Неточные совпадения
Павел тут только заметил, что у нее
были превосходные,
черные, жгучие глаза.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо
было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно
был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже
черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
К Салову, между тем, пришел еще гость — какой-то совершенно
черный господин, с
черными, но ничего не выражающими глазами, и весь в брильянтах: брильянты
были у него в перстнях, брильянты на часовой цепочке и брильянтовые запонки в рубашке.
В эту минуту как раз вошел Плавин. Он
был одет совершенно как с модной картинки: в
черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.
Ванька давно уже
был в новом дубленом полушубке и с мешком, надетым через плечо на
черном глянцевитом ремне.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно
было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала
была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в
черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся
быть дежурным старшиной.
— Здесь вас ожидают ваши старые знакомые, — говорил Захаревский, идя вслед за ним. — Вот они!.. — прибавил он, показывая на двух мужчин, выделившихся из толпы и подходящих к Вихрову. Один из них
был в
черной широкой и нескладной фрачной паре, а другой, напротив, в узеньком коричневого цвета и со светлыми пуговицами фраке, в серых в обтяжку брюках, с завитым хохолком и с нафабренными усиками.
Доктор Ришар
был уже мужчина пожилых лет, но еще с совершенно
черной головой и бакенбардами; он называл себя французом, но в самом деле, кажется,
был жид; говорил он не совсем правильно по-русски, но всегда умно и плавно.
Доктор ничего ей на это не сказал, а только поднял вверх свои
черные брови и думал; вряд ли он не соображал в эти минуты, с какой бы еще стороны тронуть эту даму, чтобы вызнать ее
суть.
— Все люди-с, — заговорил он, как бы пустясь в некоторого рода рассуждения, — имеют в жизни свое назначение! Я в молодости
был посылаем в ваши степи калмыцкие. Там у калмыков простой народ,
чернь, имеет предназначение в жизни только размножаться, а высшие классы их, нойены, напротив, развивать мысль, порядок в обществе…
Подходя к самому монастырю, путники наши действительно увидели очень много монахов в поле; некоторые из них в рубашках, а другие в худеньких
черных подрясниках — пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах, в клобуке и подряснике поновее, должно
быть, казначей, стоял у телеги с семянами.
В настоящий день оно
было гладко, как стекло, и только местами на нем
чернели рыбачьи лодочки.
Вихров увидел, что из разных келий потянулись монахи; они все на этот раз
были в
черных подрясниках и все умылись и причесались.
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых,
черных, худых и плотноватых, и лица у всех
были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена
была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Это звонили на моленье, и звонили в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села идут мужики в
черных кафтанах и
черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то
черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные
черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только колокольни не
было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка с одним колоколом, в который и звонили теперь; крыша
была деревянная, но дерево на ней
было вырезано в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна
были с железными решетками.
Вихрова провел встретивший его голова: он на этот раз
был не в кафтане своем с галунами, а, как и прочие, в
черном кафтане.
Посреди моленной
был налой, перед которым стоял мужик тоже в
черном кафтане, подпоясанном белым кушаком.
Несколько старушек, в тех же
черных кафтанах и повязанные теми же
черными, с белыми каймами, платками, сидели на бревнах около моленной с наклоненными головами и, должно
быть, потихоньку плакали.
— Ломать теперь надо, — сказал голова, и тон голоса его
был грустен, а
черные глаза его наполнились слезами.
Наконец лодка
была совсем нагружена и плотно закрыта рогожками сверху, парус на ней подняли, четверо гребцов сели в подмогу ему грести, а голова, в
черном суконном, щеголеватом полушубке и в поярковой шапке, стал у руля.
Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую
черною шляпою с большими полями. Выражение лица его
было по-прежнему мрачно-грустное: видно
было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.
Говоря это, он шел, ковыляя, в гостиную и зало, где хор стоял уже в полном параде. Он состоял из мужчин и женщин; последние
были подстрижены, как мужчины, и одеты в мужские
черные чепаны.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону в гостиную, он
был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин в
черном фраке и держал в руках карты.
Перед Вихровым в это время стоял старик с седой бородой, в коротенькой
черной поддевке и в солдатских, с высокими голенищами, сапогах. Это
был Симонов. Вихров, как тогда посылали его на службу, сейчас же распорядился, чтобы отыскали Симонова, которого он сделал потом управляющим над всем своим имением. Теперь он, по крайней мере, с полчаса разговаривал с своим старым приятелем, и все их объяснение больше состояло в том, что они говорили друг другу нежности.
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла
было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна
была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в
черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.
Беседа их
была прервана приездом Кергеля. Сей милый человек
был на этот раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен на нем
был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже
была какая-то шелковенькая и вряд ли не худая на карманах, и один только хохолок
был по-прежнему завит. Услышав, что на девичнике Вихров, он прямо подошел к нему.
Дней через несколько к Донону собралось знакомое нам общество. Абреев
был в полной мундирной форме; Плавин — в белом галстуке и звезде; прочие лица — в
черных фраках и белых галстуках; Виссарион, с белой розеткой распорядителя, беспрестанно перебегал из занятого нашими посетителями салона в буфет и из буфета — в салон. Стол
был уже накрыт, на хрустальных вазах возвышались фрукты, в числе которых, между прочим, виднелась целая гора ананасов.