Неточные совпадения
Оба эти лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом, широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом платке и новом чепце, — все наряды ее были довольно ценны, но не отличались
хорошим вкусом и сидели на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела то свойство,
что,
что бы она ни надела, все к ней как-то не шло.
— То-то и есть: ступайте
лучше — отдохните на постельке,
чем на ваших конях-то!
Между тем старуха тоже беспокоилась о своей горничной и беспрестанно посылала узнавать:
что,
лучше ли ей?
В губернии Имплев пользовался большим весом: его ум, его
хорошее состояние, — у него было около шестисот душ, — его способность сочинять изворотливые, и всегда несколько колкого свойства, деловые бумаги, — так
что их узнавали в присутственных местах без подписи: «Ну, это имплевские шпильки!» — говорили там обыкновенно, — все это внушало к нему огромное уважение.
Она очень хорошо поняла,
что девочке гораздо будет
лучше у княгини,
чем у простого мужика.
Читатель, вероятно, и не подозревает,
что Симонов был отличнейший и превосходнейший малый: смолоду красивый из себя, умный и расторопный, наконец в высшей степени честный я совершенно не пьяница, он, однако, прошел свой век незаметно, и даже в полку, посреди других солдат, дураков и воришек, слыл так себе только за сносно
хорошего солдата.
Ванька молчал. Дело в том,
что он имел довольно
хороший слух, так
что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
Стены комнаты были оклеены только
что тогда начинавшими входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее был покрыт мягким пушистым ковром; привезены были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две — три
хорошие картины.
— Все
лучше; отпустит — хорошо, а не отпустит — ты все-таки обеспечен и поедешь… Маша мне сказывала,
что ты хочешь быть ученым, — и будь!.. Это лучшая и честнейшая дорога для всякого человека.
— А правда,
что наследник ему сказал,
что он
лучше бы желал штатским его видеть?
Нет, уж
лучше — смерть,
чем жизнь такая!» — думал он.
— Знаешь
что?.. — начала она, после некоторого молчания. — Ты прежде гораздо
лучше был.
— А
что, вам не
лучше? — спросил он.
Павлу очень нравились оба эти писателя, но он уже и высказать того не решился, сознавая,
что Неведомов дело это гораздо
лучше и глубже его понимает.
—
Чем вам учить меня, вы гораздо
лучше сделаете, если прочтете нам какое-нибудь ваше стихотворение, — возразил тот, — это гораздо приятнее и забавнее от вас слышать.
Любовь к Мари в герое моем не то чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так
что ему вспоминать об Мари было больно, грустно и досадно; он
лучше хотел думать,
что она умерла, и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать,
что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно,
лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то,
что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
«Не
лучше ли бы было, — думал Павел с горечью в сердце, глядя, как все они с усердием молились, —
чем возлагать надежды на неведомое существо, они выдумали бы себе какой-нибудь труд поумней или выбили бы себе другое социальное положение!»
— Мне нельзя, сударь, — отвечал тот ему своим басом, — я точно
что человек слабый — на
хороших местах меня держать не станут.
Он почувствовал,
что рука ее сильно при этом дрожала.
Что касается до наружности, то она значительно
похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам [Бель-фам — видная, представительная, полная женщина.], но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.
— Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?! — опять воскликнул Павел. — Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще с вами и ни в
чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или,
лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
— Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, — продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, — если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде,
чем самой страдать и меня обвинять, расспросите
лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в
чем было вчера дело, или нет?
—
Что ж такое? — отвечал ему Иван грубоватым голосом и как будто бы желая тем сказать: «А сам разве
лучше меня делаешь?»
Разумея то,
что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю,
что гораздо бы
лучше тебе для сего выбрать девку простую,
чем срамить тем своего брата-дворянина.
— Вот по случаю этой-то жизни, — начал Павел, воспользовавшись первою минутою молчания Салова, — я и очутился в весьма неприятном положении: отец мой, у которого очень
хорошее состояние, узнав,
что эта госпожа живет со мною, рассердился и прекратил мне всякое содержание.
— Каких же предметов… Я могу мой заем обеспечить только тем,
что я — единственный наследник
хорошего состояния.
—
Что пустяки какие, — умрете, да в дугу кто-то начнет гнуть. Все вы вздор какой-то говорите. Позовите
лучше Кирьяна к себе и примите от него бумаги; я его нарочно привел с собой!
— Кучер кучеру там какому-то рассказывал, — перебил, передразнивая Кирьяна, Макар Григорьев. — А ты вот бумаги-то
лучше,
что привез, подай барину.
— По-моему,
лучше поденщиком быть,
чем негодяем-чиновником, — заметила уже с некоторым сердцем Мари.
— Теперь та же самая комедия начинается, — продолжал он, — вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о том,
что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте
лучше прямо, как и
что вам угодно знать по сему предмету?
Он тогда еще был очень красивый кирасирский офицер, в белом мундире, и я бог знает как обрадовалась этому сватанью и могу поклясться перед богом,
что первое время любила моего мужа со всею горячностью души моей; и когда он вскоре после нашей свадьбы сделался болен, я, как собачонка, спала, или,
лучше сказать, сторожила у его постели.
Я знала,
что я
лучше, красивее всех его возлюбленных, — и
что же, за
что это предпочтение; наконец, если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так
что я не вытерпела наконец и сказала ему раз навсегда,
что я буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый раз увидала Постена.
— Делать дурное,
что делаю я, все-таки, полагаю,
лучше,
чем на рысаках кататься!.. — проговорил Салов и развел руками.
Ей казалось,
что после такой долгой разлуки ему бы
лучше было заняться любовью,
чем чтением романа. «Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь другую женщину!» — объясняла она себе, и на лицо ее опять набежала тень печали.
Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, — пояснил,
что лишнее было для главной мысли — выкинул,
чего недоставало — добавил, словом, отнесся к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел
лучше!
— Ты-то пуще
лучше его знаешь,
чем я! — проговорила, заметно рассердясь на подругу, Клеопатра Петровна и даже ушла от нее.
— Батюшка, это ужасно!.. Я
лучше не буду совсем выезжать, а то тратишься и беспокоишься, но для кого и для
чего!
Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом;
лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не то
что мне самому больно хотелось выпить, да этот мужичонко все приставал: «Поднеси да поднеси винца, а не то скажу — куда ты мешок-то девал!».
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку
что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «
Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все,
что у кого
хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Все будут меня обвинять,
что я тебе развратничать позволяю, а
лучше, говорит, после, как ты уедешь, я вышлю ее!» Ну, и он тоже, как вы знаете, скромный, скрытный, осторожный барин, — согласился с ней, уехал…
Прыхина успела уже отрекомендовать приятельнице своей,
что Вихров и музыкант отличный, но об авторстве его умолчала, так как желала говорить об нем только
хорошее, а писательство его они обе с Фатеевой, при всей своей любви к нему, считали некоторым заблуждением и ошибкою с его стороны.
— Нет-с, не уйду я от вас, — начал он, — и потому именно,
что знаю вас
лучше,
чем вы знаете самое себя: вам тяжелее будет,
чем мне, если мы расстанемся с вами навсегда.
—
Чем нам, господа, перепираться в пустом словопрении, — сказал он, — не
лучше ли выпить чего-нибудь…
Чего вы желаете?
— Не знаю, — начал он, по обыкновению своему, несколько запинающимся языком, — я, конечно, не компетентный судья, но, по-моему, это
лучше всего,
что теперь печатается в журналах.
— Не знаю, брат,
что ты только в ней особенно
хорошее нашел, — говорил он.
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого,
что нам дела настоящего,
хорошего не дают делать, — едем, черт возьми, коли ты желаешь того.
—
Чем хуже, тем
лучше! — отвечал Вихров по-французски.
— Но вы все-таки, однако,
хорошеете — уверяю вас!
Что значит интеллектуальная-то красота!
— И не говори уж
лучше! — сказала Мари взволнованным голосом. — Человек только
что вышел на свою дорогу и хочет говорить — вдруг его преследуют за это; и, наконец,
что же ты такое сказал? Я не дальше, как вчера, нарочно внимательно перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды — ничего нет!
Он хотел вечер
лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько с своими мыслями и чувствами; но только
что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы».