Неточные совпадения
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа
были в отчаянии и
думали, что вы не приедете, — говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.
Ченцов сначала
было сделал гримасу, но,
подумав, последовал за косой дамой и, посадив ее в возок, мгновенно захлопнул за ней дверцы, а сам поместился на облучке рядом с кучером.
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это с дамской ручки?.. Вы, должно
быть, даму какую-нибудь с бала увезли!.. Я бы
подумал, что Клавскую, да ту сенатор еще раньше вашего похитил.
Марфин сначала вспыхнул, а потом сильно нахмурился; Ченцов не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего
был тяжел разговор с племянником о масонстве, ибо он в этом отношении считал себя много и много виноватым; в дни своих радужных чаяний и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного и глубоко-мысленного масона; но, кроме того духовного восприемства,
думал сделать его наследником и всего своего материального богатства, исходатайствовав вместе с тем, чтобы к фамилии Ченцов
была присоединена фамилия Марфин по тому поводу, что Валерьян
был у него единственный родственник мужского пола.
Марфин хоть и подозревал в своем камердинере наклонность к глубоким размышлениям, но вряд ли это
было так: старик, впадая в задумчивость, вовсе, кажется, ничего не
думал, а только прислушивался к разным болестям своим — то в спине, то в руках, то в ногах.
Весьма естественно, что, при таком воззрении Людмилы, Ченцов, ловкий, отважный, бывший гусарский офицер, превосходный верховой ездок на самых рьяных и злых лошадях, почти вполне подошел к ее идеалу; а за этими качествами, какой он собственно
был человек, Людмила нисколько не
думала; да если бы и
думать стала, так не много бы поняла.
Что-то вроде угрызения совести отозвалось в душе Ченцова: он, почти угадывая причину болезни дяди, в которой и себя отчасти считал виноватым,
подумал было зайти к Егору Егорычу, но не сделал этого, — ему стыдно показалось явиться к тому в пьяном виде.
—
Думают, что на почте пропадут их деньги, — дичь! — подхватил Сверстов и
выпил еще рюмку водки.
Думаю, если так
будет продолжаться, то, чего доброго, у нас заберут всех наших крестьян, передерут их плетьми и сошлют в Сибирь…
— Любопытно бы
было видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж я говорю не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я не
думаю, чтобы
было приятно государю.
«Вот тебе на! —
подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может
быть, свое поместье, — приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись, решил...
Обе сестры однако не послушались матери и, возвратясь наверх, заглянули в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно.
Думая, что она, может
быть, в самом деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
«О, если это несчастный роман, —
подумал с просиявшим лицом капитан, — то он готов покрыть все, что бы там ни
было, своим браком с этой прелестной девушкой».
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее поняла хорошо, что сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на мгновение
подумала, что и с нею то же самое могло
быть, если бы она кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
— Людмиле, я
думаю, нельзя!.. Она слишком устает стоять в церкви!.. — поспешила ответить за ту адмиральша, предчувствовавшая, что такая поездка
будет очень неприятна Людмиле.
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов может умереть, когда она сердито
подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с нею… Сусанна ничего не
думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из слов Марфина, может
быть, потому, что очень
была утомлена физически и умственно.
— Если бы таких полковников у нас в военной службе
было побольше, так нам, обер-офицерам, легче
было бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и ушел от нее, продолжая всю дорогу
думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а еще более ее — полковник Марфин, с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
— Что ж мне
было вам говорить!.. — возразила Миропа Дмитриевна. — Я
думала, что вы сами догадываетесь об этом!.. А то к чему же такая таинственная жизнь!.. Всех избегать, ни с кем не знакомиться…
— И я не знаю, как это у них произойдет, — продолжала Миропа Дмитриевна, — здесь ли?.. Что
будет мне очень неприятно, потому что, сами согласитесь, у меня в доме девушка производит на свет ребенка!.. Другие, пожалуй, могут
подумать, что я тут из корыстных целей чем-нибудь способствовала…
— Значит, — начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой
есть обожатель и у которой
будет скоро залог любви к тому, и это еще когда Людмила соблаговолит за вас выйти, — а она вовсе не
думает того, — и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями и мечтаниями!
— Нечего вам об этой пустой девчонке и
думать! — благоразумно посоветовала ему Миропа Дмитриевна и потом, как бы что-то такое сообразив, она вдруг сказала: — А я все-таки хочу
выпить за ваше повышение!.. Шампанского, конечно, у меня нет, но
есть отличная, собственной стряпни, наливка — вишневка!..
— Бесспорно, что жаль, но приходить в такое отчаяние, что свою жизнь возненавидеть, — странно, и я
думаю, что вы еще должны жить для себя и для других, — начала
было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг переменила на скороговорку. — Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу, Сусанна идет!..
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно
был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии
был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, —
думал он, — и за столом
будут говорить о таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не
ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
«И это, —
думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные люди, тогда как по службе его в Гатчинском полку ему
были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..»
— Егор Егорыч, — начал он, — бесспорно умен и самых высоких душевных качеств, но не
думаю, чтобы
был осмотрителен и строг в выборе своих друзей: очень уж он в облаках витает.
Крапчик не с большой охотой передал Егору Егорычу записку, опасаясь, что тот, по своему раскиданному состоянию духа, забудет о ней и даже потеряет ее, что отчасти и случилось. Выехав из своего отеля и направившись прямо к Сперанскому, Егор Егорыч, тем не менее,
думал не об докладной записке, а о том, действительно ли масоны и хлысты имеют аналогию между собой, — вопрос, который он хоть и решил утвердительно, но не вполне
был убежден в том.
Пишите мне чаще и чаще; пишите все, что Вы
думаете: может
быть, я Вам и пригожусь немного.
Мне начинает казаться, что в этом мире не стоит ни о чем заботиться и надобно
думать только о смерти и что
будет там за гробом.
— Бог знает, что вы такое говорите! —
думал было урезонить Марфина Петр Григорьич. — Квартальный и губернатор, я
думаю, разница; вы вспомните, что губернатором
был Сергей Степаныч.
— По-моему, страх этот хоть и всеобщий, но по меньшей мере рановременный, — отвечал ему спокойно Михаил Михайлыч: — ибо, как я всегда
думал, явлению мужа беззакония
будет предшествовать в продолжение довольно значительного течения времени величайшее излияние духа благодати…
— Ужас побольше
был бы, когда в могиле-то очнулся бы, — возразил ей тот и продолжал, обращаясь к Егору Егорычу, — после того я стал
думать об душе и об будущей жизни… Тут тоже заскребли у меня кошки на сердце.
— Насчет здоровья, я не
думаю, чтобы нам, военным,
было вредно плотно
поесть: как прошагаешь в день верст пятнадцать, так и не почувствуешь даже, что
ел; конечно, почитать что-нибудь не захочешь, а скорей бы спать после того.
Всем,
думаю, ведомо, что некоторые существа
суть разумеющие, а другие
суть токмо чувствующие; человек вместе то и другое».
— Ни то, ни другое, ни третье! — начала ему возражать по пунктам gnadige Frau. — Вы еще вовсе не старик. Конечно, Людмила к вам
была несколько ближе по возрасту, но, как я слышала, только года на два, а это разница,
думаю, небольшая!
— А тогда сошлют вас! —
думала было напутать ее gnadige Frau.
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и начали ею
быть!.. Продолжайте с тем же рвением, какое теперь у вас, учиться, молитесь,
думайте, читайте указанные вам книги и потом выйдите замуж за масона!
О пище, впрочем, из моих приезжих никто не
думал, и все намерены
были ограничиться чаем, кофеем и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора, который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно, многорыбной реке, сейчас же отправился в соседний трактирчик,
выпил там рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел с величайшим наслаждением.
Она давно знала, что Ченцов любит хорошо
поесть, а потому, приехав в деревню, разыскала их старого повара, которого Петр Григорьич не держал в городе за то, что тот имел привычку покупать хорошие, а потому недешевые запасы, и поручила ему стряпать, убедительно прося его постараться и о цене припасов не
думать.
— Может
быть, я и испорченный человек, но не стану называть небом то, что и животным не кажется, я
думаю, небом, а чистой землицей и грязцой!..
— Этому браку, я полагаю,
есть другая причина, — продолжал Егор Егорыч, имевший, как мы знаем, привычку всегда обвинять прежде всего самого себя. — Валерьян, вероятно, промотался вконец, и ему, может
быть,
есть было нечего, а я не
подумал об этом. Но и то сказать, — принялся он далее рассуждать, — как же я мог это предотвратить? Валерьян, наделав всевозможных безумств, не писал ко мне и не уведомлял меня о себе ни единым словом, а я не бог, чтобы мне все ведать и знать!
— Но это невозможно! — возразил
было Аггей Никитич. — Ваша прислуга может бог знает что
подумать!
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне
думала, что Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена
была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, — что мы отчасти знаем, — предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так как он не чета ее первому мужу, который
был изранен и весь больной.
— Непременно! — сказала Катрин, с одной стороны, с удовольствием подумавшая, что Аксинья не утопилась от ее бесчеловечного распоряжения, а с другой — это мучительно отозвалось на чувстве ревности Катрин. «Таким образом, —
думала она, — эта тварь совершенно заменяет теперь меня Валерьяну и, может
быть, даже милей ему, чем когда-либо я
была!» Но тут уж в Катрин заговорило самолюбие.
— Да, непременно, а то я, откровенно вам говорю, без вас
буду каждую минуту
думать, что муж ко мне нагрянет.
Я тоже в усадьбу-то прибрела к вечеру, прямо прошла в людскую и
думала, что и в дом меня сведут, однако-че говорят, что никаких странниц и богомолок от господ
есть приказание не принимать, и так тут какая-то старушонка плеснула мне в чашку пустых щей; похлебала я их, и она спать меня на полати услала…
— А у меня, Василий Иваныч, как вы
думаете,
есть настолько денег, чтобы их достало на ваше пожертвование, за которое бы дали вам дворянство?
Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, — Вы не лгали это, — я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на другого, — нам нечем дополнять друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться друзьями, и я хочу подать Вам первый руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это делать, а только советую Вам опасаться этого господина; я не
думаю, чтобы он
был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней.
Мне еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд
было как бы предначертано: «Ты спасешься женщиной!» — и прежде я
думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле,
думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!»
— Но меня в нем одно удивляет, — продолжал Аггей Никитич, — он, ехав со мной сюда, рассказал мне, что
есть дружеские кружки каких-то скачущих, прыгающих, и я
думаю, что он сам
был в этом кружке.
—
Есть, мне кажется, между масонами и galopants большая разница, — возразила она, — масонов миллионы, а galopants, я
думаю, какая-нибудь тысяча.