала.
— Нет-с, я скоро уезжаю из Москвы, — проговорил, едва владея собою, Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее ничего не значило; она продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато
сел на своего лихача и съехал
с ее дворика.
Егор Егорыч заехал за Сусанной в прекрасном фаэтоне и на очень бойких лошадях, так что едва только он успел
с Сусанной
сесть в экипаж, как лошади рванулись и почти что понесли.
— Очень! — повторил Егор Егорыч и,
сев с Сусанной в фаэтон, скоро совсем скрылся из глаз капитана, который остался на бульваре весьма опечаленный прежде всего, разумеется, вестью о болезни Людмилы, а потом и тем, что, вследствие этого, ему нельзя было являться к Рыжовым.
С двадцатилетнего возраста Андреюшка, будучи грамотным, стал читать священное писание и на Апокалипсисе как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим мастерством, потом уединился совершенно и в конце концов сам
сел на цепь.
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было
село), сказать, что он будет венчаться
с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам
с дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения.
Дело в том, что Ченцов, по указанию управляющего, отыскал в
селе старуху Арину Семенову и достигнул через посредство ее возможности таинственных наслаждений, каковые Арина первоначально устроила ему
с одною сельскою девицею, по имени Маланьей; но та оказалась столь бесстыжею и назойливою, что
с первого же свидания опротивела Ченцову до омерзения, о чем он объявил Арине; тогда сия обязательная старуха употребила все свое старание и уменье и свела его
с тою снохою пчеловода, на которую намекнул ему Тулузов.
— Черт знает, что это такое! — произнес Ченцов,
садясь на небольшой диванчик: несмотря на разнообразие его любовных похождений,
с ним никогда ничего подобного не случалось.
— Неизвестно-с, и староста наш уведомляет меня, что Валерьян Николаич сначала уходил куда-то пешком, а потом приехал в Синьково на двух обывательских тройках; на одну из них уложил свои чемоданы, а на другую
сел сам и уехал!
— Вероятно!.. — согласилась Катрин. — Но вы
сядьте, Василий Иваныч, а то, ей-богу, мне неловко говорить
с вами: вы всегда как будто бы слушаете мои приказания, тогда как я желаю советоваться
с вами!
— Мне угодно объясниться
с вами, — отвечал помещик,
садясь без приглашения хозяина на стул, — супруга ваша поручала одному моему ямщику передать моему почтовому старосте, что вы недовольны той платой, которую мы, почтосодержатели, платили прежнему господину почтмейстеру, то есть по десяти рублей
с дуги, и желаете получать по пятнадцати! Плата такая, говорю вам откровенно, будет для всех нас обременительна!..
Сверстов ушел из церкви, но все-таки
сел на паперти из опасения, чтобы не случилось чего
с прелестным существом.
— Агапа! — сказал отец Василий,
садясь рядом
с Сверстовым и показывая ему на роскошно убранный стол.
— Случилось! — объяснила за нее gnadige Frau, совладевшая, сколько могла,
с собой. —
Садись и слушай, не тараторь только, пожалуйста! Сусанна Николаевна получила письмо от Мартына Степаныча Пилецкого, который пишет, что Валерьян Николаич Ченцов от несчастной любви застрелился.
Поздоровавшись
с Егором Егорычем и благословив его, отец Василий
сел по одну сторону стола, а Сусанна Николаевна по другую.
—
С успехом и
с неуспехом! — отвечал ей Тулузов и
сел.
Миропа Дмитриевна, как и заранее можно было предполагать, не заставила себя долго ожидать, и через день же, когда в Кузьмищеве только что
сели за обед, она подкатила к крыльцу в коляске шестериком,
с колокольцами и даже
с почтальоном на запятках.
— Доказательство, что, когда он, — продолжал Максинька
с заметной таинственностью, — наскочил на одну даму, соседнюю ему по Колосовскому переулку, и, не разбирая ничего, передушил у нее кур десять, а у дамы этой живет, может быть, девиц двадцать, и ей куры нужны для себя, а
с полицией она, понимаете, в дружбе, и когда мы раз
сели за обед, я, он и его, как мы называл «, желемка, вдруг нагрянули к нам квартальный и человек десять бутарей.
— В таком случае, mesdames, — сказал между тем Углаков,
садясь с серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, — рассудите вы, бога ради, меня
с великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого князя непременно встречу…
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать
с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему
сесть играть в карты. Князь принял это предложение
с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
— «Буль, буль!» — повторил за нею и Углаков,
садясь рядом
с Сусанной Николаевной.
На этом месте беседы в кофейную вошли два новые посетителя, это — начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч Садовский, который
с наклоненною немного набок головой и
с некоторой скукою в выражении лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал другой господин, худой, в подержанном фраке, и очень напоминающий своей фигурой Дон-Кихота. При появлении этих лиц выразилось общее удовольствие; кто кричал: «Милый наш Проша!», другой: «Голубчик, Пров Михайлыч,
садись, кушай!»
— Тогда поедем! — сказал Егор Егорыч и, раскланявшись
с Аграфеной Васильевной, посадил жену в карету и сам
сел около нее.
— Господь
с ними,
с этими сильными мира сего! Им говоришь, а они подозревают тебя и думают, что лжешь, того не понимая, что разве легко это говорить! — воскликнул он и, не
сев с Егором Егорычем в сани, проворно ушел от него.
Дома Аггея Никитича ожидал опять-таки приятный обед
с вишневкою и
с заметною нежностью со стороны супруги. Он же,
сев за стол, немедля сказал Миропе Дмитриевне...
Она еще в Петербурге
с трепетною радостью
села на пароход и
с первым же поворотом колес начала жадно вдыхать здоровой грудью свежий и сыроватый морской воздух.
— Случилось, и случилось очень важное;
садись и слушай! — отвечала задыхающимся от быстрой ходьбы голосом пани Вибель. — Сегодня у меня была откупщица
с визитом.
За столом хозяева посадили Екатерину Петровну по правую руку самого амфитриона [Амфитрион — гостеприимный хозяин (греч.).], а по левую он, злодей, пригласил
сесть пани Вибель, которая на такую честь, кажется, не обратила никакого внимания и весь обед занята была сравнением фрака Аггея Никитича, еще прошлой зимой сильно поношенного,
с фраком мизерного камер-юнкера, который у того, по начавшей уже проникать в Россию моде, был очень широкий, но вместе
с тем сидел на нем складно.
— Вы, значит, не знаете, — говорил последний
с одушевлением, — что такое эти господа карабинерные офицеры и как их разумеют в Москве: генерал-губернатор стесняется приглашать их к себе на балы, потому что они мало что съедают все, что попадется,
с жадностью шакалов, но еще насуют себе за фалды, в карман мундира конфет, апельсинов, и все это, если который неосторожно
сядет, раздавит, и из-под него потечет.
— Поедем как следует, тихонько, — объяснял Антип Ильич, — в
селах, которые нам встретятся на дороге, будем служить краткие литии; в Кузьмищево прибудет к телу отец Василий, я уже писал ему об этом, а потом вы изволите пожаловать
с вашими сродственниками на погребение, и все совершится по чину.
— Ну,
сядем, я
с тобой поеду! — сказала она.
Антип Ильич,
с трудом отыскав глазами стул,
сел.
И та опустилась на кресло, постаравшись
сесть рядом
с Сусанной Николаевной.
Все поднялись. Сусанна Николаевна и Муза Николаевна
сели на заднюю скамейку огромной четвероместной кареты, а горничные их — на переднюю. Вороные кони Егора Егорыча, запряженные уже шестериком
с отчаянным молодым форейтором на выносе, быстро помчали отъезжающих; несмотря на то, долго еще видно было, что Сусанна Николаевна все выглядывала из кареты и смотрела по направлению к Кузьмищеву, в ответ на что gnadige Frau махала ей белым платком своим. Сверстову, наконец, наскучило такое сентиментальничание барынь.